Читать интересную книгу Солдаты неба - Арсений Ворожейкин

Вскочив на колени, он выхватил свой пистолет. Левой рукой я успел схватить японца за кисть, в которой блеснуло оружие. Я тоже успел выхватить из кобуры пистолет, но японец вцепился в большой палец моей руки, державший ТТ. Вцепился мертвой хваткой, как бульдог.

Мы оба старались навести стволы оружия друг на друга. Почти одновременно раздалось несколько выстрелов. Выстрелы самурая прогремели у самого моего уха. Я чувствовал, что моя левая раненая рука ослабла. Она вот-вот разожмется. Отчаянная попытка навести свой пистолет на японца ни к чему не привела. Враг, удачно схвативший меня за палец, начал его выламывать. Стараясь пересилить один другого, мы оба, как по команде, вскочили на ноги. Враг был коренаст, но ниже ростом. Захватив мою правую руку с пистолетом, он создал себе лучшее тактическое положение.

Наша ярость не знала предела. Моя раненая левая рука уже не в состоянии была отвести дуло пистолета противника от головы, а правая — удержать оружие. Я выпустил пистолет и резким рывком выхватил зажатый японцем палец. Теперь обе мои руки впецились в локоть руки японца, державшей оружие.

Пользуясь преимуществом в росте, я оторвал самурая от земли. Свободной рукой он хотел схватить меня за горло, но вместо шеи попал мне пальцами в рот. Приподнятый за правую руку и зажатый моими зубами, японец оказался распятым в воздухе. Пустив в действие ноги, он начал колотить меня. Взмахом я бросил его на землю, не разжимая зубов.

Японец выронил пистолет и умоляюще что-то, залепетал. Сидя на самурае верхом, я подумал, что он сдается и просит пощады. «Лежачего не бьют», — и я расслабил руки, по тут же получил удар в подбородок. Очевидно, русская поговорка не во всех ситуациях и не везде приемлема. И я спова набросился на врага…

…Передо мной японец с усиками и снисходительной улыбкой па лице. Такого я уже видел в первом воздушном бою. На чистом русском языке он командует: «Встать!» Потом громко, злорадно смеется: «Попался!» У меня пет сил пошевелиться. Он наводит на меня пистолет и угрожает пристрелить. Оскалив зубы, беззвучно смеется. Извергается огонь, заливая всю степь.

Мне становится душно и страшно. Я беспомощен перед этим чудовищем. Рука тянется к пистолету, но кобура пуста. Бешеная ярость овладела мною. Я бросился на врага, но тот ускользнул, исчез, подобно привидению. По инерции лечу вперед. Не встретив никакой преграды, падаю на колени. Озираюсь по сторонам.

Вижу над собой сияние яркой и холодной луны. Рядом — разбитый самолет. Звезды, степь… А где японец? Сжимаюсь, приготавливаюсь к новой борьбе. Никого нет. Тихо. Опасаясь, что враг прячется за самолетом, прыжком бросаюсь в сторону и, обессилев, валюсь на землю.

В голове все перемешалось: явь, прерванная потерей сознания, перешла в бред. Теперь, очнувшись, я принял бред за действительность. Лежу на земле, готовый к отпору. Глаза шарят по степи, руки и ноги дрожат, слух улавливает биение сердца. Кажется, стоит шевельнуться кузнечику, как я брошусь на него не раздумывая. Все тихо, как в могиле. Уж не сон ли это? Я пощупал кобуру и точно так же, как в бреду, нашел ее пустой. Бред совпал с действительностью, и я подумал, что японец где-то здесь.

Как наяву представив его пинок, я снова, будто защищаясь, вскинул руку. Ободранные пальцы неосторожно коснулись разбитого виска. От боли я издал тяжелый стой. Опасаясь выстрела, еще плотнее прижался к земле.

А луна светит ярко, ослепительно. Враг не может не видеть меня! Он где-то тут! И я вскочил, но, обессилев, снова рухнул на землю.

Выстрела не последовало. Все так же держалось над степью безмолвие. «Может, он убежал?» — ободрял я себя догадкой. Бред не выходил из головы. Японец где-то здесь! Как в воздушном бою, я осмотрелся. Никого. И что есть силы закричал:

— Эй, выходи!

Но даже эхо, как в открытом море, не отозвалось на мой крик. Это был не вызов врагу, а жалобный стон еле живого человека. Голова кружилась, глаза заволакивал мрак, и только слух напрягался, ожидая услышать вражеский шорох. Но ничто не нарушало тишину.

Я тяжело встал и, пошатываясь, направился к самолету. При свете полной луны степь просматривалась далеко, ночная прохлада освежала. Снять компас с самолета оказалось не под силу. Разбитые пальцы ни к чему не могли прикоснуться. Левая рука не слушалась, поясница сгибалась с трудом.

Я поспешил прочь от места падения самолета.

