Читать интересную книгу Родина - Анна Караваева

— Знаешь, Коля, — будто почувствовав то, что он сейчас видел, заговорила Мария Павловна, — сколько раз, когда мы сидели в партизанской землянке…

— А вокруг тьма кромешная…

— Да, тьма… А мне виделся Урал, — очень похоже, как я сейчас вижу… И тебя видела — то на заводе, то вот так, в комнате, у окна, и себя видела рядом с тобой… Ну и вышло, как я верила!

Уложив детей спать, Мария Павловна спросила за ужином:

— Коля, а что будет с этим трофейным танком?

Николай Петрович сказал:

— Отправим в шихту. Вообще есть договоренность с командованием, что все приведенные нашими снарядами в негодность немецкие танки будут после осмотра направлены на заводы и пойдут в шихту.

— В печь, в огонь! Знаешь, это даже как-то символично выходит… верно?

— Да, я то же самое думаю, Маша: как ни трещи сейчас наши кости, как ни лейся наша кровь, а я уверен, убежден: в огне этой войны сгорят они, а не мы.

— А мы, Колечка, хоть и намучимся, а жить будем!

— Конечно, Маша, мы будем жить!

После ночного большого дождя, ближе к рассвету, взошла луна. Небо сразу раздвинулось, поднялось выше, и с каждым мгновением все ярче стали обозначаться клубистые облака. Потаенный свет, то там, то здесь пробиваясь сквозь густую мглу, охватывал края облаков, и они загорались чистой кромкой, белой, как нежный мох ягненка. Свет все пробивался сквозь облачную мглу, словно подбадривая небо и готовя его к встрече неприветной осенней зари. И верно: она встала, неласковая, холодная, в тусклой синеве тумана. Холодный крупный дождь падал на землю. В канавах и колдобинах на пустыре однообразно журчала вода, разбрызгиваемая ветром.

Небо уже становилось бледно-сизым, лениво светлело, солнце где-то еще пряталось. Но все-таки это была заря, и все живое уже готовилось к приходу нового дня. Стайкой вылетели из леса воробьи, а за ними мелкие, как цветики, серозеленые пеночки. Тенькая и чирикая, они покувыркались в сизоватом воздухе, словно обмениваясь впечатлениями:

— Чувить-тень-тень! Серовато, холодновато!.. Но все-таки скоро будет светло!

— Чувить-тень-тень! Ветер, ветер!.. Отврати-ти-ти-тельная погода! Но скоро будет день, день, день!

Над краем пустыря действительно становилось светлее, и скупое солнце нехотя, бледно улыбалось в прорезах между хмурыми облаками.

Птичьи стаи заметили грузную массу металла с задранным языком. Они подлетели к ней и любопытно закружились. Крохотная пеночка вспорхнула было на уродливо торчащий подшипник разбитой гусеницы, но сейчас же взвилась вверх и больше уже не возвращалась. Кругленький воробей влетел внутрь танка, но, будто задохнувшись, тоже взвился вверх, к небу, к чистому воздуху. Как к испытанному другу, понесся он к старой березе и укрылся среди ее поникших, мокрых ветвей.

Старый ворон, иссиня-черный, с длинным, твердым, как железо, клювом глянул в черную, беззвучную пасть танка, потом камнем упал на его запекшийся язык, впился в него крепкими когтями и застыл, оглашая утро хриплым карканьем.

Вдруг, властно заглушив переклики птиц, посвисты ветра над пустырем, мертвым танком и вороном на нем, пронесся густой, пронзительный звук утреннего гудка. Ночная смена кончилась, и широкое горячее горло заводского глашатая звало утреннюю смену к печам, к молотам, к станкам. Гудок пел, звал властно, неотразимо, и могучий его бас разносился далеко, далеко.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

СОЛОВУШКА

К Тане Лосевой пришла ее подруга Вера Аносова, шатенка с кокетливо завитыми «ангелом» волосами. Верочка была из числа тех девушек, о которых говорят: «кругленькая», «пухленькая», «миленькая». Она сидела на мягкой скамеечке около дивана, где полулежала Таня. Черные глазки гостьи сияли, толстые алые губы то и дело широко улыбались; она казалась слишком крепкой и здоровой по сравнению с бледной и молчаливой Таней.

После того как все заводские новости были рассказаны, Вера, уже не в силах больше сдерживаться, перешла «к самой чудной новости».

— И знаешь что еще, Танечек?

— Ну?

— Артем Сбоев мне объяснился в любви! Подумай, Танька!

— А ты?

— Да я уже полгода влюблена в него! — и Верочка даже тихонько взвизгнула от счастья. — Помнишь, перед войной в начале весны, у нас в клубе большой вечер был?

— Это когда ты только с Артемом танцевала?

— Ну, да, да… Еще наши девушки все мне потом говорили, что я Артема от себя «не отпускала»… Вранье! Во-первых, он совершенно не умел танцевать бостон и мне пришлось его учить… Но ясно-понятно, если бы он мне не нравился, я не стала бы возиться.

