Читать интересную книгу Тюрьмы и ссылки - Р Иванов-Разумник

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 79

В последний день февраля вместе с В. Н. покинули мы Москву, на этот раз не в товарно-пассажирском, а оба в скором поезде, и 1-го марта были уже дома в Царском Селе.

Целых пятнадцать лет после этого меня не трогали и позволяли, хоть и на больших тормозах, двигаться в литературе. Но видя все, что творилось кругом, я никогда не верил в прочность своего дома, построенного на песке: знал, что для ГПУ я - "идеолог народничества" и убежденный противник марксизма, хотя бы противник и с заткнутым ртом. Ждали только случая, искали только повода, только предлога, а когда усиленно ищут, то чаще всего и находят.

Но все это было еще впереди: двадцать лет от первой тюрьмы до второй прошло, пятнадцать лет до третьей тюрьмы осталось. И если первая тюрьма была только веселым предисловием, а вторая - ничуть не веселым введением, то третью и последующие тюрьмы можно охарактеризовать старинной русской поговоркой: "раньше были только цветочки - ягодки будут впереди".

Май 1944 год.

Кониц.

{78}

ЮБИЛЕЙ

(Писано в Саратове, в ссылке, в 1934 году.)

Юбилей - это издевательство

Чехов

Не пожелаю никому такого юбилея

Н. А. Римский-Корсаков

("Летопись")

I.

Литература - жизнь, но жизнь - не литература.

Да, но в то же время (и именно потому) жизнь умеет создавать такую мелодраматическую литературщину, что в повести или романе никто не поверил бы плохой выдумке и неудачному домыслу столь вяще изломившегося автора. Поэтому часто, боясь "литературы", умудренные авторы ограничиваются лишь "оттенками", сознательно или бессознательно утончая жизнь: писатель должен-де давать "rien que la nuance", ибо "tout le reste est litterature".

A вот сама жизнь - она поступает не по-декадентски, она не боится самых нарочитых и грубых литературных эффектов; она, вместо "оттенков", преподносит изумленным зрителям такой необузданный тяп-да-ляп, что любо дорого смотреть, а тем паче - самому переживать. Всё это думалось мне в связи с устроенным жизнью празднованием моего житейского и литературного юбилея в 1933 году - и рассказ об этом праздновании будет очень удачным (ибо {79} "продиктованным жизнью самой") введением к тем житейским и литературным воспоминаниям, которые я всё еще собираюсь написать.

В очаровательной книге "Жизнь Бенвенуто Челлини", им самим написанной, есть такое всегда восхищавшее меня место:

"Все люди всяческого рода, которые сделали что-либо доблестное или похожее на доблесть, должны бы, если они правдивы и честны, своею собственной рукой описать свою жизнь. Но не следует начинать столь благого предприятия прежде, нежели минет сорок лет... Вспоминаю о кое-каких благих отрадах и кое-каких неописуемых бедствиях, каковые, когда я оборачиваюсь назад, ужасают меня удивлением, что я достиг до этого возраста пятидесяти-пяти лет, с каковым, столь счастливо, я, благодаря милости Божьей, иду вперед".

Так вот, не единожды после революции, когда мне как раз минуло сорок лет ("не следует начинать столь благого предприятия прежде"...), садился я писать воспоминая. Однако, подобно одному чеховскому герою, никак не мог пойти дальше первой фразы:

"Я родился в...". И не потому не мог пойти дальше (каюсь), чтобы меня останавливала мысль - "а кому это интересно, когда и где именно ты родился?"; и не потому тоже, что не сделал в жизни ничего "доблестного или похожего на доблесть". Кто из нас посмеет назвать свою жизнь - доблестной? Довольно и того, если она была просто честной; а если к тому же она была еще и интересной, то такому человеку и перо в руки. А у кого же могла быть неинтересна жизнь в нашу водоворотную эпоху? Нет, смело садись, бери перо и пиши: "Я родился в...".

Однако не писалось. И житейская суета сует мешала, и не было какого-то последнего толчка, властно усаживающегося за письменный стол...

Вот уже минуло мне и пятьдесят лет, пора бы оглянуться назад. Вот пришел и 1933 год, когда, еще {80} раз говоря словами Челлини, "я достиг до этого возраста, пятидесяти пяти лет", - год для меня вдвойне знаменательный: год двойного моего юбилея, литературного и житейского. Литературного - потому, что ровно тридцать лет назад, в январе-феврале 1903 года, написал я первые строки первой моей книги;

житейского - потому, что ровно тридцать лет назад, 20 января, а по новому стилю - 2-го февраля 1903 года, была наша с В. Н. свадьба. Вот мы и собирались, праздновать 2-го февраля 1933 года наш тридцатилетний двойной юбилей. Но как же быстро прошли эти тридцать лет!

