Читать интересную книгу Смытые волной - Ольга Приходченко

Пристроились Лилька с мамой жить на даче, у той самой жены бывшего начальника из Краснотурьинска; она за копейки приобрела эту развалюху на Педагогической улице. Ее потом снесли, как и другие подобные лачуги вокруг, освобождая территорию под новое строительство, и только тогда Гуревичам выделили эту комнату с балконом в четырехкомнатной квартире. Рита Евсеевна пыталась найти работу, с ее-то прекрасным знанием иностранных языков, думала, будет несложно. Но всюду ей деликатно отказывали. И не придерешься, не пятый пункт вроде бы причина, нет нашенского диплома о высшем образовании. Кое-как пристроилась женским мастером, да не в обычную парикмахерскую, а в знаменитую на всю Одессу в начале улицы Карла Маркса, бывшей Екатерининской. Иногда, заглядывая к нам в школу, Рита Евсеевна заговаривала с нашей «англичанкой» и приходила в ужас от ее «языка».

– Чему она вас учит с ее жутким произношением, неужели университет закончила? – смех ее был грустный, сквозь слезы. – Если хотите, я с вами позанимаюсь.

По сей день жалею, что такой возможностью не воспользовалась.

Круизные суда не часто, но заходили на стоянку в Одесский порт, иногда на сутки, двое. Туристы растекались по городу, и кто-то из женщин обязательно натыкался на эту парикмахерскую, и, конечно, не обходили ее, заскакивали, чтобы привести себя в порядок после соленой воды и морских ветров. Вальяжно, с понтом под зонтом, развалившиеся в креслах «веерные мальчики» с улицы Бебеля изображали из себя ожидающих свою очередь клиентов, а сами краем глаза наблюдали, как Рита делала иностранкам перманент, легко общаясь с ними на их языках. И ведь не понимали ни фига, зачем тогда сидели? А вдруг они положат Рите в кармашек валюту. Или еще чего-нибудь у нас запрещенное. Риту после всего пережитого было уже не провести, дам она сразу предупреждала – расплачиваться не с ней, а через кассу. Нет рублей? Это уже не ее забота.

Прошу прощения у читателя, но снова вспомню поговорку – пришла беда, открывай ворота. Какого черта Риту Евсеевну вечером потянуло на старую квартиру, один бог знает. Как она потом объясняла, вспомнила, что в ванной забыла большой китайский эмалированный таз, в котором они с Лилькой мылись и стирали. Конечно, никакого таза уже в помине не было, ему давно приделали ноги, как только их выселили.

Выходя из парадной, которая вся перекосилась и ступеньки разъехались во все стороны, она оступилась и упала. Да так неудачно, что сломала шейку бедра. «Скорая» забрала ее в больницу, а мы ничего и не знали. Я припозднилась на работе, но все равно, вырвавшись, понеслась к Лильке. Дверь мне открыл тот самый Серега, удивительно трезвый. Завидев меня, он был сама вежливость: заходи, заходи, не стесняйся, только их никого нет, как днем упорхнули, так больше не объявлялись. Я простила ему обращение на «ты», оставила записку и полные авоськи у их комнаты, не тащить же это все добро к себе домой.

– Не беспокойтесь, мы не тронем, свое все есть, хотите, угостим? – проводил меня до выхода Серега.

Куда это Лилька подалась? А Рита Евсеевна где, опять до ночи торчит в своей парикмахерской? Как только я поняла, что Лилька говорит, когда на следующий день она дозвонилась до меня, не знаю. Сбивчиво, заикаясь, вся в плаче, пыталась рассказать. Мистика какая-то. Получается, дом им мстит за то, что они проклинали его. То, что треснул, потом чуть не обвалился, вышвырнул их из своего чрева, – всего этого оказалось мало. Теперь вот и покалечил в придачу. У меня все валилось с рук, в башку лезли разные черные мысли о потусторонних силах. А мы еще сколько подтрунивали над бабкой, когда она нам пыталась внушить об их существовании. Прости нас, бабушка, ты права. Поцелуй за мной, когда вернусь домой.

Лильке выдали больничный по уходу за матерью. Я приносила эти больничные в кадры, изображая свою непричастность к событиям. Наш начальник отдела кадров больше на меня не орал. Его помощница Людочка мне шепнула на ухо, что таких намылившихся уехать, как моя подружка, уже человек двадцать.

– Оля, смеяться будешь, все они числились у нас русскими с русскими фамилиями, а теперь где-то откопали метрики из синагог. Лилька твоя честная, а эти… Ведь почти все коммуняки, лучшие люди базы.

Девушка хотела еще что-то сказать, но только махнула рукой. Раздался звонок, она сняла трубку:

– Его нет. Он мне не докладывает. Где-то в городе.

