Читать интересную книгу И прочая, и прочая, и прочая - Александра Бруштейн

Третий номер — чтение чеховского рассказа «Беззащитное существо». Вот это да, это вызывает веселый смех, оживление, хотя читает надзирательница «тетя Вава» довольно примитивно.

После четвертого и последнего номера музыкальной программы — «Турецкого марша» Моцарта — происходит случай, не предвиденный устроителями. Встает сидящий в первом ряду Василевский, бывший певчий Исаакиевского собора в Петербурге, ныне считающий себя турком, верноподданным Оттоманской Порты. Выпрямившись, все еще статный, как старый дуб, Василевский возглашает чудесным басом:

— Этот марш был бы еще лучше, если бы послужил к выходу несчастного Василевского в его незабвенную Турцию! Однако благодарю вас за то, что не погнушались человеком, над которым издевается, можно сказать, последняя собака… Благодарю вас, гяуры!

Василевский с величавой грацией делает знак благодарности по восточному обычаю: прикладывая руку ко лбу и к груди. И тут же, не давая никому опомниться, вероятно тоже для выражения признательности, рявкает оглушительно:

— Мно-о-о-огая ле-е-ета!

После небольшого перерыва начинаются танцы. Две надзирательницы ведут к роялю под руки «мамочку» Карпухину — пожилую бывшую тапершу. Она всю жизнь зарабатывала свой хлеб игрой для танцев на балах и вечеринках. «Мамочка» — совсем конченый, можно сказать, не существующий человек.

Она уже ничего не говорит, не понимает того, что говорят ей, не откликается, когда ее зовут по имени. Никого не узнает, все и всех забыла. Был только один случай, когда у «мамочки» проявилось нечто вроде проблеска сознания, — в больничном концерте играли глухой надзиратель Бондаренко на корнет-а-пистоне и беременная курьерша на валторне. Они фальшивили невообразимо. «Мамочка», присутствовавшая на вечере, по обыкновению, безучастно, вдруг вроде как оживилась и стала тихо, но отчетливо смеяться. Она смеялась недолго, но как-то счастливо, — казалось, ей самой было приятно это вернувшееся к ней на один миг сознание. Потом так же внезапно — словно кто провел губкой по ее оживившемуся было лицу — оно стало тупым, ничего не выражающим.

Этот случай был давно, теперь о нем только рассказывают.

Но когда «мамочку» Карпухину, уже ничего не соображающую, все забывшую, сажают за рояль и кладут ее руки на клавиши, «мамочка» начинает играть! Вальс, польку, мазурку, опять вальс, падекатр, венгерку, опять вальс… «Мамочка» играет, как машина, даже не чувствуя усталости. Ей дают поиграть минут десять, потом снимают ее руки с клавиатуры. Она перестает играть, даже не заметив этого. Дав ей отдохнуть, снова кладут ее руки на клавиши — и снова звучат мечтательные вальсы, кокетливые польки и венгерки.

На маленькую «мамочку» Карпухину, уже выпавшую из жизни, смотришь с невольным уважением. Крепко сидят в ее померкнувшем сознании трудовые привычки почти всей жизни. Уже неощутимые для нее самой, они живут в ее душе, где все умерло и распалось.

Возвращаюсь домой с больничного вечера. Все в порядке. Дети мирно спят. Взрослые ждут меня и вместе со мной садятся за ужин. Иван — золотой человек, — где только умудряется он в такое трудное время добывать провизию? У меня, правда, есть деньги, оставленные мужем, но сейчас и за деньги ничего не достанешь. В город на базар нам идти нельзя, да и базара в эти тревожные дни нет. А у нас есть все: и чай, и сахар, и хлеб, и молоко для детей, и масло, и мясо, и картошка, и крупы. Это Иван каждое утро отправляется «на промысел», обходит окрестных жителей, с которыми у него налажены отличные отношения, и делает все необходимые закупки.

Мы ужинаем. Смеемся, — нарочно рассказываем смешное, чтобы повеселить остальных. Но всякий думает о наказе Сударкина: «Надо быть готовыми. На завтра черная сотня что-то затевает».

Что-то будет завтра?

Ну, вот и наступает это «завтра». С самого утра настроение в нашем «общежитии» приподнятое, даже воинственное. Младшие — Адмирал, Тиша и Володя, — как обычно, собираются в город.

— Вы куда? — останавливает их Степан Иванович. — И зачем? Извольте сегодня оставаться здесь.

— Здесь отсиживаться? — сердито бросает Тиша.

— Даже довольно стыдно! — вторит Володя.

— Мы должны быть там, где развертываются события! — торжественно уточняет Адмирал.