— Да, вижу: теперь у тебя только и свету в окошке, что Артем.

— «Теперь!» Ты намекаешь, как я в школе увлекалась мальчишками… но так всегда бывает, обыкновенное же дело, ведь я и сама обыкно-вен-ная! — и Верочка шаловливо развела мясистыми ручками с рубиново-лакированными ногтями. — Папа даже сердится: «Ты, говорит, всегда вся тут, вся наружу…»

Рассмеявшись, она беззаботно отмахнулась:

— А, да все равно, какая есть! Люблю вот и люблю… и очень, о-оч-чень хочу, чтобы Артем любил меня больше всех на свете!.. Ну? Чего ты так на меня воззрилась? Ну, гляди, какая я обык-но-венная. Я, видишь, не умею крутить, воображать там что-то такое, как ты это любишь!

— Я ничего не воображаю.

— А с чего тогда сидишь, как булавку проглотила?

— Так… — апатично бросила Таня.

— Та-ак! — передразнила Вера, сделав вдруг кислую гримасу. — Терпеть не могу эту твою манеру… Ты и в школе бывала такая, когда задумаешься.

Верочка вдруг прыгнула на диван, потерлась завитой головкой о Танино плечо:

— Слушай, Танюша… а я знаю, о чем ты сейчас думаешь! О Сергее Панкове!.. Ага-а, вот и покраснела!

— Н-ничего подобного!..

— Ничего, миленькая, меня не проведешь! Мне Зина Невьянцева уже все разболтала.

— Да что ж она могла тебе такого рассказать?

— Что вчера было! «Вижу, говорит, выходит из автобуса Таня Лосева и этак осторо-ожненько поддерживает Сергея Панкова». Что, было ведь это?

— Ну, было. Что тут особенного? Он ранен в руку и плечо.

— Понимаем, все понимаем: сердце ваше, Татьяна Ивановна, смилосердилось. Да, да. Мы кое-что понимаем. Всем известно, как еще в школе Сергей прямо-таки умирал по тебе, а ты на него ноль внимания. А теперь…

— Я всегда к нему относилась как к хорошему товарищу.

— Ах вот как! Ну, так я тебя сейчас совсем убью. Помнишь, в прошлом году, когда Сергей уезжал в школу танкистов и зашел к вам…

— Да-а, кажется, заходил…

— «Заходил»! Да он тебя сколько ждал, сидел у вас до того, что чуть на автобус не опоздал, а тебя все дома не было… Наталья Андреевна тогда даже рассердилась на тебя, помнишь?

— Что-то было… вспоминаю.

— Ух, характерцы ваши, лосевские характерцы — все с заковыкой, как мой папа говорит.

— Что ж, значит, я в свою породу пошла.

— Характерцы — не дай бог на узкой тропке встретиться! Я тогда тебе еще сказала: «Слушай, Таня, если бы в меня кто так влюбился, даже если бы урод, я бы и то обратила внимание на него: такая сильная любовь не каждый день встречается!» А ты мне ответила: «Бросим об этом говорить! Сергей ужасно неинтересный, серый какой-то, неуклюжий!» Не мотай, не мотай головой… А у него, «неинтересного»-то, — Зинка Невьянцева сразу заметила, — орден Ленина и Красного Знамени. Вот тебе и неуклюжий, вот тебе и серый! Нет, на фронте-то он, должно, совсем не таким оказался.

— Довольно! Хватит! — вдруг вспыхнула Таня.

Она вскочила с дивана, прошлась по своей маленькой комнатке и приостановилась перед зеркалом. Синие глаза ее сердито и печально темнели, щеки разгорелись. Она туже зашпилила небольшой узел русых волос, попудрилась и наконец обернулась к Вере.

— Подумаешь, какая защитница Сергея Панкова нашлась! — с сердцем заговорила Таня. — Что, я слепая и орденов его не вижу? А только ты не воображай, что я из-за орденов его поддерживала, что мне внешний вид в человеке важен…

И вдруг зазвеневшим голосом почти крикнула:

— Мне… мне его так вдруг жалко, так жалко стало! А когда мы подъезжали, я этот немецкий танк увидела — и сразу подумала, как Сергей своим танком однажды на немецкий танк наехал!

— Он? Так прямо и наехал?

— Ну да! И так его, понимаешь, изломал, исковеркал! — Таня яростно покрутила кулаками.

— Здорово! — согласилась Вера. — Это тебе Сергей сам рассказывал?

— Конечно, сам. Ведь автобусом почти час едешь.

— Легок на помине! Смотри, Сергей Панков идет — ну, ясно, к вам идет!

Таня подошла к окну. По улице поселка неслась снежная крупа. Голые рябины в скверике гнулись, хлестали о решетки. Сергей Панков огибал сквер. Длинная ветка задела его по голове. Здоровой рукой он надвинул ушанку ниже на лоб и, слегка наклонясь от ветра, пошел прямо к крыльцу. В полушубке он показался Тане шире в плечах, и походка его стала быстрой и легкой. «Не холодно ли ему в сапогах?» — вдруг подумалось ей.