Читать интересную книгу Счастливое событие - Элиэтт Абекасси

Единственной проблемой было то, что Пако не любил менять малышке памперсы. Что касалось кормления из бутылочки, колыбельных песенок, прогулок в коляске, здесь он был безупречен. Но памперсы и купания — это катастрофа. Как всякий латиноамериканец, мужчина являлся ярым мачистом и поэтому оставался абсолютно невежественным в таких делах.

С огромным сожалением мы в конце концов все же расстались с ним. Во время поисков новой няни снова пришлось заниматься ребенком с утра до вечера. Когда Николя возвращался с работы, я поджидала его в воинственном настроении. Непричесанная, неумытая, неодетая, с ребенком на руках — этакая домашняя мегера.

23

Сдавшись, я наконец решила позвонить матери, чтобы та посидела один день с малышкой, пока я буду работать над диссертацией в библиотеке. Когда я вернулась, дочь плакала на руках моей матери, которая с укором смотрела на меня из-под безупречно уложенной высокой прически, словно их двоих забросили на бог весть какой долгий срок. Кто из нас был ребенком? Кто за кем присматривал? Я уже ничего не понимала. Три поколения под одной крышей, три женщины, дочери и матери друг друга, — и я была в середине, являлась связующим звеном цепи, начало и конец которой невозможно увидеть. Я передала эстафету, которую до того передали мне, и была заключена между тремя возрастами.

От тревог у меня пропало молоко. Кажется, впервые появилось ощущение жизни в каком-то сне, в другой реальности. Из-за ребенка возникло отчуждение от всего мира, но в то же время благодаря ему пришло избавление от рабства. Пропала злость на сестру и мать. Получилось словно со стороны посмотреть на работу, карьеру, приоритеты. Я устала от всего этого. Игры общества были мне безразличны. Совершилось мое возвращение в материнское лоно, тесный кокон детства.

В кои-то веки я решила полежать в ванне. Погрузившись в воду, я взглянула на свое тело и не узнала его. Оно изменилось — даже кости уже были другими. Это было тело женщины, а не девочки-подростка, которое я старалась сохранить ценой невероятных усилий. Таковы тела женщин, виденных мною раньше на пляжах, которым уже довелось произвести на свет потомство, тела с картин Рубенса, к которым нынешнее общество чувствует отвращение. Сегодняшние женщины находятся в рабстве гораздо более тяжком, чем в прошлые времена, потому что в действительности им диктуют неестественные эстетические каноны, запрещающие им развиваться именно как женщинам, в материнской ипостаси. Наше общество требует от женщины оставаться девочкой. Горе той, кто произведет на свет ребенка, — она становится уродливой. В данный момент по канонам моего общества я была отвратительна.

Но какой должна быть настоящая женщина? Означает ли это повиноваться нормам, проповедующим анорексическую худобу, стремящимся заставить стать девочкой? Или же позволяется расцветать во всей красоте роскошного женского тела, дающего жизнь, питающего молоком, — быть той женщиной, которую религия прославляет под именем Марии, священной матерью, вызывающей восхищение у мужчин, но не желание? Или нужно стремиться к тому, чтобы стать «освобожденной» женщиной, работать, носить туфли на плоской подошве и делать короткую стрижку, размышлять… но не иметь детей?

Мои груди обвисли, под глазами залегли темные круги, ноги превратились в столбы, сухая кожа обтягивала выступающие скулы. У меня не было времени больше ни на что. За последние месяцы я не открывала ни одной книги и даже не смотрела телевизор, но это было к лучшему. Я твердо отказалась от намерений вызывать «Франс Телеком». Больше никто не звонил, потому что у меня не осталось друзей. Не было никакого представления о том, что происходит в мире, поскольку некогда читать газеты. Диалоги, в которые я вступала в последнее время, сводились даже не к словам, а к слогам, вроде: «Ба? — Ба-ба». Я целыми часами просиживала в приемной у детского терапевта при малейшей простуде или смотрела, как моя дочь плещется в ванне.

Больше не тянуло ни развлекаться, ни путешествовать, ни работать. Не осталось вкуса к философии. Не хотелось одеваться, краситься, ведь дочь была счастлива видеть меня одетой в футболку и спортивные брюки, натянутые на разбухшее тело, потому что любила меня независимо от того, как я выглядела. Теперь я не задавалась метафизическими вопросами о смысле жизни — смыслом моей жизни, хотела я того или нет, была она. Это нечто надежное, осязаемое. Дочь не являлась иллюзорной и не могла разочаровать. Изо дня в день она здесь, со своей долей слез, улыбок и памперсов. Малышка зависела от меня и была никем без своей матери. Никто другой в этом мире не связан со мной так тесно. Ни любовь мужа, ни близость лучшей подруги не сравнятся с привязанностью ребенка, который смотрит на вас, прося его покормить, взять на руки, приласкать, испытывать к нему абсолютную любовь. И вы даже не знаете почему.