Степан Иванович спокойно говорит:

— Вы должны быть там, где вам приказано. Товарищ Сударкин передал вам вчера — и это должно быть для вас приказом! — чтобы вы сидели здесь и ждали дальнейших указаний по телефону. Я сейчас звонил в город, справлялся, — приказ не отменен.

— Но там уже, может быть… — пытается возразить Володя.

— Там пока все тихо.

Степан Иванович отрезает это так внушительно и твердо, что мне становится понятно: ему сейчас сказали по телефону, что там уже не тихо. И еще, кажется мне, он узнал что-то новое. И тревожное. Переглядываюсь с Нютой, — мы за эти дни так сблизились, что понимаем одна другую и без слов. Вижу, что и она воспринимает все так же.

Юноши недовольны. Адмирал делает последний выпад:

— А сами вы, товарищ Никонов, сейчас отправитесь в город?

— Нет, — отвечает Степан Иванович. — Мне приказано быть здесь.

Снова переглядываемся с Нютой. Степан Иванович остается здесь? Что бы это могло означать?

В это время от Морозовых прибегает Кланька: кто-то вызывает меня к телефону. Из города.

Бегу со всех ног. Оказывается, к телефону меня вызывает наш друг, новгородский доктор Марголин. Говорит он с непривычными заминками и явными иносказаниями.

— Здравствуйте… Ну, как у вас там… погода?

— Отличная. А у вас?

— Средняя… — отвечает Марголин не сразу.

— А что именно? Дождь? Буря?

— Нет. То есть пока еще нет. Но в общем барометр предсказывает… Конечно, барометр может врать… Люди врут, так уж вещам сам бог велел… — И вдруг очень серьезно, медленно, раздельно доктор Марголин добавляет: — Все-таки на всякий случай — может, барометр и не врет? — будьте готовы. Вы меня поняли? Будьте готовы. И ребенка оденьте потеплее… Мы вам будем звонить еще. До свидания!

Возвращаюсь домой. Передаю содержание разговора с доктором Марголиным. Оказывается, пока меня не было, Степан Иванович тоже ходил в контору, говорил по телефону с городом. Ему сказали то же самое: «Будьте готовы».

Начинаются догадки: что может означать это «будьте готовы»? Вероятно, ждите, может понадобиться ваша помощь, вас могут скоро позвать.

«Нет, думаю, здесь что-то не так. Ведь «будьте готовы» сказали не только Степану Ивановичу, но и мне. Кому я могу понадобиться с моим великолепным «Смит-Вессончиком», который молодежь насмешливо называет «тугострел»?

Проходит еще с полчаса очень напряженного ожидания. Никто не берется ни за какое дело, — все валится из рук.

Не выдержав характера, бегу без зова к Морозовым. Вхожу в кабинет. Морозов говорит с кем-то по телефону. В обеих дверях кабинета теснятся морозовские постояльцы. Увидев меня, Анастасия Григорьевна и Соня делают мне знаки, машут на меня: «Тиш-ш-ше! Тиш-ш-ше!»

Присаживаюсь у двери, где стою. Вслушиваюсь в телефонный разговор Михаила Семеновича с кем-то, не могу понять, с кем. Ведь слышны только его реплики.

— Да. Старший врач Колмовской земской психиатрической больницы Морозов…

— Слушаю вас, ваше превосходительство.

— Какие же меры мы можем принять, ваше превосходительство? У нас нет людей, нет оружия…

— Я полагал бы, ваше превосходительство, меры следует принять не нам

— Отразить нападение враждебной толпы мы не можем, но власти могли бы не допустить эту толпу до Колмова!

— Слушаю, ваше превосходительство.

Морозов с сердцем вешает телефонную трубку на кронштейн. Мы молча смотрим на него. Ждем, чтобы он объяснил нам, в чем дело.

Анастасия Григорьевна, очень бледная, спрашивает еле слышно:

— Миша, кто это звонил?

— Губернатор звонил. Новгородский губернатор граф Пален… Знаешь такого? Так вот он и звонил.

— А что он тебе сказал?

Морозов отчеканивает внятно, словно щелкает костяшками на счетах:

— «Ставлю вас в известность, большая толпа патриотически воодушевленных жителей города Новгорода, возмущенная тем, что у вас укрывают врагов царя и отечества, направляется к Колмову крестным ходом, с духовенством и священными хоругвями. Они намерены требовать от вас выдачи укрываемых у вас злодеев. Предваряю вас об этом официально…» Поняла? Официально! Официально, чтоб он пропал! — взрывается Морозов.

— А ты что ему ответил?

— Мой ответ ты слышала. Отразить нападение враждебной толпы мы не можем. У нас нет ни людей, ни оружия. Властям — вот кому надлежит принять меры к недопущению враждебной толпы до больницы… А он, этот губернатор, наглец, — уже рычит Морозов, — заявил мне, что у него нет такого приказа! И повесил трубку! До свидания — все! Точка!