Читать интересную книгу Интервью - Ева Гелевера

Как я пойду с этой информацией выше?».

Боря покачал головой:

– Ну смотри, постепенно ты приобретёшь значительный вес в медиасфере. Люди начнут прислушиваться к твоим высказываниям. Тогда тебя можно будет зафиксировать, как лидера мнений.

– Если это произойдёт, во-первых, я поздравлю себя с тем, что достигла столь высокой планки, во-вторых, постараюсь выкрикнуть в закрывающиеся двери всё, что будет важно на тот момент, надеясь, что в чьём-то сердечке хрустнет и надломится нерешительность. Кстати, не сомневаюсь, что двери будут закрываться, причём очень быстро. Пока в нашей стране так.

Борис понимающе улыбался.

– Ты всегда была человеком оппозиционных взглядов?

– Смеёшься?

– Когда всё изменилось?

– Можно я сразу обозначу, чтобы было понятно, что мы имеем в виду, говоря об оппозиционности.

– Конечно.

– Современная оппозиция – это не крестьяне с вилами и даже не фрики с плакатами, это все мы, люди не подсаженные на крючок пропаганды. Просто не люблю, когда маргинализируют это слово. Никто не хочет кровавых переворотов и экономического упадка после прихода новой власти, но люди хотят, чтобы с ними считались, чтобы их слышали. А в сложившейся ситуации – это невозможно.

Если говорить лично обо мне, конечно, это происходило постепенно. Я связываю перемены с двумя моментами: личным и общественным. Первый – когда мне пришлось столкнуться с правоохранительными органами в качестве потерпевшей. А второй, в августе две тысячи девятнадцатого, – после истории с недопуском кандидатов на выборы в Мосгордуму. Я сложила два плюс два и поняла, как возможные улучшения прогнозируются и ликвидируются на самых низких ступенях. Тогда же я узнала, что такое политические заключённые, репрессии и режимная пропаганда. Всё это представилось мне такой очевидной несправедливостью, что я почувствовала личную ответственность и стыд за себя.

– Подожди, а что за история с правоохранительными органами? – обеспокоенно проронил Боря.

– Это произошло гораздо раньше, кажется, в пятнадцатом или шестнадцатом году. На меня напали, ограбили. Красть особо было нечего, но в сумке лежали документы, а это, как ты понимаешь, сулило массу неприятностей. Да и вообще, когда происходит насилие, каким бы ни был ущерб, самое страшное – это то, насколько незащищённым ты себя чувствуешь после.

Помню, несколько недель боялась выходить из дома. Меня терзала тревога и противное чувство, будто виновата сама. Я могла избежать этого, если бы пошла домой раньше. Если бы рюкзак не висел на одной лямке. Если бы не говорила по телефону и внимательнее вглядывалась в темноту.

В отделении полиции мне однозначно дали понять, что это будет так называемый висяк, то есть рассчитывать на поимку преступника нечего. Я не поверила им. Мне казалось, что если взять видео с камер наблюдения, или поискать свидетелей, или, не знаю, найти мои вещи, не представляющие ценности, которые наверняка нападавший выкинул в ближайшую помойку, и снять с них отпечатки пальцев, то не таким безнадёжным окажется дело.

Почти сразу мы с мужем раздобыли на парковке неподалёку видеозапись, где зафиксировано нападение. Но когда мы попытались передать её следователю, то услышали: вы что, сериалов насмотрелись? В этот момент стало понятно, что заниматься расследованием не планировалось изначально.

Потом последовала череда вызовов. Каждый раз мне приходилось подолгу ждать в обшарпанных тёмных коридорах. Они нехотя задавали вопросы и ехидно хмыкали на мои ответы. В общем, всеми способами заставляли чувствовать себя неловко за то, что отвлекаю их от важных дел.

Помню, в голове постоянно крутился вопрос: на фиг я вообще к ним попёрлась? В итоге я восстановила документы и постаралась забыть это, как страшный сон. Прошли годы, я мысленно обернулась назад и с возмущением поняла, что, вообще-то, эти товарищи получали заплаты из моего кармана. Из налогов, которые я плачу́. Как и все госслужащие, кстати. Они могли бы, если уж не найти нападавшего, то хотя бы проявить сочувствие к жертве. Или, не знаю, не издеваться.

Постепенно в моей голове сложилась ясная картинка, как всё устроено. И мне это сильно не понравилось.

– Что именно?

– Отношения «власть – народ». Как будто все мы заведомо находимся в положении провинившегося ребёнка. Несмышлёного запуганного малыша, который мог бы прийти к маме с повинной и рассказать, как было на самом деле, но он не идёт, потому что знает, что мама занята, устала и не станет разбираться, а сгоряча отругает или вообще накажет. Среднестатистический россиянин привык решать проблемы самостоятельно, потому что так проще и безопаснее.

– И быстрее.

– Точно. Постепенно я стала замечать определённые закономерности в работе не только правоохранительных, но и всех провластных структур. Они похожи на абьюзивные отношения, когда о тебе вроде бы заботятся, но делают это так, что перестаёшь верить в себя, в свои права и возможности. Чтобы защититься от внешних опасностей, ты подпадаешь под влияние внутреннего тирана. В нашем случае это – путинский режим.

Боря молчал. Его взгляд можно было бы расценить как осуждающий, если бы не было очевидно, что он считает так же.

– Я понимаю, почему ты так смотришь, но меня приводит в бешенство мысль, что нас унижают за наши деньги. Когда для красивого отчёта в инстаграм чиновник фоткается с сердобольными старушками или на фоне только что открывшегося парка, а после вся бутафория сворачивается: бабушки идут доедать свои сухари, а вход в парк затягивают оградительной лентой, потому что там, оказывается, ещё ничего не готово.

Когда во время карантина вместо того, чтобы обеспечить сохранность рабочих мест или как-то иначе поддержать людей, оставшихся без дохода, включилась беспощадная карательная машина в виде кордонов на дорогах и штрафов. Когда, вместо конструктивного разговора с представителями малого и среднего бизнеса, в преддверии Нового года в кафе и рестораны вламывался омон и гости укладывались лицом в пол. На мой взгляд, всё это очень унизительно.

– Чиновники в соцсетях, на мой взгляд, это шаг к открытому диалогу. Разве нет?

– Да, как и батюшки в тикток. Всё это хорошо, если не происходит подмены понятий. Если забота не становится погоней за подписчиками.

Слушай, на самом деле я не такая лютая оппозиционерка, как может показаться. Иногда я ставлю себя по другую сторону воображаемых баррикад, и в целом могу понять мотивацию и доводы людей у власти. Нас действительно много, и все мы чего-то хотим. Угодить каждому невозможно. За усталостью приходит раздражение, а за ним безразличие. Такова природа человека – до бесконечности ковыряться в дерьме и жаловаться на то, что кто-то в этом виноват. С этой позиции всех становится жалко.

С другой стороны, не жалко никого, потому что все мы взрослые люди и каждый несёт