Людочка кивнула в сторону кабинета начальника:

– Таскают его, как будто это он во всем виноват, столько швали на базе обнаружилось. Он теперь со своим портфелем не расстается, носит в нем списки неблагонадежных.

– А наша Лилька там есть? А кто еще?

– Мне откуда знать, начальник буркнул, что много. Не переживай, тебя там точно нет.

Как меняются все-таки времена. Вчера еще все благонадежные, а сегодня чуть ли не враги народа, скрытая контра под боком, утаивали, подлюки, свои настоящие фамилии, меняли по десять раз. Всех подряд теперь из-за них теребят, чистка по полной. Кто подал заявления, срочно увольнять к чертовой матери, еще надо из комсомола, из партии исключить, благо, что пионерский возраст проскочили, а то бы и оттуда помели.

– Людмила, вот ты говоришь, сколько говна всплыло, гнать немедленно всех. А жить им на что, если волчий билет сунут? А у них дети. И вообще, не подумала, почему уезжают, бросают все. Засунуть бы тебя в еврейскую шкуру, посмотрела бы тогда на тебя. Лилька с мамой не от хорошей же жизни уматывают.

– Вот и ты туда.

– Да я никуда, я на месте.

Вроде и ничего не происходит, солнце как всходило, так и всходит. Люди живут обычной жизнью, и все-таки в воздухе чувствовались перемены. Еще недавно, подходишь к двум беседующим, так они моментально замолкают, не впускают третьего в свой разговор. На работе общение лишь по службе, редко всплывало что-то личное. Я тоже, как предупреждал кадровик, избегала заводить приятельские отношения. Объяснение этому находилось. Новенькая, разный возраст, мне двадцать четыре, а этим мужикам за сорок, какая у меня с ними дружба. Комплименты и сожаления, что очень жаль, что я родилась «гойкой», а то взяли бы меня в жены к своим племянникам или сыновьям. У моей наставницы другое, старожил, многих знает, а они ее, и то она обычно выходила из кабинета и тет-а-тет общалась в коридоре.

Каждый день расползались сплетни о том, что еще один уволился, а другого с семьей вчера пол-Одессы провожали на вокзале. Описывали душераздирающие сцены прощания с родственниками, которых еще не выпустили. В общем, все как в сорок первом, никто не знает, чем все закончится. Голова пухла от всех этих разговоров на бесчисленных совещаниях, что их проклятый Запад заманивает райской жизнью, а на самом деле из них выпьют всю кровь, из этих дураков, и выкинут нищими на свалку. Леонид Павлович предупредил, чтобы я не смела рыпаться на эти проводы ни при каких обстоятельствах; там всех ставят на учет, они-то свалят, а нам здесь жить, понимаешь? Как уж тут не понять? Точно о Лильке Леня говорит, я уже не сомневалась, почему он просит маму к нему домой заглянуть.

Нам по двадцать пять, мы с Лилькой одни из всей нашей большой фонтанской компании девчонок в холостячках, все остальные одна за другой повыскакивали замуж, нарожали детей и нянчатся теперь с ними.

Лилька пришла прощаться одна, без мамы. Рите Евсеевне вбили железный костыль в большую берцовую кость, и она шкандыбала еле-еле по комнате на костылях. Подружка с бабкой поджидали меня с работы на кухне. По ее зареванному лицу и бабкиным красным глазам все без слов было ясно. Мы с Лилькой закрылись в ванной, долго молчали, обняв друг друга, тяжелая минута – расстаемся навсегда. Слезы лились струей. Это она, Лилька, предательница, ее нужно гнать взашей, пусть прет в свой сионистский Израиль и не поганит больше нашу советскую землю? Да побойтесь бога, это же неправда. Она – не предательница, так складывается жизнь.

Лилька уезжала в Австралию, до которой так далеко, что и представить себе трудно. Выпустили ее с мамой только после того, как родная Ритина сестра прислала заверенное у нотариуса приглашение с обязательством, что берет своих родственников, бывших советских граждан, на полное материальное обеспечение. Уже на лестничной клетке, в последний раз обнявшись, она шепнула мне:

– Если б ты знала, как мне грустно будет без тебя. Пришлю приглашение – приедешь? Ну, ладно, все, я пошла, гуд бай, – и быстро, не оглядываясь, сбежала по ступенькам.

Мне уже четверть века. Целая четверть, двадцать пять лет. У меня ни собственной семьи, ни молодого человека, только старенькая бабушка, больная мама и такая же, как и я, одинокая старшая сестра. И никаких перспектив, одна работа, без которой нашей семье не выжить. Ах, да, есть еще вечный кавалер Юрий Воронюк; в очередной раз освободившись от уз Гименея, он прискакал на Фонтан в гости. Когда узнал, что Лилька укатила в Австралию, никак не мог успокоиться: