Читать интересную книгу О, этот вьюноша летучий! - Василий Аксенов

– Мавританский негус прибыл на полет собственной персоной.

– За Ветчинкиным санитары приехали из Больницы святого Николая. Трёхнулся миллионщик!

– Кто же полетит?

– Внебрачный сын!

Группа репортеров интервьюировала Вышко-Вершковского.

– Каким вам видится летучий человек будущего?

– Безусловно, атрофируются ноги, сильно разовьется грудь и, конечно, верхняя челюсть… – вещает беллетрист-спортсмен.

Слышатся гудки. Сквозь толпу едет броневик с двуглавыми гербами на дверцах.

– Привезли взрывательные снаряды!

«Мавританский негус» штопором ввинчивается в толпу.

Вот он уже бежит по летному полю и видит впереди свой самолет, освещенный фарами броневика, и копошащихся вокруг товарищей. Граф Оладушкин и князь Рзарой-ага тащат ящики от броневика к «Инженеру Казаринову».

В прозрачном сумраке белой ночи несется курьерский поезд. Все пассажиры уже спят, только два окна в разных вагонах освещены.

В одном купе сидят Лидия и Иван Задоровы, в другом – пара смиренных мещан, в которых нелегко узнать о. Илью и его подругу.

…Дверь в купе к мещанам открывается, и на пороге возникает фигура полковника Отсебятникова, дикого, растерзанного, с бутылкой «Шустовской рябины» в руках.

– Позвольте представиться, – говорит он. – Теодор Отсебятников, русский анархист. Вас двое, господа, или путешествуете в одиночестве?

…В небе отчетливо виден уверенно летящий и догоняющий поезд двуплан.

… – Вздор! – полковник задергивает шторку. – К счастью, в Царевококшайске еще ничего не знают об авиации.

…

Юра с высоты сбрасывает вниз абиссинский плащ, турецкую феску, суахильские украшения, надевает клетчатую кепку, потом примеряет свои знаменитые усы и, секунду подумав, пускает их по ветру. Камуфляж закончен!

…Лидия и Иван следят за летящим среди туч «Инженером Казариновым».

– Сначала улетел Пирамида, – с грустью говорит девушка, – а теперь и Юрочка Четверкин улетает…

… – О, нет, – с высоты возражает ей пылко Юра, – все осталось, Лидия… Джек Лондон, деньги, любовь, страсть… моя мечта сбылась лишь наполовину… Мы еще полетим вместе с вами…

Он оглядывается. За спиной его к ферме фюзеляжа крепко принайтованы ящики с деталями типографского станка.

… – Ты, главное – долети, долети, Юрочка… – тихо говорит Лидия. – Что там еще будет?

– Спокойствие! Впереди вся жизнь! – Так сказал ее старший брат Иван Задоров.

…

Поезд стучит в ночи, прячется головой в темный лес, постепенно скрывается.

Над лесом и над всей землей летит аэроплан. Стук его мотора уходит в глубину кадра навстречу голосу Поэта:

…Взгляни наверх… В клочке лазури,Мелькающем через туман,Увидишь ты предвестье бури —Кружащийся аэроплан.

Юноши и мужчины

(литературный киносценарий)

Москва. 1970

…Внезапное нападение японских миноносок на русскую эскадру в Порт-Артуре! Расстрелы демонстрантов в Сормове и Баку! Разгром русской армии под Лаояном! Эсер Сазонов убил министра внутренних дел Плеве! Вышел первый номер большевистской газеты «Вперед»…

1905

…Покушения на смоленского губернатора, на генерала Трепова, убит генерал Лисовский. Забастовка Путиловского завода. «К Царю пойдем!» Рысистые испытания на приз графа Воронцова-Дашкова. Приказ по армии и флоту. Порт-Артур перешел в руки врага… Мир праху и вечная память… Доблестные войска мои и моряки… со всей Россией верю… Шампанское «Дуайэн Реймс» – везде! Опытный садовник-пчеловод[1] одинокий с многолетней практикой ищет место. Все работы выполняет добросовестно по умеренной цене. Крем «Казими»! Метаморфоза против веснушек! «Собрание русских фабрично-заводских рабочих обсуждает текст петиции к Царю». Во время Водосвятия пушка вместо холостого произвела выстрел картечью по царскому помосту! Делегация петербургских литераторов у графа Витте. «Остановите кровопролитие!»

9 января не вышла ни одна газета…[2]

Марсово поле было черным, а вокруг Мити мелькали пятна снега и крови, распоротые овчины, бабьи платки, оскаленные рты, кулаки, глаза… Драгунский подпрапорщик Митенька Петунин человек восемь уже свалил замертво да десятка два покалечил своей саблей.

Вокруг деловито рубал его полувзвод. Кони дыбились, ржали, солдаты смачно крякали.

