Читать интересную книгу Новый Мир ( № 6 2009) - Новый Мир Новый Мир

Олехновича, Андрющенкова, Ужанкова и Эдуарда Петровича судили; срок отбывали только двое: Олехнович — восемь лет, Андрющенков — четыре года, остальные попали под амнистию — умер очередной генсек. Сержант потом написал — уже из Союза, — что если бы Мартыненко был с ними, ничего этого не произошло бы, «все-таки Олехнович вас стеснялся». Мартыненко как будто обдало волной самума, жестокого и горячего.

Но что было делать? Вместо Олехновича командиром роты стал ты, в роту прибыли еще один лейтенант и прапорщик. И вы готовились к очередной операции.

 

sub 7 /sub

 

Говорят, у каждого есть своя книга, которую он пишет всю жизнь.

«Арифметика войны» — так называется моя «книга», думал Марты­ненко.

Полк готовился к операции.

Перед Ургунским ущельем застряла афганская дивизия, что-то около 500 человек. У них сожгли около 80 машин. Дивизия оказалась в тисках между Ургунским ущельем и Пакистаном. Были раненые, убитые. Провизия заканчивалась. Боеприпасы тоже. Полк готовился выступить на выручку. Командир полка собрал офицеров перед песочницей , где штабные уже налепили лунный ландшафт, и показал, как вы будете действовать: подъезжать к Ургуну, выставлять посты и т. д. После игры командир повел тебя к себе в кабинет и там сказал: «Ну а теперь слушай, что будешь делать ты». Мартыненко выслушал внимательно. Командир помолчал, глядя в окно на автопарк, где все было в движении, обернулся к нему и произнес уже совсем другим тоном — усталым, раздумчивым: «Если задача кажется тебе слишком… — он подбирал слово, — сложной, можешь отказаться». Мартыненко только посмотрел на него и ничего не ответил. Командир ждал, не спуская с него въедливых карих глазок. Его смуглые щеки лоснились от пота. «Ну что?» — спросил он. «Разрешите идти готовиться?» — спросил Мартыненко.

Задача, поставленная командиром, была предельно проста и ясна. Ни своим офицерам, ни тем более солдатам Мартыненко тем не менее не раскрывал полностью замысел. Подготовка шла обычным чередом, в машины грузили цинки с патронами, снаряжали пулеметные ленты, ввинчивали запалы в гранаты, старшина раздавал сухие пайки, медпакеты, солдаты плющили новые адресные гильзы взамен утерянных, очень удобная, практичная вещь: металл и огонь могли обезобразить человека до неузнаваемо­сти, и тогда гильза с фамилией и адресом была единственной ниточкой, связывающей тело с его прошлым. В ночь перед выходом Мартыненко тайком от остальных офицеров надел чистое нижнее белье, написал письмо Лиде, запечатал его и положил в свою тумбочку. Как обычно, во второй половине ночи вышли, колонна утонула в черной пыли, тяжело пахнущей соляркой и полынью, над ними затмились все южные звезды. Спать не хотелось. Ты уже привык не спать ночами. Для тебя привычен был вид ночной степи, ночных гор. Впрочем, сейчас вы ничего не видели, слепо ползли, машина за машиной, лязгая гусеницами, рокоча моторами, иногда переговариваясь друг с другом по связи.

Утром оставили позади степь и вошли в зону гор. Это еще были отдельно стоящие сопки, скалы. Начались подрывы. Мина разула танк, другая вырвала колесо ЗИЛа, но при этом никто не пострадал. Без особых приключений добрались во второй половине дня до горных хребтов, бронетранспортер командира вырвался вперед и подорвался на фугасе, сверху открыли огонь, водитель и пулеметчик были убиты, радист ранен, командир кричал по связи: «Буревестнички, где вы, мать вашу!..» У него позывной был — «Чайка». Разведчики поспешили на выручку, вытащили радиста и командира из опрокинутой машины, ведя огонь по горе; ее надо было брать штурмом; солдаты спешились, пошли вверх под прикрытием пушек, пулеметов и скорострельных гранатометов. Три или четыре часа спустя Столовая гора была захвачена, среди камней застряли мертвецы в окровавленных длиннополых рубахах и шароварах, в сандалиях на босу ногу и в старых растоптанных армейских ботинках, рядом валялось оружие: автоматы и ружья. Ты наклонился, чтобы поднять нож, и в этот момент тебя кто-то сбил с ног, ты рухнул на камни, раздался выстрел и сразу еще один. Мартыненко вскочил. За камнем испускал дух, дрыгая ногами, афганец с рыжей бородой. Кто-то из подоспевших ребят снес очередью ему лицо. «Что же вы зеваете?!» — крикнул Гриня, ангел-хранитель с кривыми ногами и скуластым неказистым лицом. Мартыненко потер колени, потом почувствовал, что ткань липнет к ним, засучил. Колени были разбиты. Санинструктор присыпал ссадины стрептоцидом. Все были живы.

Отсюда, с плоской огромной вершины, открывался вид на поросшие кедром стены гор и вход в Ургунское ущелье. Ущелье тлело под вечерним солнцем, искажая свои очертания потоками жаркого воздуха. Внизу текла речка, зеленели сады небольшого кишлака. Здесь, на вершине, находилось кладбище с плоскими перьями камней и древками с зеленой тканью; а вдалеке паслось как ни в чем не бывало стадо! Кэп вышел на связь и объявил, что план начинает осуществляться. Это означало, что на рассвете колонна пойдет в обход, а Мартыненко с пятьюдесятью солдатами войдет в ущелье, имитируя продвижение целого полка. 50 человек должны были спасти 500 афганцев и 1000 советских. До утра разведчики должны были находиться здесь.

