Я вскочил, помог Мире присесть, помог официанту вернуть на место отвисшую челюсть и велел нести шампанское.
Тем вечером я был в ударе.
Не хочу хвастаться, но я умею устроить женщине приятное во всех отношениях свидание: стеснительность оставил в детстве, развязность — в юности, получился весьма достойный коктейль из отличного образования, многих знаний и остроумия на грани фола. Но именно на грани, пошляком меня не называли даже… Ну, в общем, никогда не называли.
Я умею сделать хорошо, а в тот вечер сделал великолепно.
Работы, то есть расследования, мы не касались — как-то сама сложилась устраивающая обоих негласная договорённость, зато я выяснил, что Мира терпеть не может рэп, морщится при звуках современной попсы и обожает инструментальные композиции. «Мне не нравятся поющие голоса, даже очень хорошие». Следователем стала потому, что юрист, а быть адвокатом скучно. «А быть следователем?» — «Я люблю разгадывать загадки» — и тем Мира окончательно меня добила. Ещё она москвичка в четвёртом поколении, по нынешним временам — всем аборигенам абориген, великолепно говорит по-французски и уже семь раз была во Франции, игнорируя остальной мир. Нельзя сказать, что я в восторге от цивилизации галльских петухов, но в Париже, разумеется, бывал, так что разговор поддержать сумел. Мы даже вспомнили одну прекрасную кафешку напротив Дома инвалидов, где подают весьма недурственный тартар, и договорились как-нибудь её навестить.
Вдвоём, разумеется.
Мы болтали, смеялись, шутили и видели только друг друга, совершенно позабыв о времени. В общем, первая часть свидания удалась на славу, и продолжать я собирался в том же духе.
Из ресторана мы вышли в начале двенадцатого, когда летние сумерки начали сменяться тёплым покрывалом глубокого вечера. Красиво загнул? Самому понравилось. Вечер тоже задался как по заказу: тёплый, но не душный, не жаркий. Он как будто приглашал совершить недлинную романтическую прогулку по засыпающему городу. К тому же выяснилось, что моя квартира находится буквально в трёх шагах от ресторана и там нас поджидают…
— Замечательные бокалы, в которые ещё ни разу не наливали вино.
— Чем же они замечательные? — с улыбкой поинтересовалась Мира.
— Двести лет назад их сделал настоящий мастер, сумевший вложить в них частицу своей души. Я восхищаюсь ими с детства.
— И ещё ни разу никого не угощал?
— В нашей семье принято доставать эти бокалы лишь в исключительных случаях.
Вот так и рождаются фамильные легенды. Ничего сложного, как выяснилось, — на твои уши лапшу вешает продавец, а ты распределяешь её по окружающим.
— Ты всем девушкам рассказываешь эту историю?
— Ты следователь, разве тебя не учили распознавать ложь?
— Всем?
— Сегодня я достану эти бокалы в первый раз.
Мира чуть подалась вперёд — известный, интуитивно понятный жест, — и наши губы встретились. Весьма неплохо встретились, надо отметить.
— Я тебе верю.
Хорошо, что она сказала это после моей последней фразы, — теперь мне не было стыдно.
Жаркие поцелуи на прохладной ночной улице напомнили мне юность. Настолько приятно напомнили, что я не очень хорошо запомнил путь до дома. Несмотря на все остановки, он получился не очень долгим, но весьма интригующим. И возбуждающим. Слово «нетерпение» стало нашим паролем, и потому последний отрезок — из арки через заросший деревьями двор в подъезд — мы собирались пройти довольно быстро, однако уже в самом начале пути я услышал:
— Доброй ночи, Юра.
И вынужденно притормозил.
— Здравствуйте, Евгений Стальевич.
Старый пень сидел на лавочке, выгуливал своего датского принца на ночь и по всем правилам этикета должен был промолчать, не мешать нам с Мирой идти по своим делам. Но не промолчал, стервец, а я, тряпка такая, не смог не ответить.
— Хороший сегодня вечер.
— Гав! — подтвердил здоровенный Гамлет, устроившийся рядом с лавочкой как памятник самому себе. И голову наклонил, кобель датский, пытаясь разглядеть мою женщину.
— Ага.
— Пойдём скорее, — прошептала Мира.
Получилось так, что, когда мы остановились, я закрыл Миру от старика, и теперь вдруг почувствовал — не понял, а именно почувствовал, — что она не хочет показываться Стальевичу и уж тем более представляться ему. А ещё я почувствовал, что он очень хочет познакомиться с моей спутницей.
Странно.
— Гуляете?
— Романтика…
— В такой вечер её даже звать не нужно — сама приходит.
