Читать интересную книгу Квантовая теория любви - Дэнни Шейнман

Небо обложено грозовыми тучами, дует сильный ветер. Пилоту рекомендовали отложить вылет, но он сам с Китоса, и Александрия учила его детей. Разве мог он подвести ее в такую минуту?

Стоит им взлететь, как начинается гроза. Самолет швыряет из стороны в сторону, его сотрясают удары грома, молнии сверкают так близко, что делается не на шутку страшно. А тут еще воздушные ямы. Крылатая машина игрушкой стихий проваливается в пропасть, на несколько секунд наступает невесомость, а потом пассажиров вновь вдавливает в кресло. Все в ужасе — один Лео рад пофлиртовать со смертью. Он знает: гроза — это Элени, она зовет его, ей одиноко, и это по ее велению разверзаются небеса и сотрясаются пространства. Всего лишь две недели назад Лео с негодованием отверг бы такую мысль. Что за предрассудки! После смерти остается только гниющая плоть. Но ведь вот она, Элени, — в его сердце. Китос полнится слухами. Людям кажется, за смертью Элени что-то кроется. Тело везут из Колумбии — уж не наркотики ли тут замешаны? Какой-то умник так и сказал: тут не обошлось без наркомафии. Когда Лео, Фрэнк и Александрия выходят из самолета, за стеклом аэропорта колышется целая толпа. В зале прибытия их сразу же окружают, заключают в объятия, хлопают по плечу, выражают соболезнования. Гроб встречает всеобщий стон скорби, переходящий в дрожащий шепот. Люди расступаются, давая дорогу крошечному седому человечку в идеально сшитом черном костюме. На мгновение Лео кажется, что это местный мэр или какое-то официальное лицо. В воздухе повисает тишина. Александрия недоуменно смотрит на седовласого.

— Георгиос!

— Прости. Я примчался сразу же, как только мне сообщили.

— Соизволил-таки. Поздно. Слишком поздно.

Георгиос закусывает губу и склоняет голову.

— Отведи меня к ней, — говорит он чуть слышно.

Александрия не двигается.

— Прошу тебя, Алекси.

Она подводит его к гробу, рядом с которым стоит Фрэнк. Георгиос, не удостаивая его и словом, с рыданием кидается на крышку и пытается ее приподнять.

— Я должен ее увидеть. Я хочу видеть мою девочку.

— Он запаян, его не откроешь.

Александрия кладет руку ему на плечо и тянет на себя. Но Георгиос, кажется, не слышит ее.

— Ты там, karthiamou, ты правда там? — Голос его чуть слышен. — Девочка моя, это ты?

Георгиос гладит гроб. А когда выпрямляется, становится видно, какие красные у него глаза.

— Ах, Александрия, что я наделал?

В городе к траурной процессии присоединялись все новые и новые люди. Воздух полнился рыданиями. Кортеж продвигался по узеньким уличкам старых кварталов, поднялся по склону и приблизился к воротам маленькой часовни Агиа София, где их поджидал седобородый отец Никос в черном облачении. Гроб с телом Элени поставили на длинный стол в центральной апсиде, где ему, согласно традиции, предстояло простоять целую ночь в окружении родственников.

Ночью грозовые тучи выплеснулись сильным ливнем — месячная норма за одну ночь. Могилу, выкопанную два дня тому назад, размыло, она заполнилась водой. Пока шло отпевание, кладбищенскому рабочему пришлось откачивать воду и рыть яму чуть ли не заново. Народу пропасть.

В православном обряде Лео не понимал ни единого слова, он вышел из часовни, встал у могилы. С гробокопателя пот катил градом.

Небо над головой было светлое и чистое, ничто не напоминало о ночной грозе. Александрия выбрала очень тихое и спокойное место. Когда Элени с Лео приезжали на Китос, они частенько поднимались к часовне, а потом козьими тропами меж оливами спускались к пустынному берегу, любуясь по пути изумрудно-зеленым морем, и подолгу сидели на низкой стене небольшого кладбища. Если на берегу никого не было, они раздевались догола и ящерками лежали на теплом песке, а когда солнце припекало, бежали в море, резвились в воде.

Теперь этот пейзаж со всей его умиротворенностью и негромким звоном козьих колокольчиков навсегда с Элени.

Когда процессия во главе с отцом Никосом показалась в дверях часовни, могильщик отложил лопату и вытер со лба пот. Под звуки молитвы гроб опустили в могилу. В толпе возникло непонятное замешательство, какой-то мужчина что-то кричал, некоторые кивали в знак согласия. Поднялся ропот. Послышались металлические удары и скрежет.

Лео растолкал людей. Могильщик пытался своей лопатой поддеть крышку гроба.

— Что он делает! — заорал Лео. — Не смейте открывать! Уже неделя, как она умерла!

