Песенка могла длиться без конца. Только имей собственное творческое воображение.
— А знаешь, — сказал однажды Рубцов, — я придумал… И он пропел так:
Жил я у панаШестое лето,Нажил я у панаСани за это.Мои саниЕдут сами,Мой бык — с горы прыг.
Этот эпизод не мог выскользнуть из памяти. Сочинил его он, когда учился в первом классе…
Ради веселья и улыбки звучала и песенка дровосеков:
Мы в лесу дрова рубили,Рукавицы позабыли.Топор — рукавицы,Рукавица да топор.Рукавица дров не рубит.А топор не греет руки…
А уже песенку про Сему следует вспомнить всю. Она чисто с детдомовским дидактическим содержанием.
Сема первый был на улице злодей.Бил котят, утят и маленьких детей.В окна палками, камнями он бросал,Свою маму он дурехой обзывал,Огороды все обшарил он кругом —Поздно вечером попался он в одном.Уж как били-колотили его там,Нос разбили и помяли все бока,А помявши, к маме лютой повели.Сема плачет: мама-мамочка, прости.Не простила ему мама лютая,А наутро в детский дом отправила.Сема наш теперь не курит и не пьет.С пионерами под барабан идет…
Многие годы спустя, проходя сквозь строй жизненных испытаний, я ни на день не терял памяти своею начала.
Нас обижало слово «сирота». Любого из нас. Однако чувствовать себя сиротой вынуждали обстоятельства воспитания.
Детский дом был закрытой «золой» для постороннего люда. Сюда не осмеливались заглядывать де! и со стороны, не наносили дружеских визитов организованные общественники села и окрестных деревень.
У жителей бытовало слово «приют».
«Вот не будешь слушаться, отдам в приют», — говаривала иная мама своему дитяти. А приют считался уделом обездоленных и нищих. Это в простом деревенском народе. Я не помню случая, чтобы какая-то родственная душа — тетя, дядя в системе навещали своих малых сирот. Отцов же и матерей у иных ребят совсем не было.
Бывало, нет-нет да и пропоется «чувственная» сиротская песня.
Послали меня за малиной,Малины я там не нашла.Нашла я там крест и могилу,Котора травой заросла.Упала в траву я густуюИ громко рыдать начала:— Ой, мама, ты спишь и не слышишь,Как плачет сиротка твоя.— Уйди же, уйди, дорогая,Уйди же, сиротка моя.Возьмут тебя люди чужие,И будешь у них, как своя.Отец твой, злодей и бродяга,Оставил сиротку тебя…
Эта песня с простым печальным напевом вызывала понятную грусть, была близкой сердцу. Песенная тема смерти и сиротства обостряла детское воображение и Николая Рубцова:
Тихая моя родина!Ивы, река, соловьи…Мать моя здесь похороненаВ детские годы мои.
— Где тут погост? Вы не видели?Сам я найти не могу. —Тихо ответили жители:— Это на том берегу.
В стихотворении «Тихая моя родина» поэт описывает места вроде бы той самой Николы, где был детдом. «Купол церковной обители», «Вырыли люди канал» и «Школа моя деревянная» — это «вещи» Никольские. В какой-то другой школе Рубцов не учился. Но мать поэта, увы, похоронена в другом месте, не в Николе… Рубцовский поэтический образ связал воедино его ощущения «родины». Родины, увы, тоже воображаемой.
Сиротство военных лет было с несколько другим лицом. Оно наполнялось неотвратимой, но благородной сутью. У многих из нас не было матерей, но были отцы, братья.
У детдомовского пионерского костра гордо звучала песня:
С нами брат и сестраБьют на фронте врага,Значит, в поле выходят ребята.Сохраним урожай, соберем урожай.Будет Родина хлебом богата.Слушай, Родина, клич пионерский:Пионер на посту боевом.Мы поможем в бою за отчизну своюБеззаветным упорным трудом.
Можно было бы привести еще десяток песен на тему стойкости, патриотизма и силы народа. Песня про Таню-комсомолку (Зою Космодемьянскую), о краснофлотцах, о двух Петях, о боевой винтовке, песня о Щорсе (о Щорсе пели даже две песни — «Шел отряд по берегу» и «По Украине молодой годы волновались, по дорогам, по степям гайдамаки шлялись»), песня о том, как фашисты увозили наших людей в порабощение. Она называлась «Раскинулись рельсы широко». Это была переделка морской песни и звучала так:
Раскинулись рельсы широко,По ним эшелоны спешат.Они с Украины вывозятВ Германию наших девчат…
Особо любимой песней почему-то была
Скакал казак через долину,Через Маньчжурские края…
Она значилась также в числе запретных, потому что была песней о любви взрослых.
Думаю, и в этом уверен, рубцовский гений, певчие струны его души были натянуты не таинственным мастером, а острым ощущением нужды в песне. Это ощущение было постоянным, трепетным. Ощущением первой необходимости.
Старая дорога
Все облака над ней,Все облака…В пыли веков мгновенны и незримы,Идут по ней, как прежде, пилигримы,И машет им прощальная рука…
(«Старая дорога»)
У этого рубцовского стихотворения нет даты, когда оно написано Трудно догадаться любому читателю, о какой такой старой дороге так зримо и художественно повествует поэт. Дорог у Рубцова было множество. Со строем звенящих проводами столбов, с березами и ромашками по сторонам, с пылью во все времена. Дороги железные… Дорога с прощальными гудками пароходов, с печальными дождями осени.
По воссозданному образу я угадываю одну-единственную и самую трудную для преодоления дорогу — от села Никольского до села… Красного… Дорога на родину. Дорога от родного порога… На обоих ее концах — села наших судеб.
Красное село, как оно значится на географических картах, здешний народ называет проще: Устье. Иногда — Устье-Толшменское. Скажи иному старому жителю с верхней Толшмы, он ни за что не согласится: «Устье знаю. Красное?.. Нет». Однако судьба большинства крестьян с обоих берегов реки Толшмы постоянно связывалась с этим красивым встарь, высокомерным, а потому для иных равнодушным старинным поселением.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});