Читать интересную книгу Дом - Натиг Расул-заде

- Ну вот и хорошо, - прошептала умиротворенно ДНС. -Мы ведь поладили, да? Мы расстаемся друзьями? Ведь правда?

Буфетчица и ТТ вышли, а она вновь прильнула ко мне с такой неукротимой страстью, будто вознамерилась продырявить меня в разных местах своими костями.

Несколько дней после этой ночи все-таки ушли у меня на то, чтобы утихомирить не совсем еще успокоившихся ТТ и буфетчицу, пока, наконец, я не почувствовал, что претензий ко мне они не имеют и вполне довольны уже друг дружкой в качестве новых партнеров. Старики в Доме в дела молодых не вмешивались - так уж у них повелось с самого начала -это сообщила мне ДНС, когда я высказал ей свои опасения насчет начальника и его жены. Но определенную холодность в отношении ко мне начальника станции после той сумасшедшей ночи я все же почувствовал. Итак, я, без вины виноватый, своим шагом, вернее, не своим, конечно, а шагом дочери НС, обидел старика. От этого у меня появился неприятный осадок на душе, но старик конкретно ничем не выказывал свою обиду, а жена его как была молчаливой, так молчаливой и оставалась. Через некоторое время я имел основания считать, что тылы свои закрепил и теперь никому не придет в голову делать мне пакости на прощание. Короче, наступало время, когда я со спокойной совестью мог оставить Дом, опостылевший мне до судорог Дом, проклятый Дом, куда занес меня злой рок; оставить Дом, в котором если меня и не любили, то и не ненавидели, а это же было немало после фокусов ДНС, вздумавшей поменять себе любовника, можно сказать, накануне моего предполагаемого ухода из дома.

Несколько ночей подряд я спал очень беспокойно и мне снился один и тот же сон, чуть с каждым разом видоизмененный, чуть иначе подкрашенный, с легкими вариациями, но в сущности своей - один и тот же. Я выхожу ночью из Дома, крадучись, стараясь не скрипеть дверьми и половицами и избегая света полной луны, прижимаясь к стенам, почему-то на цыпочках, со всякими ненужными предосторожностями продвигаюсь по платформе, соскакиваю с нее вниз и бегу что есть духу по степи, вдоль железнодорожного полотна, бегу по шпалам, вдоль рельсов, заросших степной пыльной травой, бегу, задыхаясь, преследуемый луной, бегу, бегу, и вот уже Дом скрывается из виду, тает в ночи, тьма поглощает его, и я чувствую облегчение от этого, словно огромная тяжесть падает с моих плеч: один вид Дома, похожего на мрачную крепость, на тюрьму в ночи, внушал не мертвящий страх, а теперь я избавлен от этого страха, он исчез вместе с исчезнувшей громадой Дома, похожего на бесполезный прыщ, ненужный фурункул на теле степи; и тогда я замедляю бег, иду теперь не спеша, шагаю без страха; и к своему изумлению и величайшей радости вместе с первыми лучами солнца дохожу до какой-то незнакомой станции, совсем не похожей на Дом, нормальной станции с нормальными пассажирами на платформе, стоящими каждый возле своего багажа с билетами в руках, 'рядом с ними стоят провожающие, разговаривают, смеются... На меня никто не обращает внимания, и я взбираюсь на платформу по каменным ступеням, покупаю в кассе билет, пью в буфете минеральную воду и так же, как и все, ожидаю поезд. И поезд приходит, и удивительно скоро, я еще не успеваю даже поскучать на платформе, не успеваю истомиться, а он тут как тут медленно, плавно останавливается у перрона. Я вхожу в свой вагон, устраиваюсь в купе на своей нижней полке, поезд трогается, и я разглядываю в окно купе веселые картинки, пробегающие мимо все быстрее и быстрее: ярких цветов домики, сады, коров, стада овец, пастуха с длинной палкой через плечо, мальчишек, полосатые, приглашающе поднятые шлагбаумы, желтые флажки в руках стрелочниц у переездов, и снова - яркие, радующие глаз домики среди зеленых лужаек, где Играют дети... И так я еду столько, сколько мне хочется, и выхожу там, где мне хочется, выхожу, тепло попрощавшись с попутчиками и проводницей в вагоне, шагаю по перрону, вхожу в здание вокзала, прохожу по залу, поднимаюсь по деревянным ступеням на второй этаж (скрипучие, скрипучие ступени... ох, этот скрип... что-то знакомое - екнуло сердце! ), прохожу по темному коридорчику (ох, что-то знако... ) до узкой двери без замка и... вхожу в свою каморку с арестованной луной за решеткой окна.

Я каждый раз просыпался только тогда, когда добросовестно досматривал сон до конца. Дико стучало сердце, я старался отдышаться, унять боль в сердце, открывал глаза и видел спавшую рядом дочь НС, и не могу передать, как она опротивела мне за эти ночи, за эти бесконечные -бесконечные, заполненные костями ночи. Мелькали мысли об удушении. Тело в простыне - в степь. Закопать. Вот так. Лопату на место. Все. Дело сделано. Где наша Д? Где наша Д?! А я не знаю, где ваша Д... - хлоп-хлоп невинными глазами. - Может, гулять отправилась ваша Д?.. Чертовщина, что в голову лезет... Бежать, бежать отсюда, пока не свихнулся окончательно! И на следующую ночь - тот же сон, спиралевидный сон с фокусом: вон тут нажимаете кнопочку, дети, и вылетает красивая оранжевая рыбочка, и сон повторяется, повторяется, вылетает рыбочка, рыбочка, и сон повторяется, и вылетает рыбочка...