При ходьбе возбуждение стало проходить, но боли в голове, пояснице и груди становились острее. Я стал задыхаться и уже с трудом передвигал ноги. Совсем обессилев, остановился и лег. Звезды и луна колыхались. Кружилась голова. Полное безразличие ко всему сковало меня.

На этот раз очнулся от мягкого тепла, обдавшего мне лицо. Но не тепло — огонь пышет в лицо. Что такое? Горю в самолете? Душно! Что-то мягкое лезет в рот. Звериная морда облизывает мои губы, нос. «Марзик!» — я вспоминаю собаку, которая была у меня в детстве.

В пятом и шестом классах я учился в Городце Горьковской области. От нашей деревни это пятнадцать километров. Каждый понедельник с четвертью молока и караваем хлеба (питание на неделю) я спозаранку уходил из дому в город. Особенно трудно было зимой, когда пробирался в темноте по снежным сугробам, в метель, в пургу.

Однажды взял с собой Марзика. Не успел отойти от деревни и пяти километров, как собака опасливо завыла и прижалась ко мне. Я наклонился и, успокаивая, погладил ее. В тот же миг, невесть откуда взявшись, на дороге замелькали зеленые шары. Это были волки. Волки сбили меня с ног.

Когда опомнился, от моего Марзика остались только клочья. Бутылка с молоком разбилась, пришлось неделю сидеть на одном хлебе с водой. После этого случая мать купила мне фонарик. С тех пор ночью на этой дороге я всегда держал в руках фонарик, словно пистолет на взводе.

«Это не Марзик», — разглядывая волка, понял я. А солнце нестерпимо жжет все тело. С трудом поворачиваюсь на бок. В голове звон, солнце то появляется, то исчезает. Земля колышется. Не хватает воздуха. Жарко и душно. Сочная трава покрыта росой. Метелки ковыля и востреца склонились под ее тяжестью, стоят не шелохнувшись. В воздухе чувствуется — аромат степных цветов, перемешанный с утренним, здоровым, немного сыроватым запахом земли. Все дышит свежестью. И в небе, и в степи — повсюду разлит величавый покой. Степь, кругом степь. Земной шар. Я на верхушке его.

Снова лобастая волчья морда. Волк стоит рядом, в двух шагах, к чему-то принюхивается. О нападении он, видимо, не помышляет.

Мы беззлобно смотрим друг на друга. С любопытством разглядываю широкий лоб хищника, его могучую грудь, шею. Это четвероногое настроено куда миролюбивее самурая, который бросился на меня с ножом. Вот как может ожесточить война! Люди становятся злее зверей. Волк, словно сестра милосердия, оказал мне как бы первую помощь, очистив лицо, нос, рот от крови. Японец же готов был убить раненого, беззащитного человека.

Я пошевелил разбитыми губами:

— Иди сюда!

Мне хотелось погладить его, но волк, поджав свой длинный хвост, затрусил мелкой рысцой: он не доверял мне, и я не был на него в обиде.

Пронесшийся у самой земли И-16 расколол тишину. Трава заколыхалась. Волк рванул по степи широкими прыжками.

Жизнь и война шли своим чередом.

Лежу один. Все оставили меня. Нужно идти, но как? Пытаюсь подняться, земля проваливается.

Раздается гул моторов. Летят И-16. Их много. Больше полусотни. Слежу за ними. Начинается воздушный бой. Чувствую себя выброшенным из жизни. Глаза влажнеют.

Два парашютиста спускаются прямо на меня. Кто они? Хватаюсь за кобуру пистолета. Она пуста.

Доносится топот, поворачиваю голову. Всадники. Японцы?

Вскакиваю на ноги и тут же валюсь как подкошенный.

Меня теребят, слышу незнакомую речь, но мне так хорошо, уютно, что ни до голосов, ни до людей нет никакого дела. Я не мог больше ни чувствовать, ни думать.

Бледная синева. В ней мерцает огонек. Это напоминает ночь. Луна. Чистое небо. Погода хорошая. Рано проснулся, нужно еще спать. Почему я вижу луну? Сознание проясняется. Луна исчезла, появилась синяя лампочка. Сделал движение головой — боль отозвалась во всем теле.

— Лежи тихо. Все хорошо, — послышался чей-то голос.

«Всадники!» — вспомнил я и встрепенулся. «Где нахожусь?» — хотелось спросить, но разбитые губы слиплись, будто срослись. Глядя на склонившуюся надо мной голову, с усилием разомкнул рот, медленно и невнятно выдавил из себя какие-то звуки.

— Все хорошо, — повторил тот же голос. — Ты у своих и скоро поправишься.

Кто возле меня, скрытый сумраком? Свет мне нужен, свет!

Электрическая лампочка вспыхнула ослепительно, как солнце. Боль ударила в глаза. Я зажмурился.

— Режет? Я выключу.

— Нет, нет! — Я осторожно поднял веки. Надо мной склонилась женская голова.

— Тише! Тебе вредно разговаривать.

Я сделал движение губами, чтобы спросить, где нахожусь и что за добрая фея со мной, но она как бы упредила меня: