Читать интересную книгу Смертная чаша весов - Энн Перри

Последний из гостей, Флорент Барберини, дальний родственник принца Фридриха, был наполовину италь– янцем – патетического вида красивый брюнет, чего, по мнению сыщика, и следовало ожидать в силу такого происхождения, равно как и свободных манер и абсолютной самоуверенности. Густые волнистые волосы Флорента росли мыском, оставляя на лбу залысины. Глаза у него были темными, с густыми, тяжелыми ресницами, а рот – чувственным и словно привыкшим к острословию. Он флиртовал сразу с тремя дамами. Очевидно, это было в обычае. Но Монку он не понравился.

Хозяин, лорд Уэллборо, торжественно восседал в своей великолепной сине-розовой столовой за огромным столом с двадцатью ножками. У стен возвышались три дубовых буфета, в камине ярко горел огонь… Лорд Уэллборо был немного ниже среднего роста. Он довольно коротко стриг свои светлые волосы, так что они стояли у него на голове щеткой, словно бы для того, чтобы несколько увеличить его рост. У лорда были очень красивые светло-серые глаза и сильное мужественное лицо, однако рот – почти безгубый. Когда он молчал, лицо его приобретало жесткое, скрытное выражение.

Подали первое блюдо, два супа на выбор: с вермишелью и густой мясной биск, с добавлением дичи и моллюсков. Монк выбрал биск, и тот ему очень понравился. За супом предложили лосося, заливное и соленую с пряностями мелкую рыбешку. Уильям выбрал лосося, нежного, розового, с трудом держащегося на вилке из-за своей мягкости. Он заметил, как много осталось на унесенном блюде, и подумал, что слугам тоже предложат отведать этот деликатес… Все остальные гости прибыли с положенным числом камердинеров, горничных и, возможно, также лакеев и кучеров. Стефан очень ловко объяснил отсутствие у Уильяма слуги тем, что тот внезапно заболел. Что ни подумали бы в тот момент гости, они были слишком вежливы, чтобы просить дальнейших разъяснений.

За рыбой последовали яйца под соусом «перри», телячья шейка с грибами и кроличье рагу.

Эвелина почти все время находилась в центре внимания присутствующих, и это дало Монку возможность тоже смотреть на нее неотрывно. Да, она была и в самом деле обворожительной, с ее цельностью и невинным ребячьим коварством, – и в то же время отличалась добродушием и интеллигентностью умной женщины.

Флорент льстил ей совершенно безбожно, но она изящно, со смехом парировала его авансы, при этом, однако, не обнаруживая ни малейшего неудовольствия.

Если Клаусу это не нравилось, то его довольно массивное лицо этого никак не выражало. Фон Зейдлица, по-видимому, гораздо больше интересовал разговор с Уэллборо, касающийся некоторых общих знакомых.

Потом закусочные тарелки были унесены и в промежутке подали охлажденную спаржу. Стол сверкал хрусталем, отражавшим свет канделябров тысячами сверкающих искр. Блистало серебро приборов, подставок, кубков и ваз, а оранжерейные цветы насыщали воздух ароматом. Вокруг ваз декоративно располагались фрукты.

Монк оторвал взгляд от Эвелины и стал осторожно, по очереди, внимательно всматриваться в лица других гостей. Все они были приглашены, когда произошел несчастный случай с Фридрихом, все оставались здесь же во время его кажущегося выздоровления и позже, когда он умер. Что они видели и слышали? Хотели ли они знать правду, и если да, то в какой мере и какой ценой? Он приехал сюда не для того, чтобы поглощать эту деликатесную еду и разыгрывать из себя псевдоджентльмена, с внутренним беспокойством, как акробат, старающегося перепрыгнуть с одной социальной ступеньки на другую.

Из-за Уильяма, бывшего таким псевдоаристократом, в подвешенном состоянии находились доброе имя Зоры, весь ее образ жизни и положение в обществе. Кроме того, очень возможно, это относилось и к Рэтбоуну, и в какой-то степени данная ситуация задевала и честь самого Монка. Он дал слово помочь, и не имело никакого значения, что дело было немыслимо трудным. Тем более что принц Фридрих действительно мог быть убит, но не женой, а одним из тех людей, что сейчас беседовали и смеялись за великолепным столом, поднося винные кубки к губам и сверкая бриллиантами в свете канделябров.

Они покончили со спаржей, и слуги внесли дичь: белых и серых куропаток и тетеревов, к которым, конечно, подали еще вина. В жизни детектив не видел, чтобы на столе было столько еды.

Разговор за столом вращался вокруг таких тем, как мода, театр и общественные сборища, на которых гости видели того или иного известного им человека. Многие рассказывали, кто с кем встречается и какие намечаются обручения и свадьбы. Монку стало казаться, что все именитые семьи находятся в тех или иных отношениях между собой, но подчас слишком запутанных, чтобы их можно было как следует проследить. По мере того как шло время, он чувствовал себя все более и более чужим. Наверное, надо было принять предложение Рэтбоуна, как бы оно ни было неприятно, и приехать сюда в качестве камердинера Стефана! Да, это очень уязвило бы его самолюбие, но в итоге могло бы оказаться менее болезненным, чем сидеть вот так, испытывая свою социальную неполноценность, притворяясь тем, кем он не являлся на самом деле, как будто из-за того, чтобы быть принятым в этом обществе, стоило врать! Сыщик чувствовал ярость при одной только мысли об этом, желудок у него свело спазмом, и он сидел, вытянувшись, как струна, на своем резном, с шелковым сиденьем, стуле, из-за чего у него даже заболела спина.

– Сомневаюсь, что нас пригласят, – скорбно ответила Бригитта на какое-то предложение Клауса.

– А почему же нет? – спросил тот обиженно. – Я был там, и еще поеду. Я присутствовал там всегда начиная с пятьдесят третьего года[2].

Эвелина прижала палец к губам, чтобы сдержать улыбку, широко раскрыв глаза.

– О господи! Вы действительно думаете, что это такая уж большая разница? Или мы все станем теперь personae non gratae?[3] Как это смешно, ну просто уморительно! К нам это не имеет никакого отношения.

– Именно это и имеет к нам отношение, – отрезал Рольф. – Это семья наших монархов, и все мы присутствовали, когда это случилось.

– Да никто не верит этой чертовке! – резко возразил Клаус, и его лицо сморщилось от сердитых чувств. – Она, как всегда, сказала это, желая привлечь к себе внимание любой ценой, и, возможно, хочет таким образом отомстить за то, что Фридрих бросил ее двенадцать лет назад. Безумная женщина… и всегда была такой.

Монк встрепенулся, поняв, что они говорят о Зоре и о том, какое влияние оказало на их общественную жизнь выдвинутое ею обвинение. Вот этот аспект он в своих размышлениях не учитывал, и беспокойство сидящих рядом людей показалось ему отвратительным. Однако не следовало упускать возможность извлечь из этого обстоятельства кое-какую пользу.

– Но, разумеется, все будет предано забвению, как только процесс будет закончен? – спросил он с напускным простодушием.

– Зависит от того, что скажет на суде эта негодная женщина, – кисло ответил Клаус. – Всегда найдется какой-нибудь глупец, чтобы повторять сплетни, как бы они ни были нелепы.

«Тогда зачем беспокоиться о том, что скажет некто, столь презираемый?» – подумал Монк, но не стал этого спрашивать, имея в запасе более перспективные вопросы.

– Но что такое она может сказать, чему поверил бы здравомыслящий человек? – спросил он с сочувственным видом.

– Да вам должны быть известны эти слухи! – широко раскрыв глаза и не отрывая от него взгляда, сказала Эвелина. – Ведь об этом говорят все и каждый! Она буквально обвинила принцессу Гизелу в убийстве бедняги Фридриха… Я хочу сказать, в намеренном убийстве! Как будто она была способна на это… Они же обожали друг друга! И об этом знает весь мир.

– Вот если б кто-нибудь убил принцессу, это имело бы смысл, – заметил, сморщившись, Рольф, – в это я смог бы поверить.

– А почему? – спросил Уильям, теперь уже с неподдельным интересом.

Все присутствующие повернули головы в его сторону, и он мысленно выругал себя за наивность и излишнюю торопливость. Но отступать было поздно. Хотя если он сейчас продолжит в том же духе, то только ухудшит положение.

Вместо Рольфа ему ответила Эвелина:

– Она всегда была слишком остроумна и слишком блистательна. Всегда немного затмевала окружающих. Нетрудно вообразить, что некто, послуживший оселком для ее остроумия, очень рассердился и мог даже почувствовать себя униженным, и тогда, возможно… – Она повела своими прекрасными плечами. – …Возможно, этот человек или эти люди, потеряв терпение и желая ей зла, могли бы… – Дама улыбнулась, и эта улыбка лишила ее слова их зловещего смысла.

Такой Гизелу Монк прежде не представлял. Значит, ее ум был не только острым, но и жестоким… Впрочем, наверное, ему не следовало бы этому удивляться. Подобные личности мало чего боятся и мало заботятся о том, чтобы придержать язык, редко переживают, как бы им не обидеть другого, – в отличие от остального большинства известных сыщику людей. Он полюбопытствовал про себя, в какой мере хорошее воспитание является средством самозащиты, а не искреннего желания сохранить спокойствие окружающих, которые вообще ничего не боятся.