Нет, что ни говори, решение мое найдено было удачно -именно по шпалам, именно вдоль рельсов... Боязнь отлучиться далеко из Дома в степь, которая теперь ясно -ничего не откроет мне, кроме уже однажды открывшегося однообразия, удручающей, невыносимой бесконечности, боязнь того, что может вдруг прийти, прискакать, бесшумной тенью прилететь сошедший с ума поезд, и в эти пять секунд его остановки меня не окажется на платформе (если только он остановится), эта боязнь превратила мою жизнь в сущий ад, прекратила мои вылазки в степь, и вся жизнь моя состояла теперь из ежеминутных, ежесекундных ожиданий издали возникающего, нарастающего перестука, гула, несущегося шума другого мира, и жизненное пространство (исключив громадную, с земной шар степь) сузилось до пространства вокзала, узкой платформы, по которой можно было шагать взад-вперед, как по тюремной камере... Нет, нет, только по шпалам, а там, если мне повезет, и вдруг станет нагонять меня поезд, как стрела, неизвестно где выпущенная из лука, я с места не сдвинусь, стану между рельсами, раскинув руки, и если суждено мне погибнуть, пусть пронзит меня эта стрела, пусть причиной моей гибели станет другой мир, тот мир, что однажды я так неосторожно, нелепо, без любви покинул; и пусть тот мир столкнет меня в мрак и переедет по мне всеми своими колесами, всеми своими счастливыми ногами сороконожки, всей тяжестью своей, нагруженной заботами, хлопотами, всякой ерундой, от чего бежал я... Каждый вагон будет нагружен заботами, счастьем, радостью, горем, днями и ночами, болезнями и работой, любовью и изменой, предательством и дружбой, страстью и равнодушием, и все это будет ярко и полнокровно, как и быть должно, а не бездарным и серым подражательством, во что играют бледные тени, подобия людей в Доме. И если вагоны Поезда будут полны всем этим, а они обязаны быть полны всем этим, потому что все это называется коротко жизнь, чему мы не всегда придаем значение, если все будет так, то пусть в наказание, что я заслужил, Поезд переедет меня, проедет сквозь меня, я без сожаления приму это наказание, потому что теперь я знаю: самое худшее, самое тяжкое из наказаний, придуманных Господом, - это пребывать в Доме, в мертвом Доме, полном мертвых теней, в Доме, высасывающем из человека жизнь и взамен дающем жалкое подражание жизни, игру в высохшие куклы, жалкую, смешную и печальную забаву для грешников, которых не примет ни ад, ни рай. Пусть будет так, Господи, и если Поезд Твой не остановится вовремя передо мной, раскинувшим руки, я, не колеблясь, без ропота в душе моей положу голову на плаху степи, на яркую рельсу ночи, ожидающую приближающегося топора Твоего...

Я уже достаточно наказан, отпусти меня, Дом, дай уйти мне, потому что я наказан так, как только ты, Дом, притворившись сияющим Городком, мог наказать меня. Здесь, в чреве твоем я понял впервые, что я трус и червь, и никогда, никогда, никогда не был смелым, благородным, свободным, за которого всю свою жизнь успешно выдавал себя в среде себе подобных, и если мне еще предстоит жить, то жить я буду с этим позором, и больше никогда не смогу подняться с колен перед самим собой. Отпусти меня, Дом, и прости меня. Прости меня, Дом, и отпусти меня. Здесь я познал такое, что каждый должен открыть в себе, чтобы жить дальше с Богом в сердце и склоненной головой, которую без страха может подставить карающей деснице Его. Да будь благословенна карающая десница Твоя, что запаздывает всегда на целую человеческую жизнь. А на меня обрушилась. Да благословен будь Дом, что долгие годы стоял, терпеливо ожидая, будто заряженная мышеловка в ожидании маленького серого узника. А для меня захлопнулась. Благословен будь Городок и Поезд, привезший меня сюда, на край земли (на край или центр, не столь важно); и, оторванный от почвы своей, от жизни своей, я много тут познал и передумал, как нигде бы в другом месте не передумал бы и не познал. И я узнал, пожалуй, главное почти все мы в обычной жизни не настоящие, играем чужие роли, проживаем чужие жизни и до' самой смерти, порой и представления не имеем, кто же мы на самом деле, какие мы настоящие... И когда я это подумал, я вдруг понял, что не надо мне прощаться тут ни с кем, потому что, что бы ни случилось, сюда я больше не вернусь, и если я хочу хоть теперь стать настоящим, стать собой, мне нужно уходить сейчас же, не дожидаясь рассвета, бежать отсюда сию же минуту- Да, именно так, именно так... Храни вас Бог, храни вас Дом, а я ухожу...