до спекулянтов и не до диссидентов. Первые просто раздражали его своей наглостью, прямо-таки капиталистической предприимчивостью. Вторые — били по голове новизной, независимостью, непредсказуемостью. Неожиданностью неправильных рифм и нелепых мазков кисти на холстах. А главное — непотребными мыслями по поводу всего родного, советского! И, наконец, непонятной заразительностью для неокрепших мозгов советской молодежи. Не-, не-, не-, не-! Что за новости? Сплошное отрицание!
Вообще-то Никита Сергеевич был занят другим.
Прежде всего Хрущёв хотел укрепить каркас страны, вот что. Ее руки, которые изготавливали оружие. Еще раз ее руки, которые держали это оружие. Ее изобретательную голову. А нежелательными «наростами» можно будет заняться потом.
И как раз тут мучила Хрущёва та самая, еще одна, тайная боль, касавшаяся «каркаса». Будучи не слишком образованным, но всё-таки умным человеком, он понимал, что руководит уникальной советской «империей», а именно в ней самой, в самом социалистическом обществе возник некий нежелательный и очень опасный изъян, наверняка заметный для врагов — некое несоответствие между тем, что наметил В. И. Ленин, и тем, к чему и как шла страна. Страна шла себе, заметим, вполне нормальным путем. В ней всё больше и больше людей стремились получить высшее образование, уже имея достойное среднее. После запуска первого советского искусственного спутника Земли спохватились даже США: Советы учат детей лучше. Однако высшее партийное руководство именно этим и было взволновано, хотя и по-другому.
Это была не всем заметная, но уже системная хворь идеологии. В рабоче-крестьянском государстве намечались проблемы с гегемоном, пролетариатом, то есть с рабочим классом, основой СССР. Почему на заводы молодежь шла менее охотно, чем в институты и университеты? Сельские ребята также рвались не на фермы и поля, а в городские вузы, несмотря на строгий паспортный режим для колхозников. Возник заметный перекос. Что же будет дальше?!
Тогда, в 1950–1960-е годы, лучшие силы были брошены на то, чтобы создать в книгах и кино прекрасный образ рабочего парня — обаятельного героя, который мог бы стать примером для молодежи. И это получилось. В кинематографе.
Превосходные фильмы, которые любимы до сих пор, а именно — «Весна на Заречной улице», «Девушка без адреса», «Высота», «Девчата» (во всех четырех картинах, кстати, главных героев-мужчин, т. е. передового сталевара Сашу Савченко, московского строителя Пашу Гусарова, монтажника-высотника на возведении домны Николая Пасечника и лесоруба-новатора Илью Ковригина сыграл кумир киноманов Николай Рыбников), сделали свое дело. Но не до конца.
Первая попытка улучшить ситуацию с наличием в стране рабочих кадров была сделана еще при жизни Сталина, в сентябре 1952 года, на XIX съезде партии: была предложена идея политехнического обучения в средней школе. Хрущёв эту идею потом только подхватил и воплотил. Но, учитывая его неуемную энергию, можно утверждать, что реформа отечественной системы образования в сторону политехнизации, а проще — профессионального обучения выпускников средней школы стала неизбежной и претворилась в жизнь во всесоюзном масштабе.
Прежде всего, вместо семилетки отныне вводилось обязательное восьмилетнее обучение. Самые интересные и серьезные изменения содержала обновившаяся программа средней школы. Теперь к статусу школы — «средняя» добавились слова «с производственным обучением». Любой ровесник Селезнёва или человек на год-два старше него расскажет о том, как в конце восьмого класса ученикам неожиданно предложили выбрать профессию для обязательного обучения в последних трех классах средней школы: автомеханик, продавец, портниха, машинистка-стенографистка, воспитатель детсада, химик-лаборант и т. п. Теперь в средней школе надо было учиться не 10, а 11 лет. В городах спешно создавались отдельные школы для старшеклассников, где количество девятых классов доходило порой до буквы «л», а возможно, и дальше по алфавиту. Классные комнаты переоборудовались под мастерские. Работников модных ателье, заводов, автомастерских, лабораторий и проч. спешно переобучали на мастеров производственного обучения. Денег была затрачена уйма.
Впрочем, эксперимент продержался недолго. После насильственного перевода на пенсию Н. С. Хрущёва в 1964 году прикрыли и его инновацию.
Геннадий Селезнёв всю жизнь чурался нагромождения словесного мусора — дорогостоящих экспериментов, залихватских прожектов, зажигательных речей, пустопорожних обещаний, которые никогда не будут выполнены, и поэтому тогда, в отрочестве, как-то сразу понял, что за лишний год в средней школе «с производственным обучением» он ничему основательному не научится, а то еще и на работу с такой «квалификацией» не примут, и за упущенное золотое время он будет корить себя всю жизнь. А вот если пойдет в профтехучилище, то уже через год станет получать зарплату на заводе и основательно поможет матери; учиться же для получения аттестата о среднем образовании сможет параллельно, по вечерам, возможностей для этого было предостаточно.
После окончания восьмого класса школы № 471 Выборгского района Ленинграда Гена поступил в ПТУ-21, за 10 месяцев окончил его и был распределен на работу в «почтовый ящик» — закрытый Ленинградский государственный компрессорный завод, где проработал около двух лет. Среднее образование он завершил в вечерней школе рабочей молодежи.
Получив самую первую зарплату, отдал ее маме, но перед этим купил ей подарок. «Когда первую получку получил, такой радостный приехал, купил мне шарфик — черненький, с белыми полосками по краям, с кисточками, — вспоминает мать. — А потом стал учиться дальше».
На «Компрессоре», как рассказывает Евгений Александрович Лубашев, директор Санкт-Петербургского техникума отраслевых технологий, помощник депутата Госдумы Г. Н. Селезнёва по избирательному округу Санкт-Петербурга с 2001 по 2008 год (интервью осени 2019 г.), до сих пор стоит станок, на котором работал юный токарь Гена Селезнёв.
После контрреволюционных событий 1991 года и последующих реформ «Компрессор» выжил, в руинах не пребывает, в умирающих заводах не числится.
— Предприятие работает, имеет хорошие заказы, — говорит Е. А. Лубашев. — Руководитель предприятия Кузнецов Леонид Григорьевич, генеральный директор, помнит бывшего работника, они были лично знакомы с Геннадием Николаевичем. Когда Селезнёв приезжал в Санкт-Петербург, мы ехали на его завод. Они не только были знакомы, но и дружили. Кузнецов говорил только одно (было начало 2000-х годов): «Геннадий Николаевич, вот ваш станок. И он навсегда останется здесь. Я ни за что и никуда его не перемещу ни за какие деньги, как бы тяжело мне ни было».
Но не все из современников Геннадия Селезнёва понимали его серьезное юношеское решение получить рабочую профессию. Хотя ничего сверхъестественного в том нет. Селезнёвым-подростком двигало еще и обыкновенное, естественное и очень сильное желание совсем молодого нормального человека быстрее повзрослеть, сделаться через труд настоящей, уважаемой личностью, а не быть вечным юнцом, не умеющим даже гвоздь в стену вбить.
В токарном деле, в котором преуспел Гена Селезнёв, мастерство означает максимально приближенную к образцу точность детали. Точи, токарь, точно. Без ошибок. Он старался.
Эта привычка ему потом очень пригодилась. Ведь что такое сделать ошибку в