Я виделась с матерью каждый день, но больше не встречалась с друзьями. Те, кто был не женат и не замужем, утратили ко мне всякий интерес. Им быстро надоело видеть меня постоянно озабоченной, готовой в каждую минуту броситься к ребенку. Другие, семейные, к которым я стала ближе после рождения ребенка, слишком заняты своими собственными детьми и проблемами, чтобы поддерживать прочные связи.

Чего стоит дружба, если друга нет рядом ни в счастье, ни в горе? Почему наши друзья куда-то пропадают именно тогда, когда они особенно нужны? Для чего еще нужна дружба, как не для таких моментов? И чего стоит жизнь, если любви не существует, а дружба иллюзорна?

24

Леа исполнилось полгода — это был ее первый день рождения, который совпал с годовщиной нашего знакомства с Николя.

Я вспоминала, как на мой первый день рождения после нашей встречи Николя повез меня в Португалию. Это был сюрприз! Очаровательный портовый городок был расположен словно на дне неглубокой чаши. Влюбленные, счастливые, мы бродили по узким улочкам, полным цветов, целовались, слушали музыку и под весенними звездами чувствовали себя беззаботно. Мое сердце билось только для него. Нам постоянно приходилось выбирать между рестораном и концертом, между походом в кино и дружеской вечеринкой. О, это счастье выбора, который может себе позволить бездетная пара! В такие моменты жизнь представляется чередой развлечений без всяких неприятных последствий.

В этот вечер я два часа безуспешно пыталась уложить Леа. Потом, когда она уже засыпала, пришел Николя с огромной бутылкой кока-колы и, убирая ее в холодильник, слишком сильно захлопнул дверцу — в результате Леа опять разразилась слезами.

— Идиот!

— Что?

— Идиот! Ты что, не видел, что она уже заснула?

— Видел, но, в конце концов, я просто хотел…

— Я два часа ее укачивала! Мог бы быть поосторожнее!

— Ну да, конечно. Я не могу позволить себе открыть холодильник, потому что она спит. Нет, так не пойдет! Я не собираюсь из-за этого ходить на цыпочках. Это мой дом!

— Хорошо, тогда сам ее укладывай! Я больше не могу!

У меня пропало всякое желание праздновать годовщину знакомства. Мне хотелось только спать.

Когда Николя вернулся в постель еще через час, после того как Леа снова заснула, я ждала его, полная мрачных мыслей.

— Послушай, — сказал он, — я подумал, что мы могли бы куда-нибудь съездить на уик-эн, д, но только вдвоем — ты и я. Побудем вместе, поговорим, сходим в ресторан, в кино… Как раньше, помнишь?

Да, я помнила нашу прежнюю жизнь. В самом деле, мы давно уже не развлекались подобным образом. Не гуляли, не ужинали в ресторане, не ходили в кино…

Николя сказал, что, по его мнению, лучше всего отправиться к его родителям в Трувилль: оставим им малышку, а сами будем ходить куда угодно, вдвоем, влюбленные и счастливые. Но ни за какие сокровища мира я не хотела к его родителям!

— Но почему? — изумленно спросил Николя. — Почему ты воспринимаешь в штыки идею поехать к моим родителям, если со своей собственной матерью видишься каждый день? Как и я, кстати!

— Ну и что? Тебя разве не устраивает, что она приходит посидеть с ребенком? Это избавляет нас от проблемы с няней!

— Да, но меня не устраивает постоянно ее видеть!

— А меня не устраивает встречаться с твоими родителями!

И мы снова завязали одну из нескончаемых ссор, шипя друг на друга приглушенными голосами, чтобы не разбудить ребенка.

Когда он после этого попытался заняться со мной любовью, было уже поздно. Его тело стало совершенно чужим, и это чужое с чего-то вдруг решило соединиться с моим. Незнакомое и в то же время странно знакомое. С появлением Леа я начала воспринимать Николя скорее как отца и брата, нежели как мужа. Вдруг возникло ощущение инцеста. Чувствовалась скованность, словно совершаешь что-то запретное. Я стыдилась своего бесчувственного, неловкого тела, к тому же до сих пор внутри ощущалась боль. Пока мы занимались любовью, я старалась думать о другом — об Италии, о наших клятвах, о поездках на мотоцикле. Мы тесно прижимались друг к другу, в лицо бил ветер, а впереди расстилался необъятный горизонт.