— Пилигримам показывают копию? — допытывался Гримм.
Лицо пономаря омрачилось, рука легла на рукоятку пистолета.
— Показывают настоящую ткань с Истинным Лицом!
Джак вгляделся в лицо, изображенное на холсте. Он встречался с Императором в огромном тронном зале, пропитанном энергией и озоном, среди славных боевых знамен и икон. Человек, сидящий на троне-протезе, больше походил на усохшую мумию. Но разум владыки излучал такую мощь, что Тайный Инквизитор Драко почувствовал себя ничтожеством. Может ли блоха сравниться с мамонтом?
Вернется ли он когда-нибудь в тронный зал?
Войдет ли туда не простым человеком, а иллюмитатом?
Посмеет ли он добровольно подвергнуться смертельному риску? Впустить в себя демона, надеясь изгнать его и стать просвещенным…
Гримм отклонил предложение купить копию с копии портрета.
— Мы платим за вход в храм, отдаем все ценное, — солгал он.
Экскурсия завершилась. Джак, Гримм и Лекс вышли на площадь. Они прокладывали себе путь между паломниками, монахами и нищими. Вдруг костлявая рука в болезненных темных пятнах схватила Джака за подол.
— Милостыню для бездомного инвалида, — прокрякал старческий голос.
Юродивый толкал перед собой расшатанную тележку на маленьких железных колесиках. На повозке сидела сгорбленная старуха. Ее лицо сморщилось от прожитых лет. Белые как снег волосы сбились в паклю. Но голубые глаза женщины светились разумом и пытливостью, в них не умерла надежда.
Старуха раскачивала кадило с тлеющими благовониями, подвешенное на цепях к раме.
Сооружение весьма напоминало виселицу, однако прекрасно защищало дряхлых бродяжек от участи быть случайно затоптанными.
— Редко на какой из планет уважают стариков, — проворчал скват и выудил из кошелька полшекеля. — Твои ноги отказывают, матушка?
Ноги нищенки, как две темные палки, неестественно лежали на повозке. Едко запахло мочой. Может Гримм еще и слезу прольет?
Скват задумался, решая, отдавать ли монету.
— Кто забирает тебя на ночь, матушка?
Он засомневался: не родственники ли перебили старухе ноги, чтобы она приносила в семью доход?
— Церковники пускают меня в приют, — ответила нищенка. — Монахи помогают мне, добрый сэр.
— Это они ломают твои ноги, матушка? — переспросил Гримм.
Старуха скорчилась, словно у нее внезапно случился спазм кишечника.
— Да, да, они ломают мои ноги, — последовал ответ. — Но не так, как ты думаешь!
Гримм опустился на корточки перед тележкой. Лекс и Джак последовали его примеру.
Нищенку звали Геради. С вызовом она сообщила, что ее возраст превышает одиннадцать лет и за свою жизнь она четырежды стала матерью.
Странно, что кто-то на Сабурлобе считает свой возраст в местной системе. Старуха жила так долго, что сбилась со счету. Она существовала около ста десяти стандартных лет и вторую, большую часть, провела на этой тележке.
На Гримма подобная живучесть произвела впечатление.
— Довольно много для обычного человека, да еще в таких жутких условиях!
Сто лет назад маленькой девочкой Геради пришла на церемонию открытия Истинного Лица со своими родителями. В результате безумия, охватившего толпу, погибли и отец, и мать. Ноги несчастной так и остались парализованными навсегда. Сострадательный священник пожалел девочку и сделал для нее повозку. Десятилетия Геради ждала очередного священного года, но во второй раз наблюдала за открытием Его Лица из безопасного места.
Всеобщее безумие?
О да. Пятьдесят лет назад снова произошло несчастье. Издалека плохо видно то… что нельзя увидеть.
Нельзя увидеть? Что это значит?
Десятки лет Геради слушала и смотрела.
Она узнала, что нерукотворный облик давным-давно исчез. В главный день священного года настоятель храма Оксиденс во главе торжественной процессии выносит ларец на обозрение публики и на короткое время открывает его.
Сотням тысяч паломников предъявляется чистое полотенце, если не считать едва различимых пятен на месте глаз.
— Пилигримы не успевают ничего увидеть. Они дерутся, чтобы пробраться поближе. Каждый раз церемония заканчивается потасовкой.
— А как же копии?
— Самая ранняя изготовлена путем наложения на бесценное полотенце с ликом чувствительного материала. Отпечатавшийся негатив затем разрисовали красками.
— Хм, — произнес Гримм. — Другими словами — сфабриковали.
Рассказ о судьбе Истинного Лица наполнил Джака мистическим ужасом. Какая разница, обманывают паломников или нет.
