Читать интересную книгу Моя шоколадная беби - Ольга Степнова

– А-а, знаю, негрила, тебя подослал Сизый, чтобы ты меня отравила! – Он опять попытался привстать, но сил у него не хватило, и он упал на древнюю подушку в несвежей, цветастой наволочке. – Они пронюхали, где я прячусь, и подослали тебя с колёсами. Ведь они думали, что я коньки отбросил после ограбления, и выпихнули меня из машины, когда пересаживались к Сизому в тачку. А я-то выжил… сбежал… боятся они…

– Ну, что ж, – сказала весело Катерина, взяла со стола пистолет и прицелилась ему в лоб. – Раз я от Сизого, и пришла тебя убивать, то…

– Ладно, негрила, давай таблетки!

Катя быстренько поменяла оружие на ковшик с водой и лекарства. Пока он пил, она смотрела, как острый кадык ходит по его горлу вверх-вниз, вверх-вниз.

«Почему я его не боюсь?» – снова вернулась не новая мысль.

Он выхлебал воду, проглотил таблетки и откинулся не на подушку, а на потрескавшуюся от старости белёную стену.

– А ещё Сизый сказал, чтобы я сделала тебе перевязку. Сейчас схожу за водой, вскипячу, тут где-то была керосинка, и перемотаю твоё брюхо свежими бинтами. А там выживай, как хочешь.

– И ты не пойдёшь в ментовку?..

– Наверное, нет. С этим домом меня кое-что связывает…

– Я понял, негрила.

– Меня зовут Катя. – Всё-таки, проняла её эта «негрила».

– Катей можно звать толстую, рыжую, веснушчатую деваху. Тебя зовут Кэт.

– Ещё раз назовёшь меня Кэт, я выпущу в тебя всю обойму.

– Кэт, Кэт, Кэт и ещё раз Кэт! Ну, стреляй! Кэт! Кэт или негрила! Третьего не дано!

Третьего не дано.

Она развернулась и пошла за водой. Ей удалось раскочегарить старую керосинку и вскипятить дождевую воду.

– Спускай штаны, буду тренироваться в милосердии. Никогда не делала перевязок.

Он послушно расстегнул ремень милицейских брюк. Живот у него был бледный, впалый, и никак не походил на живот голливудского героя. Катерина размочила заскорузлые от крови бинты и осторожно сняла повязку.

– Красиво, – сказала она, рассмотрев уродливый шов, сквозь нитки которого сочилась кровь. – И как с таким брюхом тебе удалось так далеко забраться?

– Ха! Всё тебе расскажи.

– Я на твои вопросы отвечала прилежно.

– Ладно, Кэт. Я благодарный. Откровенность за откровенность. Только не беги с этим в криминальные новости. Ты вообще с этим никуда не беги. А то Сизый тебя…

– Долго воду толчёшь.

– Ну, в общем, я парень ловкий. И смелый, и умный, и сильный. Когда из больницы выбрался, там во дворе грузовик стоял, смотрю, номера Московской области. Ну, я подтянулся, и в кузов. Правда, чуть обратно не сиганул – в кузове гроб стоял, кто-то видно покойника из морга забрал. Потом мне всё по барабану стало, потому что я отрубился, а когда очнулся, уже темно было и на кочках трясло. Выглянул, вижу – периферия. То есть, то, что мне нужно. Только грузовик чуть притормозил, я спрыгнул на ходу. Хорошо, в этой деревне ни одного фонаря нет. Выпрыгнул я и пошёл. Куда, зачем, не знал. Думал, сдохну, так на свободе. – Он говорил, задыхаясь, из последних сил. Но Катерина не стала его останавливать. Она твёрдо решила получить плату сполна за свои откровения и своё милосердие.

– Так на свободе. Выбрался я из деревухи, хотел в лес уйти, а тут поле да поле… И вдруг хибара эта заброшенная, несчастная, погибающая, такая же, как и я. Замок сбил, а тут – и кровать, и подушка, и керосинка. Я так понял – это мне последний подарок судьбы. Оказалось, что не последний. Последний – это ты, Кэт, Кэт, Кэт. Ну, как тебе мой сериал?

– Умереть, не встать.

Роберт пришёл в себя, когда какой-то ранний петух проорал свой незатейливый клич. Он очнулся на ступенях крыльца, и первое, что почувствовал – холод и страх. Было уже светло: июньские ночи короткие, и небо, хоть и хмурилось после дождя, но всё же светлело, с каждой секундой поддаваясь настойчивому рассвету. Ступеньки, на которых он лежал, были мокрыми и холодными. Настолько холодными, насколько может выстудить дождливая летняя ночь тёплое дерево.

Роберт Иванович открыл глаза, посмотрел на светлеющее небо, на мокрые плети плюща, обвивающие перила крыльца, увидел распахнутую дверь бани и… всё вспомнил.

– Катя! – крикнул он. Или ему показалось, что крикнул, а на самом деле, он только бесшумно подвигал губами?..

Боль, поселившаяся в груди, осталась, но теперь она была приглушённой, давала двигаться и дышать. Роберт Иванович осторожно приподнялся и сел.

