Читать интересную книгу Те, кого мы любим – живут - Виктор Шевелов

Петин, растерявшись от неожиданного вопроса, нервно передернул плечами, поперхнувшись, еле слышно сказал:

— По-моему, так…

Русанов и Ковров неодобрительно покосились на своего друга. «Эх ты, растяпа, — выражали глаза Русанова, — ответить как следует не умеешь».

— Задача ясна? — спросил генерал.

— Так точно, — отчеканил за всех и раньше всех Захаров.

Немцы на той стороне всё прибывали и вскоре усеяли весь берег. Чувствовали они себя хозяевами. Расхаживали над обрывом во весь рост, не прячась. Кое-кто спускался к воде, по-домашнему весело плескался, приглашая принять участие наблюдающих сверху.

— Эх, самолета три бы на эту овсяную кашу!

— Одного б хватило.

— Победители!..

— Из пушки пальнуть, и то куда бы враз спесь сгинула, в горло их, в душу…

Берег наш спешно готовился к бою. Мы копали пулеметные гнезда. Дерном укрепляли накаты; где было необходимо, рыли узкие соединительные щели. Немцы, выкатив к обрыву пушки, пальнули в нас раза два. Снаряды и мины перелетели через наши головы и упали где-то неподалеку в лесу. Мы свалили несколько сосен и елей, подкатили их к берегу: из-за них было удобнее и безопаснее стрелять.

По приказу генерала я расположил солдат вдоль берега по обе стороны взорванного моста в виде узловатой извилистой цепи. «Узлами» были пулеметы — четыре станковых и три ручных, укрытые в сравнительно добротных окопах. Между ними на расстоянии метра-двух находились одиночные бойцы. Центр охраняли роты Захарова, Коврова и моя. Петин и Русанов заняли левый и правый фланги. Зенитная батарея была рассредоточена с таким расчетом, чтобы орудия могли бить не по воздушным, а наземным целям. «Воздух» перестал беспокоить: самолеты шли теперь бомбить глубокие тылы.

Еще и еще раз Захаров пересчитал патроны, взял на учет каждую гранату, винтовку, автомат и доложил о наличии боезапаса генералу. Обшарив дорогу и кусты в радиусе полукилометра, мы подобрали брошенное отступающими оружие. Жить было можно!

Указав на пулемет, я спросил Коврова:

— Ну как, может, выбросим эту коломбину?

Ковров сузил глаз в хитрой улыбке:

— Не мешало еще бы парочку таких «коломбин», товарищ лейтенант.

Немцы пристрелялись, теперь стали класть снаряды более точно. Лес загудел, до краев наполнился эхом взрывов. Время от времени я поглядывал на Каталину. Она держалась мужественно. Вместе со всеми рыла окопы, ухитрилась даже выпросить у Захарова себе комплект запасных патронов к винтовке. Тот по-отечески за что-то журил девушку, но «раз уж так случилось», делал все, чтобы облегчить ее участь. Захаров возвел такое основательное сооружение, будто собирался в нем зимовать. Рука у него — землекопа. Только прямое попадание снаряда или мины могло повредить его роте. Я прыгнул в окоп к генералу. Немцы усилили огонь. Откуда-то начала бить тяжелая артиллерия.

— Сейчас, пожалуй, закипит, — глядя в бинокль на тот берег, сказал генерал и вдруг, оторвавшись от бинокля, покосился на меня.

— Что это ты за невесту с собою возишь?

Я коротко рассказал о капитане Кораблеве.

Генерал вытер снежной белизны платком уставшие глаза, задумался. Спустя минуту сказал:

— Удивительный и странный парадокс: все — от мала до велика — жаждут убить врага, в любое мгновение готовы умереть за Родину и в то же время так далеко пустили этого врага к себе в дом…

Метрах в двух от окопа разорвался снаряд. Дым и кислый запах горелого пороха защекотали ноздри. Сверху градом посыпались комья земли. Взрывы участились. Начался шквальный огонь. Уже нельзя было поднять головы.

Березина спокойно несла вдаль свои воды, широкая и хмурая. Немцы готовили переправу. Это чувствовалось по суете и оживлению на том берегу. Там забегали, закричали. На воду спустили несколько понтонов. Внезапно обстрел прекратился. Улеглась гулкая, до звона в ушах, тишина.

Генерал подозвал своего шофера. Я только сейчас по-настоящему разглядел его. Молоденькое, озорное лицо. Фасонистые галифе, хромовые сапожки — все на нем было с иголочки. Захаров, правда, не особенно жаловал генеральского водителя. Он прогнал парнишку из своего окопа, куда тот неожиданно под огнем пробрался с крошечным букетом цветов для Каталины. «Кши, кавалер!» — прикрикнул Захаров.

— Бурцев, ну-ка взнуздай своего красавца и жми в Могилев, — приказал генерал. — Мой приказ полковнику Фигурину — не медлить! Расшибиться, но дивизии быть здесь к шести часам! — генерал взглянул на часы. — К шести! — повторил он.

