Глава вторая
Осень в Бостоне в тот год выдалась дождливой.
Дожди зарядили в середине сентября и продолжались три недели без перерыва — по крайней мере, так показалось Линнет Стоун, которая провела бо́льшую часть этого времени в заточении гуманитарного крыла Сетиан-колледжа, исправляя гранки и перепроверяя сноски, время от времени прерываясь, чтобы посмотреть, как вода струится по сводам высоких окон и хлещет из водостоков стоящей на другом краю площади библиотеки.
«Языческие культы Мезоамерики» были первым осязаемым результатом её долгой борьбы за бессрочный контракт. Этот труд одновременно консолидировал и давал оправдание её карьере. Она гордилась этой книгой. Она обожала солидность отпечатанных слов, облечённых авторитетом, которого рукопись была лишена. Однако она сражалась с этой книгой полдесятка лет, и ей не нравилось признавать, что эта работа — её жизнь — становится скучной. Часы мелочей, дни одинокого листания страниц, прерываемые… почти ничем. И дождь льёт и льёт.
Впрочем, это была не слишком плохая разновидность скуки. Её комната была довольно уютной. У неё было тепло среди промозглой сырости, кофе из кофейника в коридоре и периодическое позвякивание радиатора, словно жалобы ворчливого, но надёжного старого друга. Время проходило аккуратными пакетами часов и дней. Но это было скучное и частенько одинокое время. Мало кто из других преподавателей факультета понимал, как относиться к женщине с пожизненным контрактом, особенно к относительно молодой женщине — в августе ей исполнилось тридцать четыре. Молодой, понятное дело, по сравнению с почтенными бородачами, населявшими архивы и библиотеки ещё во времена, когда по земле ходили титаны. Они смотрели на неё так, как могли бы смотреть на говорящего навозного жука или дрессированного шимпанзе, курящего сигару.
Каждый вечер она торопилась домой в свою крошечную квартирку на Теодотус-стрит, сквозь листопад и осенний воздух, мимо грохочущих мотокарет и утомившихся за день лошадей, от тепла к теплу: теплу своей плиты и стёганых одеял. Это успех, говорила она себе. Это моя карьера. Именно так я и хочу провести остаток жизни.
Но каждый вечер приходили воспоминания о полевых экспедициях трёхлетней давности в Сьерра-Масатека с проводниками и двумя аспирантами: о времени, когда она частенько опасалась за свою жизнь, когда она была грязна, неустроенна и слишком часто беспомощна в руках судьбы. А теперь она лежит в постели и заново переживает те месяцы. И как бы ни было тогда страшно, думала она, скучно тогда точно не было.
Конечно, она не хотела возвращения в Новую Испанию. Та часть её исследований завершена. В любом случае, сейчас там идёт война. Но интересно, не это ли путешествие изменило что-то внутри неё, разожгло аппетит к… чему? Приключениям? Определённо нет. Но к чему-то, что должно произойти. Очередной вехе. К чему-то важному в её жизни.
В некоторые вечера это становилось почти молитвой. Она помнила, как её мать бормотала вечером молитвы: якобы обращённые к Аполлону, поскольку папа был пайдономосом этого культа, но на самом деле, скорее всего, адресованные земле вокруг их дома в сельской глубинке Нью-Йорка, вдали от городских огней, где звёзды ярко светят на летнем небе и лес полон жизни. Молитвы местным богам, безымянным в Новом Свете, по крайней мере, с тех времён, как были уничтожены или отогнаны на запад аборигены; богам, чьи сивиллы замолкли или никогда и не вещали среди лугов.
— Мы живём в затаившем дыхание месте, — сказала однажды ей мама. — В месте, лишённом пневмы. Невдохновлённом. Неудивительно, что иерархи здесь так сильны.
И даже ещё сильнее, подумала Линнет. Для её матери плохие времена настали слишком скоро.
И всё же она позволила себе одну маленькую еретическую молитву. Избавь меня от одинокого однообразия, подумала она. И этих проклятущих дождей!
Но боги, не уставала напоминать ей мать, очень капризны. Избавление пришло к Линнет внезапно и в весьма неприятной форме. А дождь лил ещё много дней.
∞
Она сбросила дождевик в покрытом щербатым кафелем вестибюле своего лишённого лифта дома, и, роняя с него капли, поднялась на два этажа мимо висящих на лестничных площадках круглых зеркал — проклятия всей её жизни, показывающих её в самые нелестные моменты: на заре и в вечерних сумерках. Несмотря на колпак, её волосы промокли, и в свете ламп накаливания она выглядела какой-то маленькой. Маленький нос, маленькое круглое лицо, сжатые бледные губы не желают изгибаться в улыбке. Когда она только здесь поселилась, она всегда улыбалась себе в этих зеркалах. Но уже давно перестала.
— Мокрая мышь, — прошептала она. — Линнет, ты мокрая мышь.
Её облачение была подобающего чёрного цвета: чёрная блуза и чёрная юбка до пола, крючки для пуговиц потёртые и потемневшие; под этим на ней было скромное бюстье и корсет, придававший ей, как она полагала, приемлемую для женщины-преподавателя форму, хотя образцов для подражания у неё было не слишком много.
На площадке второго этажа Линнет немного задержалась у зеркала. Женщине, делающей карьеру, полагалось быть крепкой. Она не чувствовала себя крепкой. Только усталой. Под глазами залегли тени. Вчера она поздно легла — слушала радио, подборку военных песен, грустных песен о любви и разлуке. Она пыталась вообразить, каково это, когда твой любимый на фронте — скажем, в Куэрнаваке, где снаряды обрушиваются на милые белые саманные домишки. Наверное, это было бы ужасно.
Она прошла по коридору к своей двери, которая оказалась приоткрытой.
Она остановилась и уставилась на неё.
Может, она забыла её закрыть? Она всегда была очень внимательна на этот счёт. В окру́ге случались грабежи.
Должно быть, её ограбили. Мысль об этом вызвала тошнотворные предчувствия. Она толкнула дверь, и та медленно открылась. Внутри горел свет. Внезапно она осознала, что слышит звук собственного дыхания и дробь дождя по крыше. Войдя в крошечную прихожую, она миновала одёжный шкаф и вышла в гостиную.
Внутри был мужчина. Он спокойно сидел в её большом кресле, положив одну длинную ногу на другую. Похоже, он ждал её.
На нём была коричневая униформа старшего проктора. Он был средних лет, но подтянут. Волосы густые и чёрные; глаза бледные, взгляд пристальный. Он улыбнулся ей.
Линнет оцепенела от страха.
— Входите, мисс Стоун, — сказал он. — Хотя вам вряд ли нужно приглашение в вашем собственном доме. Я знаю, что вы не ожидали моего визита. Приношу свои извинения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});