– Катя! – на этот раз действительно крикнул он. – Катерина!

В ответ ему раздалась разноголосая петушиная перекличка.

– Катя! – придерживаясь за перила, он с трудом поднялся и зашёл в дом.

Катерины не было ни в тесной кухоньке, ни в просторной комнате, ни в огромных сенях. Когда он потерял сознание, была ночь. Была ночь, они парились в бане, потом выскочили во двор, и его так взволновало её отчаяние и её тайна, что сердце…

Он сходил в баню, забрал одежду – свою и Катеринин красный сарафан.

«Аптека!» – вспомнил он. Она пошла в аптеку, чтобы купить для него лекарства.

Почему она не оделась? Боль в груди прошла, но почему-то стало жечь в горле.

Она не оделась, не взяла денег, выскочила на тёмную улицу, даже толком не зная, где находится этот чёртов аптечный киоск.

Если с ней что-нибудь случится, он себе этого никогда не простит. Как не простил себе того, что случилось с Ирочкой.

Роберт Иванович оделся. Джемперочек и джинсы. Он специально купил их, сменив свой высмеянный Катериной «дирижёрский» имидж на более демократичный. Демократичный, а не молодёжный. Роберт искренне полагал, что молодиться – это очень дурной тон.

Жжение в горле не проходило, а только усиливалось, но это была ерунда по сравнению с той болью, которая пригвоздила его ночью к ступеням крыльца. Он подошёл к деревянной бочке, стоявшей у дома; туда с крыши во время дождя по специальному желобку стекала вода. Роберт умылся прямо оттуда, и, не удержавшись, хлебнул пару глотков невкусной, с привкусом затхлого дерева воды. Это было негигиенично, но захотелось почему-то именно этой, дождевой воды из старой, трухлявой бочки. Жжение из горла спустилось в пищевод, а оттуда трусливо удрало в желудок.

– Вот так-то, – пригрозил ему Роберт Иванович и встряхнулся по-собачьи, чтобы доказать себе, что есть ещё порох…

Он вышел на улицу и огляделся, прикинув, в каком направлении лучше начать свои поиски. Он не простит себе… Ведь он только нашёл её: с искренней, светлой душой, и пленительным, тёмным телом. Она прикидывается «плохой девочкой» лишь для того, чтобы никто не смог её обидеть. У неё какая-то личная тайна, но у кого их нет, этих личных тайн. И зачем он попытался содрать замок с её тайного архива? Она сорвалась, а его сердце не выдержало её отчаяния. Только она умела так горячо горевать, так бурно радоваться, так плохо лицемерить и так неумело скрывать свои шрамы. Если всё кончится благополучно, если он найдёт её живую и невредимую, то он не будет больше от неё ничего скрывать. Пусть она, если хочет, скрывает, а он не будет.

Деревня ещё не проснулась. Хоть и говорят, что сельские жители встают ни свет ни заря, признаков жизни не было ни в одном дворе. Впрочем, в июне светает рано, и сейчас, наверное, нет и пяти утра. Роберт шёл по дороге, размолоченной ночным дождём, и не был уверен, что идёт в правильном направлении. Но сидеть на месте и ждать, было невозможно. Он себе не простит.

Странно, что у него прихватило сердце. Он никогда на него не жаловался. У него совсем другие проблемы со здоровьем, совсем другие… При чём тут сердце? Он вдруг резко остановился: чёрт, а ведь в машине есть аптечка, и ни к чему было отсылать Катерину в темноту деревенских улиц.

Внезапно он принял решение. Он не будет, как полоумный шататься по улицам, он вернётся к дому, сядет в машину и поедет в местное отделение милиции. Ведь есть же здесь хоть какое-нибудь отделение милиции!

Роберт развернулся и пошёл в обратном направлении. Толкнул калитку, зашёл в дом…

У стола, на котором стояли остатки вчерашнего пиршества, сидела Катерина. Она горестно сложила кудрявую голову на сцепленные руки и, кажется, плакала. Или не плакала, а только хотела заплакать.

– Господи, ты живой, – подняла она на него глаза. – Какое счастье! – Глаза были сухие, всё-таки, она не успела заплакать.

Роберт подошёл к ней, поднял за плечи и прижал к себе.

– Нет, счастье, это что с тобой ничего не случилось! Тебя никто не обидел?!

– Что ты, меня невозможно обидеть. – Она всё-таки заплакала, но беззвучно и без обычной в таких случаях мимики: просто лицо её вдруг смочил невидимый дождь. – Я так и не принесла лекарства! Я заблудилась. И только когда рассвело, пошла искать этот дом. Нашла его по черепичной крыше, в деревне совсем нет черепичных крыш! Я вернулась огородами, представляешь? На мне места живого нет от крапивы! – Она рассмеялась, кулаками утирая крупные слёзы.

– Чёрт с ними, с лекарствами! Всё прошло без следа. У меня никогда не болело сердце. Говорят, что радость – такое же потрясение для организма, как и горе. А тут ты согласилась стать моей женой! Будем считать это приступом счастья.