К шести часам! Сейчас — двадцать семь минут второго. Значит, надо продержаться четыре часа тридцать три минуты. Четыре часа тридцать три минуты! Вечность короче…

Генеральский автомобиль, стоявший на опушке леса, почти на виду у немцев, и почему-то не тронутый ими, вдруг подал признаки жизни. Бурцев, не торопясь, сел за руль. Тот берег точно ошалел. Забили оттуда из чего только возможно было: пушек, винтовок, автоматов, пулеметов. Однако Бурцев не спешил, точно стреляли не по нему. Вырулив на совершенно открытую прогалину, он неожиданно забуксовал в песке. Генерал вытер ладонью лоб. И вдруг Бурцев выпрыгнул из машины, заглянул под задние колеса, почесал затылок.

— Сукин сын! — выругался генерал.

Бурцев, так же не торопясь, возвратился к рулю.

И еще с большей медлительностью стал разворачивать машину. Немцы выходили из себя. Но пристреливаться стали точнее. И только тут машина, резко вильнув в сторону, дала полный ход.

— Ах, шайтан! Вот я ему задам, сукину сыну! — облегченно вздохнул Жолобов и после непродолжительной паузы, весь светясь изнутри, с какой-то особой теплотой сказал: — Вы не подумайте, что у него и в самом деле барахлил мотор. Это уж такой забубённый характер! Смотрите, мол, немцы, каков я сокол! Не вам, супостатам, меня на мушку брать…

— А может быть, — заметил я, — перед генералом в момент опасности захотел похвастаться. Выслужиться?

Жолобов поморщился, мои слова явно покоробили его.

— Парню семнадцать лет, — сказал он, — рос без отца и матери, воспитанник армии. Любимец всей дивизии. Дураков не полюбят, как бы они ни маскировались, — и уже другим тоном, скорее самому себе, чем мне, добавил с отеческой заботливостью: — Видели, как он перед девушкой держался? Джентльмен и только. Любовь зажглась в глазах, запеть соловьем хотел. Плевать ему на войну, и умирать такому недосуг, вон как щедра жизнь в нем.

Тот берег готовился к штурму. На понтоны усаживались солдаты. Стояла немая, давящая тишина.

Не отрывая глаз от бинокля, я следил за происходящим. Все кажется так просто: они и мы! Мы ждем, ждем их, ждем смерти, но верим, что устоим. Они не думают о смерти — они верят, что сильнее нас, и поэтому умирать должны мы… К берегу немцы приволокли древнего старика в холщовой рубахе, закатанных по колено штанах, видимо, лодочника. Столкнули его в лодку, качавшуюся рядом с понтонами. Со стариком сели два солдата. Тыча руками в нашу сторону, они что-то кричали. Старик взялся за весла. Неохотно и тяжело лодка отчалила. Спустя мгновение за ней двинулись понтоны.

Жолобов плотнее надвинул фуражку. В прищуре его глаз — суровая сосредоточенность.

— Возьмите, пожалуйста, каску, — предложил я.

— Она пригодится вам самому.

— Товарищ генерал…

— Лейтенант, она пригодится вам самому, — твердо повторил он.

Лодка и понтоны достигли середины реки. Оружие у немцев наготове. Отчетливо видны их лица, травянистого цвета мундиры, тупорылые каски. Лодочник, точно сама старость, горбился в лодке, медленно, с усилием греб. Немец, который был поближе к нему, толкнул в спину прикладом. В наших окопах защелкали затворы.

— Не сметь! — распорядился Жолобов.

Но я все-таки пододвинул к себе пулемет. Было условлено — огонь открывать по моему первому выстрелу. До головокружения хотелось курить. Уже слышалось хлюпанье воды, скрип весел в уключинах. Требовалось большое усилие, чтобы не дать очереди. И вдруг… Все произошло мгновенно. Старик не по годам проворно вскочил, взмахнул веслом и с силой опустил его на голову немца. Тот опрокинулся набок, выронив из рук автомат. Старик замахнулся на второго, но тот успел схватить его за ногу, и они вместе, перевернув лодку, плюхнулись в Березину. Минуту их не было видно. На понтонах вразнобой кричали немцы. Березина равнодушно несла свои мутные воды. И тут вынырнул старик. Немец не показывался. По старику с понтонов беспорядочно открыли огонь. Пули пузырили поверхность реки, взметая водяные брызги. Каким-то чудом старик упорно двигался вперед. Немцы, озверев, теперь стреляли все. А он плыл размашисто, равномерно, лицо заливала кровь, окрашивала воду. Старик плыл, плыл. Затем нырнул, и больше его уже видно не было.

— Вот он, русский человек! — скупо сказал Жолобов. — А вы говорите, выслужиться. Нет, Метелин, здесь нечто совершенно иное.