Красное солнце висело в дымке над плоскими вершинами, и они чувствовали себя какими-то марсианами. Прапорщик Гиджэу отправился с четырьмя солдатами к стаду: оно подвигалось к краю и уже, кажется, начинало куда-то спускаться, хотя овечьи тропы явно проходили там, где засели разведчики. Прозвучали выстрелы, и Гиджэу с ребятами вернулись, волоча двух баранов. Их быстро освежевали, разделали; где среди скал можно было взять топливо? Солдаты надергали древков с зелеными знаменами, поломали их и развели два костра. До наступления темноты они успели нажарить шашлыков. Поужинав, приготовились к ночи. Трупы заминировали. Расставили посты. Двоих солдат Мартыненко отправил вниз.

Наступила ночь. Труба Ургунского ущелья завыла минометами, зарыкала гранатами, защелкала очередями — на том краю началась осада запертой дивизии. А здесь было спокойно. Звезды висели рядом, уже не поймешь чьи — афганские, пакистанские или индийские. Солдаты, свободные от постов, храпели в теплых камнях, накрывшись накидками афганцев. Мартыненко тоже прилег, заложил руки за голову, собираясь предаться созерцанию звезд и размышлениям о малых и больших величинах. Но от курдючного жира забурлило в животе. Говорят, после него нельзя пить воду, а он напился и теперь мучился. Наконец стало невмоготу, и Мартыненко поспешил в укромное место, сказав часовым, что сейчас вернется. Сойдя немного вниз, среди валунов он едва успел расстегнуть ремень и спустить штаны… Чертов курдючный жир. А тут, как назло, снизу поднимается кто-то из двоих часовых, Зайцев или… Чепель? Да, судя по росту, — он. «Чепель!» — окликнул Мартыненко, чтобы тот сдуру не всадил в него очередь. И тут же увидел, что на голове у Чепеля чалма. Автомата Мартыненко с собой впопыхах не взял. Чалма огрызнулась вспышкой, второй, он кинулся наутек, толком не натянув штаны, пули вдогонку прыгали по камням. Но тут сверху ударили ребята. До позиции Мартыненко добежал уже в застегнутых штанах, так что никто не заметил позорного отступления. Ночные визитеры исчезли так же внезапно, как и появились. Мартыненко опасался, что Зайцева с Чепелем нет в живых. Но те были целы и невредимы на своих местах. Как здесь, в узком месте среди скал, просочились афганцы, остается загадкой. Ночь он уже не спал.

На рассвете после артподготовки разведрота вошла в первое ущелье. Впереди полз единственный танк. Рота ехала на гусеничных бронемашинах. Было тихо. Ну, если не считать лязг и рокот шумом. А он шумом не казался после гаубичной канонады. Разведчики погружались в царство наэлектризованной тишины, как в молчащее грозовое облако. Теперь уже все знали, что предстоит, Мартыненко на рассвете сказал. Говорил, глядя в хмурые мальчишеские лица… Впрочем, у некоторых были лица уже забубенных мужиков. Афганское солнце быстро старило их. Что я мог предложить им? То же, что и кэп мне. Но никто из них не воспользовался возможностью остаться. В общем, честно говоря, это вполне ритуальная фраза. Остаться, когда остальные идут, значит обречь себя на жизнь изгоя. На моей памяти не было таких смельчаков. Тем не менее все ее произносят. Зачем? Чтобы создать иллюзию добровольности: вы сами принимаете это решение.

С добровольцами легче воевать. И — потом проще справляться с памятью о них, тех, кто не вылез из глотки ущелья.

В ущелье пахло пылью и гарью, серые скалы угрюмо смотрели на нас. Под гусеницами курилась пыль, впрочем — негустая, все-таки здесь кругом были камни. Дорога поворачивала направо, прижимаясь к острым граням скалы, пулеметчики держали ее под прицелом; впрочем, стволы были направлены и на скалы другой стороны ущелья. Наша маленькая колонна шла, ощетинившись, как еж или даже как мангуст, готовый к встрече с коброй. В этом ущелье иное течение времени, я это понял, взглянув на часы после того, как танк приблизился к граненой скале и спокойно прополз дальше, а за ним и вся колонна, — взглянул и понял, что с начала нашего движения не прошло и пяти минут. Мы входили в какие-то плотные слои пространства и времени, я заметил, что мое дыхание замедлилось. И еще семь минут мы приближались к какой-то черной дыре, где время должно было вовсе исчезнуть, я дышал все глубже и реже — и за мгновенье до того, что должно было произойти, внезапно понял, что это не произойдет. Воздух окаменел, он давил на грудь, плечи, как будто бы где-то всходило Каменное Солнце, наполняя своим плотным сиянием все вокруг. Но вдруг из самого центра его покатилась волна, и загустевший воздух раскололся, все зажмурились и пригнулись к броне, кто-то даже лег, и вся картинка качнулась перед глазами. Мне показалось, что наша БМП в самом деле оседлала волну — такой вдруг зыбкой стала земля.