Вот осенью 1906 года выходит первая моя книга - и я "вхожу в литературу". Так как в ней проходит вся следующая жизнь, то не здесь вспоминать об этом, хотя и есть о чем вспомнить. Блестящий период расцвета русской литературы и искусства начала XX века прошел перед глазами, с лучшими его представителями и выразителями судьба дала мне возможность стать в близкие и дружеские отношения. Семья, дети, друзья, литература, искусство, общественная деятельность победы и поражения, жизнь, полная борьбы. Пусть это был только быт, пусть подлинные события пришли позднее, но одни и те же люди связали быт с событиями. Быт, люди и события - вот поэтому три части будущих моих воспоминаний.

И вот пришли события: война и революция; полное неприятие первой, полное приятие второй, снова победы и поражения. Не здесь об этом рассказывать, но есть о чем порассказать, есть о чем вспомнить. Потом - напряженная работа пять лет (1919-1924) в "Вольфиле" - "Вольной философской Ассоциации", о чем рассказываю в другом месте (В предисловии к книге "Оправдание человека".) потом - работа над Салтыковым и работа над Блоком, о чем {81} скажу ниже: обе были в разгаре, когда подошел 1933 год. Можно бы и подвести итоги.

Худо ли, хорошо ли, работал тридцать лет, но написал два десятка томов и работал честно; худо ли, хорошо ли, жил, но прожил жизнь интересно; есть что благодарно вспомнить, есть чему (и кому) благодарно поклониться. И если жизнь эстетически закончена и справедлива, то и этот двойной юбилей мой должна она ознаменовать (для меня) чем-либо, отмечающим новую веху на жизненном пути. А жизнь - внутренне всегда справедлива, или, говоря по-книжному, всегда действует она по непреложным законам субъективного телеологизма: в этом и заключается ее справедливость...

С такими "подсознательными" думами и чувствами встретили мы с В. Н. наступивший новый 1933 год, год двойного нашего юбилея. Казалось бы - чего проще: ознаменуй сам для себя этот юбилей тем, что примись, наконец, за книгу воспоминаний. Не тут-то было! Как раз в 1933 год вступал я в разгаре увлекательной двойной работы, поглощавшей всё мое время. Так как работа связана (как вскоре оказалось) с юбилейными моими празднествами 1933 года, то здесь надо сказать два слова и о ней.

После смерти Александра Блока десять лет собирал я материалы, связанные с его поэтическим творчеством, так что когда осенью 1930 года "Издательство Писателей" в Ленинграде предложило мне составить план полного собрания сочинений Блока и редактировать его - я охотно принял это предложение.

В течение двух лет вышли первые семь томов, заключающие в себе всё поэтическое наследство Александра Блока; в течение 1933 года должны были выйти остальные пять томов, соединяющие в себе всю его прозу. Большую работу эту я мог выполнить в такой сравнительно короткий срок только потому, что все эти два года деятельно помогал мне в ней приятель мой, Дмитрий Михайлович Пинес, {82} прекрасный и тонкий знаток Блока, а кроме того, и исключительно сведущий библиограф.

Все эти два года (1931-1932) он почти каждый день самоотверженно приезжал ко мне в Детское - бывшее Царское - Село, где мы работали над хранившимися у меня на дому рукописями Блока. Два тома прозы тоже были уже в наборе к началу 1933 года. И мне казалось, что двенадцатитомное собрание сочинений Блока - не плохой литературный памятник, которым я ознаменовал свой тридцатилетний литературный юбилей. Правда, под сильным давлением одного высокого учреждения - ГПУ - и при подобострастном "чего изволите" двух его сотрудников, "пролетписателей" Чумандрина и Лаврухина, возглавлявших правление "Издательства Писателей", это издание весною 1932 года было кастрировано: из него были вырезаны все уже набранные, а отчасти и отпечатанные фактические примечания мои (около 50 печатных листов), заключающие в себе до пяти тысяч неизвестных строк из черновиков стихотворений Блока. Но подробней об этом ниже.

Вторая большая работа, которой я был занят в это же время, была связана с творчеством Салтыкова-Щедрина. Над этим писателем работал я с 1914 года, хотя и с перерывами, изучая сперва первопечатные тексты, а позднее - рукописи и архивные материалы. В 1925 году мне было предложено Государственным Издательством прокомментировать юбилейное шеститомное собрание избранных сочинений Салтыкова; труд этот занял у меня два года и результатом его были 30 печатных листов комментариев к основным салтыковским циклам. После всей этой многолетней работы я счел себя достаточно подготовленным для большой монографии о жизни и творчестве Салтыкова-Щедрина; первый том ее вышел (с большими препятствиями) в 1930 году, второй и третий тома подготовлялись (без больших надежд) к печати, а тем временем в том же году в {83} "Издательстве Писателей" вышла собранная мною небольшая, но острая книжка - "Неизданный Щедрин". Но вот осенью 1931 года Государственное Издательство предложило мне составить план издания полного собрания сочинений Салтыкова и принять ближайшее участие в его редактировании. План был составлен, работа началась; к 1933 году она была на полном ходу. И мне думалось, что и эти работы - моя монография и многотомное собрание сочинений Салтыкова - были не плохими литературными памятниками тридцатилетнего моего литературного юбилея.

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 79
На этом сайте Вы можете читать книги онлайн бесплатно русская версия Тюрьмы и ссылки - Р Иванов-Разумник.

Оставить комментарий