Читать интересную книгу Уплыть за закат - Роберт Хайнлайн

"Дрались мы, значит, в Дикси <южные штаты> четыре года, а потом вернулись домой… только чтобы вещички собрать и сняться. В Миссури не такая жара, как в Дикси, но и такого холода нет, когда тени к земле примерзают, а коровы дают мороженое".

Тетя Кароль придала лоск моему кулинарному мастерству, и я постоянно торчала у нее на кухне, пока не вышла замуж. В те три недели и случилась история с лимонной меренгой – кажется, я о ней уже упоминала.

Я испекла их четыре штуки. Та, о которой речь, не слишком удалась корочка подгорела, однако три остальные получились хорошо – не так-то легко добиться нужной температуры, имея дровяную плиту.

И как только мой кузен Нельсон ухитрился незаметно притащить ту меренгу в церковь и подсунуть ее под меня?

Он так меня взбесил, что я тут же убежала домой (то есть к тете Кароль), а когда Нельсон явился с извинениями, расплакалась и легла с ним в постель. Тут и произошел один из трех фейерверков. Мы поддались внезапному порыву, забыв об осторожности, но это сошло нам с рук.

Потом я время от времени допускала к себе Нельсона, если представлялся случай – до самой своей свадьбы. Да и свадьбой дело не кончилось, потому что Нельсон позднее переехал в Канзас-Сити.

Мне не следовало бы так вести себя с Нельсоном – ему ведь было всего четырнадцать.

Однако для своих лет он был шустрый мальчик. Знал, что надо предохраняться, что за него замуж я ни за что не пойду, что я могу забеременеть и что ребенок будет катастрофой для нас обоих. В то воскресное утро он послушно дал мне надеть на него французский мешочек, ухмыльнулся и сказал: "Мо, ты просто молодец". Потом с неостывшим энтузиазмом приступил к делу и в рекордный срок довел меня до оргазма.

В последующие два года я продолжала снабжать Нельсона "веселыми вдовами". Пеклась я не о себе – у меня всегда были при себе свои – а о его гареме. После того как я приобщила его к этому виду спорта, он занялся им с жаром и врожденным талантом, и ни разу не влип. Шустрый мальчик.

Помимо занятий кулинарией я попыталась привести в порядок отцовские дела, но с меньшим успехом. Посоветовавшись с ним, я разослала тем, кого это касалось, вежливые напоминания об уплате долга. Вам не приходилось писать от руки сто писем подряд? Я поняла, почему мистер Клеменс при первой же возможности сменил перо на пишущую машинку, подав пример всем другим писателям.

"Дорогой мистер Наглоу!

Проверяя книги доктора Джонсона, я обнаружила, что за Вами числятся столько-то долларов, причем Вы не платили по счету с марта 1896-го года.

Возможно, это просто недоразумение. Можем ли мы ожидать, что Вы уплатите указанную сумму до первого числа следующего месяца?

Если Вы не в состоянии уплатить ее полностью, прошу Вас зайти к доктору в пятницу десятого числа, чтобы уладить вопрос к обоюдному согласию.

Доктор шлет наилучшие пожелания Вам и миссис Наглоу, а также Наглоу-младшему, близнецам и маленькой Туппи.

Искренне Ваша Морин Джонсон, по поручению доктора Джонсона".

Я показала отцу несколько образцов – от любезного до жесткого. Чаще всего мы использовали вышеприведенный образец. Про некоторых адресатов отец говорил: "Этим не посылай. Они заплатили бы, если б могли, но не могут". И все же я разослала больше сотни писем.

Отправка каждого письма стоила два цента, бумага – около трех. Время, затраченное мной на письмо, оценим в пять центов. Итого, каждое письмо стоило нам десять центов, а все вместе – чуть больше десяти долларов. В результате этой операции мы не выручили и десяти долларов наличными. Около тридцати пациентов пришли объясняться. Около половины из них принесли что-нибудь в счет долга – яйца, ветчину, вырезку, овощи, свежий хлеб и так далее. Шестеро-семеро договорились о рассрочке, и некоторые действительно сдержали слово.

Но семьдесят человек не обратили на письма никакого внимания.

Я была расстроена и разочарована. Это ведь не какие-то дремучие бедолаги вроде Джексона Айгоу, а состоятельные фермеры и горожане. Это ради них отец вставал среди ночи с постели, одевался и ехал – в повозке или верхом, в снег, в дождь, в пыль и в грязь, по колдобинам – к ним или к их детям. А когда он попросил их заплатить ему, они и ухом не повели.

Мне в это просто не верилось.

– Что же дальше, отец? – спросила я, думая, что он сейчас скажет: оставь, мол, эту затею, поскольку я с самого начала сомневался в ее полезности. И уже приготовилась вздохнуть с облегчением.