– Витязи! Богатыри былинные! – захлебнулся в коротком рыдании Митя. – Давите гадючье семя, социализму лягушиную, врагов престола!

С подножки коночного вагона за сабельной расправой мрачно наблюдали двое мужчин: Красин и Кириллов. Вдруг Красин схватил друга за руку.

– Алексей Михайлович, там в самом пекле Горький! Посмотрите, к нему пробивается озверевший мальчишка-драгун!

Оба они тут же ринулись в толпу, крича:

– Господа, там Горький! Товарищи, спасите Максима Горького!

Митенька вздыбил в очередной раз своего боевого коня, когда с фонаря некто ясноглазый с хищной улыбкой запустил в него булыжник.

Толпа несла Красина и Кириллова вдоль Лебяжьей канавки, за которой в голубом и белом спокойствии стояли зашитые досками скульптуры Летнего сада. Рыдания, крики:

– Господи! Что они с нами делают!

– Драгуны, русские вы али нет? Псы!

– Так бы с японцами воевали!

– Как скот режут!

С Дворцовой площади долетел мощный ружейный залп.

Конь занес подпрапорщика в какой-то пустынный двор, где Митенька и очнулся. Испуганно оглядел воин многочисленные замерзшие окна, которые еще усиливали ощущение одиночества. Вдруг наждаком по коже заскрипела дверь, и во двор вышел румяный юноша высокого роста и богатырского сложения. Одет он был в странную короткую шубу, уж не лунного ли меха, из-под нее виднелись полоски флотского тельника. Поблескивая ясными глазами, юноша направился прямо к Мите.

– Попался, мясник! Слезай!

Митя трясущейся рукой полез за револьвером, но юноша-ясноглаз мгновенно налетел, ребром ладони ударил в горло, тычком другой ладони под ложечку и за воротник поволок обмякшее тело в глубь двора.

В тусклом свете газовых фонарей по всему Невскому дворники пешнями откалывали окровавленный лед. Красин и Кириллов неслись на «лихаче» вдоль проспекта. Там и сям маячили казачьи патрули. Кириллов вдруг, словно не выдержав, скрипнул зубами, опустил руку в карман. Красин остановил его.

– Крепитесь, Алексей Михайлович, я тоже креплюсь. Нельзя учиться у наших врагов и поддаваться биологической ненависти. Ненависть социал-демократа должна быть спокойной и холодной, как свет луны.

– Неужели им удалось запугать народ? – воскликнул Кириллов.

– Ни в коем случае. Заваривается такая огромная новая каша, что мне придется забыть о своих электростанциях. Ленин, как всегда, оказался прав – мы с нашим примиренчеством сели в лужу. Перед боями миндальничать нельзя.

Он посмотрел вверх на приближающийся, закрывающий полнеба массив Св. Исаакия и сказал с неожиданным приливом бодрости:

– В сущности, старина, мы все еще довольно молоды!

…Мое сердце любовью трепещет,Но не знает любовных цепей!

Певец сделал рукой вдохновенно сумасбродный жест. Зааплодировали. В ложе партера благосклонно взирали на сцену два крупных жандармских чина. Подполковник Ехно-Егерн с моноклем в глазу был молод, сухопар, по-европейски вылощен, полковник Укучуев с седым бобриком и видавшей виды длинной верхней губой был олицетворением принципа «тащи и не пущай».

– Кстати, вам известно, Михал Сич, что певец этот, любимец Государя, – родной брат политической преступницы? – легко спросил Ехно-Егерн.

– Вам в Петербурге вечно кажется, что Москва пребывает в дремоте, господин Ехно-Егерн, – запыхтел Укучуев.

– Не обижайтесь. Я просто подумал, что же остановило молодого человека перед преступной дорожкой и толкнуло на полезную певческую стезю?

– Вовремя понесенное сестрицей суровое наказание, – прогудел Укучуев.

«Ах ты, Скалозуб одряхлевший», – подумал Ехно-Егерн и улыбнулся:

– Ах, не всегда бывает так, Михал Сич! Брат казненного в 87-м Ульянова сейчас лидер эмиграции, крайний эсдек. Не бывает ли у нас наоборот, Михал Сич? Не ожесточаем ли мы нашу молодежь неумеренными репрессиями? Формируется, если хотите, тип разрушителя, агитатора, революционера, карателя карателей, и эта фигура становится модной среди молодежи[3]. Я думаю, Михал Сич, следует нам изобрести какой-нибудь клапан для отвода пара…

«Ах ты, полячишка занюханный, англичанец квелый, норвежец малосольный», – думал, кивая носом, Укучуев, потом взорвался:

– Извините, господин Ехно-Егерн, ваш пассаж идет против моих принципов. Наказание, наказание, только наказание… строгостью лишь можно уберечь нашу молодежь от пагубного влияния иностранцев и евреев. Молодежь у нас в целом здоровая… Да вот вам, к счастью, пример, взгляните, инженер Красин…