— Да…
Сказать вам честно? Ладно, слушайте: в тот момент на меня накатило бешенство. На Стальевича. На наглого старого ублюдка, мешающего мне довести до квартиры прекраснейшую на свете женщину. Накатило так, что у меня непроизвольно сжались кулаки, а на глазах выступили слёзы. Накатило так, что я даже сделал маленький шаг к скамейке, и Гамлет вперил в меня изумлённый взгляд.
Я не контролировал себя и хотел бить. Я хотел убить. И не напал только потому, что едва не оглох на правое ухо. На то самое, что было ближе к Мире. А едва не оглох я от её громкого крика, почти визга. За которым последовал короткий вопль испуганного Стальевича. Бешеный лай Гамлета.
И рык из кустов.
Или с веток деревьев?
Одним словом — рык.
Сквер в нашем дворе густой, и кусты есть, и деревья, в сезон он больше похож на лес, чем на сквер, и в его зелени способен укрыться партизанский отряд средних размеров. И именно из зелени пришёл тот дикий рык, морозом продравший меня до костей и съевший всё мое бешенство, словно сладкий пончик.
А вслед за рыком пришло оно…
Чёрная тень? Чёрный образ? Чёрная тварь? Я не запомнил фигуру — только угрожающее движение чего-то длинного, на первый взгляд неловкого, но потрясающе скоординированного и ужасающе опасного. А ещё — пронзительно жёлтые глаза. И рык.
Оно ударило. Во всяком случае, я едва устоял на ногах. Ударило, но не коснулось. Но ударило настолько сильно, что всё дальнейшее распалось для меня на фрагменты.
Огонь. Кто-то рядом со мной бьёт в чёрного концентрированным потоком огня.
Жар.
Чёрный прячет морду. Рык превращается в визг.
Облегчение.
Ругань.
Потому что чёрных два. Второй выныривает слева, а в его сторону несётся ярко-белый росчерк, больше похожий на молнию. Пахнет палёным. Меня сносит с ног, но я тут же вскакиваю, слышу крик Миры и пытаюсь её закрыть. Первый чёрный снова бьёт. Он больше не визжит, он оправился и в ярости. Он потерял глаз.
«Чем же он бьёт?! И почему Стальевич развёл в стороны руки и что-то бормочет? Почему он не убегает?»
Две чёрные фигуры, три жёлтых глаза, удары, которые бьют, но не касаются, длинные когти, светящиеся, словно покрыты фосфором.
«Когти?!»
— Они ставят щиты!
«Голос женский. Мира?! О каких щитах она говорит?»
— Я вижу!
«Стальевич? Что происходит?»
Я поскальзываюсь на ровном месте, но не падаю, а подпрыгиваю, как будто что-то невидимое помогает мне устоять. И вижу Гамлета. Или не Гамлета? Я вижу не датского дога, а какую-то обезьяну, потому что собаки неспособны так запрыгнуть на жертву, вцепиться в неё задними лапами и рвать клыками и когтями. От милого, вечно дремлющего Гамлета остались только цвет, шерсть и уши.
— Назад!
«Чёрт! Один из «лаборантов» магистра!»
Рыжий не подбегает, а словно подлетает к нам из арки. Я надеялся на базуку, но у рыжего всего лишь кинжал.
«Дурак!»
Взмах! И левая рука того чёрного, которого рвёт Гамлет, бессильно повисает. «Герой!»
— Их двое!
Поздно. Когти второго чёрного, который одноглазый, режут рыжего насквозь. Сначала я не понимаю, а потом вижу разрезанную, будто арбуз, голову, дольками падающую на асфальт, и начинаю орать.
— Их трое! Трое!
«Боже! Что это значит?»
— Я уберу щит!
Мира взмахивает рукой так, словно запускает в чёрных мяч. Из Стальевича вылетает молния. Гамлет почти срывает однорукому голову. Молния уходит в небо. Одноглазый отмахивается, и мне прилетает тыльной стороной ладони. Я теряю…
День 4
— Когда я потерял сознание?!
— Мне горько топтать твою гордость, Юра, но в самом начале драки, — развёл руками Евгений Сталье-вич. — Увы.
Старик сидел возле моей кровати с видом доброй медсестры: такой заботливый, внимательный, точно знающий, какой компресс нужно приложить, какую мазь использовать, какую таблетку проглотить… Десять минут назад, когда я только проснулся и сполна оценил разрушительные последствия романтической прогулки, Стальевич показался мне спасителем.
Но лучше бы он ничего не рассказывал!
— Вы шутите?
— Мы говорили о романтике, и в этот миг тебя ударили по голове. Ты повалился на Миру, и на этом твоё участие в сражении закончилось.