Даже если они умрут ради единственного взгляда на тряпку, которой когда-то Император утер лицо, их агония не идет ни в какое сравнение с Его бесконечной агонией. Благоговейный трепет пилигримов уйдет в психический океан и останется там навсегда.
Сидя перед тележкой Геради, Джак понял, что ему нужно помолиться.
Хотя бы немного.
Он тихо обронил:
— Увечье из-за преданности Ему облегчает Его боль.
— Я жду, — равнодушно ответила Геради. — Послезавтра умирают и остаются калеками тысячи людей. Так оно и будет. Тогда я умираю спокойно.
Стоило услышать предсказание нищей старухи, которое она повторяла все пятьдесят лет со времен прошлой церемонии. Ее упорство казалось патологическим. Безумие — вот что светилось в ее глазах!
Тщетность людских надежд стерла религиозный порыв Драко, как время стерло Истинное Лицо Императора. Джак покачнулся.
— А Суд? — спросил у нищенки Гримм. — Знаешь, что происходит у Суда? Арбитраторы часто вмешиваются в жизнь священного города?
Похоже, скват решил побольше узнать о сабурлобских делах.
Он сообщил Геради:
— Утром на площади у Суда умирают сотни людей. Все думают, что Лицо открывают раньше, и начинают паниковать.
Дернувшись словно от удара, калека выпрямилась. Она тяжело дышала.
— Геради пропускает столько смертей…
Морщинистое лицо старухи исказилось гримасой боли. Худая рука задрожала. Геради упала на спину.
Лекс пощупал пульс. В его громадной руке хрупкое запястье казалось указкой в руке школьника. Нищенка умерла от сердечного приступа. Сердце у нее оказалось никуда не годным.
Гримм закрыл остекленевшие глаза Геради.
— Хм, — буркнул он, — сэкономил полшекеля.
Через день, на рассвете, беглецы остановились на окраине огромной площади. Гримм не хотел идти на церемонию открытия, но Джаку не терпелось посмотреть на религиозное рвение, когда смерть, и увечье теряют значение для миллионов людей. Ему требовалось повторить урок страсти, одержимости, приобщения.
Урок растворения чувств и души.
День ожидался жаркий и душный. Сотни тысяч зрителей вдыхали и выдыхали, казалось, воздуха на всех не хватит — так плотно были сжаты тела. Сколько уже задохнулось? Сколько умерло от перенапряжения? Несколько раз зарождался оглушительный рев, когда кому-то мерещилось, что церемония начинается. Паломники возбужденно ждали. Людское море превратилось в огромный котел, подогреваемый экстазом. Температура вот-вот достигнет точки кипения.
— Мои святые предки! — завопил Гримм, зажатый между Лексом и Джаком.
Напрягая мускулатуру, д'Аркебуз оттеснял паломников, ломал неосторожным ребра. В стене ближайшего дома темнело несколько ниш, то ли предназначенных для статуй, то ли образовавшихся в результате бессчетных столпотворений.
Лекс, применив силу, освободил одну из ниш. Никто из истощенных безумцев не решился противостоять могучему атлету.
Джак и Гримм укрылись за мощным торсом десантника, как за щитом.
Скват с трудом отдышался. Интересно, сколько сломали ребер в давке? Он с отвращением сплюнул, так как ничего не видел, кроме спин.
Джак вдыхал миазмы истерии. Зато перед Лексом, возвышавшимся над головами в колпаках и шапках со значками Истинного Лица, открывался прекрасный вид, хотя объект наблюдения и находился в километре впереди.
— Священник открывает ларец, — комментировал гигант.
Громкие крики заглушили его слова. — Толпа рвется за барьер…
Беснующаяся стихия непременно снесла бы и барьер, и эскалатор, если бы не дьяконы в белах рясах. Сначала для уменьшения энтузиазма охранники применили оглушающие ракетницы.
Рвавшиеся вперед паломники падали без сознания под ноги напиравшим сзади.
Стремительно росла баррикада безвольных тел.
По живому валу взбирались новые безумцы и тут же падали.
Видя это, настоятель закрыл ларец и поспешил удалиться. Паломники не унимались.
Дьяконы спрятали ракетницы. Настала очередь автоматического оружия. Затрещали беспорядочные длинные очереди и прицельные короткие. Гигантское красное солнце, закрывавшее полнеба, покраснело еще больше, как будто впитало в себя пролитую кровь. Пыль, поднятая тысячами ног, сумрачным туманом висела в воздухе.
Награжденные синяками и царапинами, трое мужчин покинули площадь. Несмотря на разгул смерти возле храма, глаза паломников горели огнем. Многие рыдали от радости. В толпе распевали: «О, Истинное Лицо!»