– Тогда вы не можете говорить с ними.
– Я помню их всех, помню их так, будто они вышли в эти двери и сейчас войдут снова. Реально ли время, если оно ничего не значит иногда? Почему я должен доверять календарям, а не самому себе? Какая разница – годы или минуты?
– Я заметил, что вы отказались от святого причастия. Почему?
Значит, все-таки заметил. За мною, оказывается, смотрят внимательно.
– Вам сказать правду или то, что вы хотите услышать?
– Я всегда хочу услышать правду.
– Извините меня, но это ложь. Таких людей не бывает, даже среди служителей церкви.
– Вы уходите от ответа.
– Хорошо. Я отказался от причастия, потому что мне не понравился запах хлеба. И запах того напитка – не знаю, чем это было, – мне не понравился тоже. Это было похоже на запах лекарств.
– Я вам это объясню. Дар бессмертия, данный вам Господом, это не только духовный, но и телесный дар. Он и духовный, и телесный в равной мере. Поэтому, чтобы сохранить его, каждый из нас должен выпивать несколько капель отвара из трав, растущих на нашем острове. Растущих в том месте, куда ступила нога Сына Божьего.
– Короче говоря, вы все нуждаетесь в лекарстве. Значит, вы все больны.
– Вы извращаете положение вещей.
– А вы ведь хотели слышать правду. Кроме меня вам ее никто не скажет.
– Но это не правда.
– Это часть правды, брат Патрик. А правда очевидна для каждого, кто приходит на Остров из большого мира. Поэтому вы так боитесь чужаков.
Сейчас я расскажу ему все, что я знаю. Наверное, напрасно. Но это – как камнепад, который сметает хижины и деревья. Его не остановить, пока он сам не исчерпает свою силу. К тому же, это игра. Мне интересно, что случится дальше. Интересно, кто победит в этой игре. И неинтересно играть с завязанными глазами.
– Так почему же мы боимся чужаков? – брат Патрик улыбается снисходительно.
– Потому что бессмертие – ложь. Есть ли на Острове хоть один человек, садивший аллею платанов, а ей не более пятидесяти лет? – нет никого. Есть ли хоть кто-нибудь, кто строил эту церковь? – нет. Она ведь не могла построиться сама собой или волей Божьей. Есть ли на Острове люди, которые помнят время, когда не было автомобилей и радиоприемников, когда не было электрического света, когда к пристани не подходил современный корабль?
Может быть, кто-то помнит парусные корабли? Нет, никто не помнит. Я объясню вам, в чем дело. На Острове нет ни одного человека старше тридцати лет, кроме меня и компании бандитов, разумеется.
Брат Патрик все еще не верит мне. Его вера так прочна, что факты ее поколебать не могут. Впрочем, это свойство любой веры. Нет такой человекоядной глупости, в которую не могли бы фанатично верить несколько тысяч или миллионов людей. Верить, отдавая себя ей на съедение.
Брат Патрик встает. Наш разговор окончен.
– Я думаю, что все же смогу убедить вас.
Неправда, он так не думает. Зато теперь я знаю, что мне делать.
– Вы не сможете убедить меня, потому что я больше не переступлю порога вашей церкви. Сейчас я иду к себе. Прощайте.
22
Последняя фраза была не просто словесным выпадом. Я сказал эти слова из соображений безопасности. Безопасность – главное, о чем мне надо заботиться сейчас.
Выйдя из зала, я оглядываюсь по сторонам. Никого нет. Я открываю узкую боковую дверцу и вхожу в неосвещенный коридорчик, который ведет к помещению за экраном туда, откуда должны показывать фильмы. Все это я обдумал заранее: помещение церкви – это то место, где меня будут искать в последнюю очередь, особенно после моего последнего заявления Патрику.
Комната за экраном довольно велика, в ней много шкафов, столов, больших и мелких приборов, расставленных как попало.
Экран во всю стену дает хорошее освещение, здесь светло, почти как в большом зале. Я двигаюсь осторожно, чтобы не создавать шума.
Свет в зале выключают. Полная темнота. Тишина. В церкви никого нет.
Итак, все ясно, почти все. Я аккуратно присаживаюсь на пол и обдумываю ситуацию. Остров, куда я попал – это лепрозорий. С той разницей, что здесь держат не больных проказой, а больных какой-то иной неизлечимой и очень заразной болезнью. Болезнь настолько опасна, что никому из этих людей не позволяют общаться с внешним миром. Исключением была Керри, наверное, она не очень обращала на себя внимание. Никто из жителей острова не доживает до старости, средняя продолжительность их жизни – лет 25, я думаю. Симптомы болезни напоминают старение, возможно это болезнь? Если бы об Острове стало известно, то курорту на Островах Воскресения пришел бы конец. Это полностью объясняет действия полиции и поведение доктора Хольта. Объясняет, но не извиняет. На Острове я не видел никого с симптомами болезни, наверное, таких больных переселяют в другое место или уничтожают. Скорее всего уничтожают: никакие гуманные законы внешнего мира здесь силы не имеют. Хотя здесь есть удобное место для отселения – небольшой остров примерно в двух километрах от восточной стены. Несколько сот человек могли бы прожить там, наверное если им не нужно долго жить.
Люди, у которых остались считанные недели жизни. Может быть, среди них есть Керри. Бедная, она так плакала из-за первого седого волоса. Это было прощанием с жизнью – я думаю, она никогда не верила с свое бессмертие.
Лекарство, которое эти несчастные получают в церкви, скорее всего позволяет прожить несколько лишних лет, но никого не излечивает. Вирус, живущий у них в крови уже много поколений, делает их похожими друг на друга – это еще один симптом болезни – что-то вроде выпученных глаз при недостатке гормонов. Итак, человек живет лет 25 или 30, затем быстро стареет и умирает. Если заболевает старый человек, то он умирает сразу.
Найти лекарство от этого так же невозможно, как найти лекарство от старости. А что случится, если болезнь проникнет в наш мир?
Но есть и еще одна загадка – кажется, я перестал стареть. В последние дни я выгляжу почти что так, как до болезни. Прибавилось немного седых волос, вот и все. Я чувствую выздоровление, я не ошибаюсь. Значит, этим можно переболеть и остаться жить. Но тогда почему же не выздоравливает никто из островитян? Не выздоравливает, не смотря на лекарства. Сейчас я не могу решить эту проблему. Может быть, мне поможет время.
Я замечаю невдалеке тонкую полоску света. Я присматриваюсь и полоска превращается в прямоугольник. Мои глаза уже достаточно привыкли к темноте.
Я подхожу, ступая очень медленно и осторожно, чтобы ничего не перевернуть.
Это именно то, что мне нужно – дверь в соседнюю комнату.
23
Я стою, глядя в окно. Окно – это, пожалуй, преувеличение: все окна на Острове представляют собой маленькие и узкие полоски, в которые может пролезть разве что кошка. Такой архитектурный стиль легко объясним: на Острове нет и не может быть собственного производства стекла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});