Он попробовал вырвать лопату, но отец схватил его:

— Лео, они хотят, чтобы все было, как положено. Чтобы в гроб вошел воздух.

Лео оглянулся на Александрию. Та утвердительно кивнула.

— Папа, не разрешай им, — прошептал Лео.

— Им надо увидеть ее. Они не могут оплакивать ее заочно. Иначе она будет являться им. Надо убедиться, что она там.

— Разумеется, она там. Господи, я сам это видел.

— Лео, этого недостаточно. Я должен знать наверняка.

— Ты это о чем?

— Потом скажу. Ты уж поверь мне.

Грохот усилился. Крышка не поддавалась. Кто-то принес ломик. Лео отошел на несколько шагов в сторону. Там наверняка гниющая плоть — он не в силах этого видеть. Он и так насмотрелся за эту неделю.

Этот скрежет… Не похороны, а надругательство. Молитвы и те стихли, до того всем любопытно, что там под крышкой. А она наконец сдвинулась с места.

Лео прислушался. Все звуки смолкли. Он окаменел — какой невыразимый ужас они узрели?

Послышалось сдавленное рыдание — или скрип? Страшнее звука Лео не слышал во всю свою жизнь.

Он обернулся.

Опустившись на колени, Георгиос всматривался в могилу. Из его открытого рта рвался хрип, полный горя и неизбывной вины. Александрия оседала на землю, и сестра кинулась подхватить ее.

Лео медленно заглянул в яму.

Элени лежала в гробу в точности такая же, какой он ее оставил, пальцы сжимают каменную статуэтку, лицо напудрено, губы накрашены. Сон ее сладок.

Это ее красота и молодость лишили всех языка.

Лео подался вперед. Пусть их похоронят вместе. Он не знал, что его остановило.

Трусость, должно быть.

И тут он услышал голос.

— Живи, — сказала она. — И живи счастливо.

[12]

10

Отлично. Поставь воду сюда… нет, поближе ко мне… спасибо. Знаешь, пожалуй, доктор был все-таки прав… наверное, мне надо отдохнуть. Что-то меня в сон клонит. Не надо? Хочешь, чтобы я продолжил? Ладно, Фишель. Вижу, мой рассказ тебе по душе. Ах да, понимаю… ты так и не заговорил. Слушаешь и молчишь, ведь так? Ну и ладно. Только помни: мама очень за тебя волнуется. С Хрустальной ночи прошло всего три недели. И вот еще что: когда меня забрали, я ведь уже был болен. Ну побрили мне голову, наставили синяков, — вот ты и потерял дар речи, ведь в этом причина? Но ничего, нас не убьешь. За тучами всегда светит солнце… что, не верится? Понимаю. Тебе есть над чем подумать. Когда придет время, заговоришь. Ну, за дело?

Однажды нам с Ежи Ингвером взбрело в голову оборвать все цветы перед школой. Нам было лет по восемь. Разумеется, нас поймали и отправили к директору. Мы стояли у двери его кабинета и ревели в голос, такой нас взял страх. Ну просто конец света.

И вот опять мы рядом, объятые ужасом. Только что прозвучал приказ лейтенанта Найдлейна: выдвинуться на передовые позиции. И как когда-то в детстве, мне захотелось к маме: пусть она утешит, скажет, что все будет хорошо.

Я прижал к губам письмо Лотты, вдохнул запах ее духов и спрятал листок в нагрудный карман рядом с фотографией, которую ты держишь в руках.

— Шевелись, Данецкий, — глумливо изрек Кирали на своем ломаном немецком. — Не годится заставлять смерть ждать.

Я подхватил винтовку и вместе со всеми двинулся к передовой.

Много раз берега Гнилой Липы приходили ко мне в кошмарах, Фишель. Я выискивал в книгах по истории упоминания про места моего первого боя. Мы были солдаты, мы исполняли приказ, мы дрались за кусок покрытой травой земли. Общая картина была от нас скрыта. Это теперь я знаю, что на пятидесяти километрах фронта к востоку от реки находилось почти полмиллиона русских. А нас, австрийцев, сражалось всего сто семьдесят пять тысяч.

Мы были обречены с самого начала.

Окопов как таковых у нас не имелось — так, траншейки по колено глубиной, в которых можно было укрыться, только если лечь. Наша часть находилась на опушке недалеко от реки, метрах в пятидесяти. Слева — густой лес, справа — открытое пространство. По ту сторону реки открывался похожий вид: перелески, луга, небольшие холмы.

Было душно и тихо. После бессонной ночи под веки мне словно песку насыпали.

Я сжал руку Ежи и чуть слышно сказал:

— Удачи тебе, дружище.

— Мы победим, Мориц, — ответил он. — Мы будем сражаться не за австрийцев. За Уланов.