– Разошли им всем жесткие письма с пометкой "повторно".

– Думаете, это поможет, сэр?

– Нет. Но кое-какая польза будет. Вот увидишь.

Отец был прав. Вторичная рассылка не принесла нам денег, зато пришло несколько негодующих ответов, среди которых были и оскорбительные. Отец велел мне подколоть каждое письмо к соответствующей медицинской карте, но не отвечать на них.

Большинство из этих семидесяти пациентов больше к нам не показывались. Это и был тот положительный результат, на который отец надеялся и которому радовался.

– Ничья, Морин. Они мне не заплатили, а я им не очень-то помог. Йод, каломель и аспирин – вот в основном и все, чем мы пока располагаем, да еще сахарное драже. Я уверен в результате, только когда принимаю роды, вправляю кость или отнимаю ногу. Но, черт побери, я все-таки делаю, что могу. Стараюсь. И если кто-то злится только потому, что его просят уплатить за услуги, – не вижу, почему я должен вылезать из теплой постели и идти его врачевать.

* * *

В девяносто седьмом году железнодорожная компания провела ветку в миле от нашей главной площади, городской совет по этому случаю расширил границы Фив, и к нам пришла железная дорога. А следом и телеграф – теперь "Лайл Каунти Лидер" получал новости прямо из Чикаго, но только раз в неделю, и "Канзас-Сити Стар", которая приходила по почте, обычно опережала его. Добрался до нас и телефон Белла, хотя поначалу звонить можно было только с девяти утра до девяти вечера, за исключением воскресного утра: станция помещалась в гостиной вдовы Лумис и прекращала работу, когда вдова отсутствовала.

"Лидер" напечатал забойную передовицу "Новые времена". Отец нахмурился:

– Они тут пишут, что если соберут побольше подписей, то скоро можно будет вызывать доктора по телефону в любое время. Ну конечно. Сейчас я езжу на ночные вызовы только в том случае, если больного так прихватит, что кто-то из домашних запряжет лошадь и приедет за мной. А что будет, если меня станут извлекать из постели, покрутив ручку аппарата? Все начнут ее крутить – а для чего? Чтобы позвать меня к умирающему ребенку? Нет, Морин, – к тому, у кого заусеница задралась. Помни мои слова: телефон положит конец домашним визитам врачей. Не сегодня, не завтра, но скоро.

Кто везет, того и погоняют… и вот увидишь: доктора вскоре откажутся посещать больных на дому.

* * *

Под Новый год я сказала отцу, что надумала: пусть запишет меня в Фонд Говарда.

В январе я уже приняла первого молодого человека из своего списка.

К концу марта я приняла уже всех семерых. И в трех случаях даже воспользовалась диванной привилегией… точнее, кушеткой в отцовском кабинете, запираясь там на ключ.

Мокрые фейерверки.

Все трое были вполне приличные молодые люди, но замуж? Нет.

Морин совсем уже было разочаровалась в этой затее, но в субботу, второго апреля, отец получил письмо из Роллы, штат Миссури:

"Дорогой доктор!

Разрешите представиться. Мои родители – мистер и миссис Джон Адамс Смит из Цинциннати, штат Огайо. У моего отца там мастерская по изготовлению штампов и режущего инструмента. Я заканчиваю горный факультет Миссурийского университета в Ролле. Ваше имя и адрес сообщил мне судья Орвилл Сперлинг из Толидо, Огайо, исполнительный секретарь Фонда Говарда.

Судья сказал также, что напишет Вам обо мне.

Если Вы дадите на то свое позволение, я заеду к Вам и миссис Джонсон в воскресенье семнадцатого апреля, чтобы просить Вас представить меня Вашей дочери мисс Морин Джонсон как возможного соискателя ее руки.

Буду счастлив дать Вам любые сведения о себе и ответить исчерпывающе и откровенно на все Ваши вопросы.

С нетерпением ожидаю Вашего ответа.

Остаюсь, сэр, Вашим преданным слугой Брайаном Смитом".

– Ну вот, дочка, к тебе скачет твой рыцарь на белом коне.

– Лишь бы не о двух головах. Что проку, отец. Я умру старой девой в возрасте девяноста семи лет.

– Надеюсь, не слишком сварливой. Что мне ответить мистеру Смиту?

– Да пусть приезжает. Напишите, что я вся сочусь от нетерпения.

– Морин!

– О да. Я слишком молода, чтобы быть циничной. Знаю. Quel dommage <какая жалость (фр.)> . Я напрягусь и одарю мистера Брайана Смита самой лучезарной своей улыбкой, а встречи с ним буду ждать с радостным оптимизмом. Он у меня, правда, немного увял. Тот последний орангутан…