кричать. «Держать себя в руках! Неужели она ослепла? Держать себя в руках… А я что делаю? Молчу как рыба. Может, и по комнате уж нельзя ходить? А что прикажете делать, если я не могу ни сидеть, ни есть, ни спать? Я не вынесу этого, от одного только сознания своей беспомощности можно рассудка лишиться! Где уж тут взять спокойствие? Того и гляди прорвет». Но он не кричал, даже не повышал голоса, наоборот — говорил еле слышно, но сколько горели и гнева было в его словах!
— Попытайся понять меня, Юлиш. Хоть ты пойми, наконец. Второй день я сижу дома и жду. Чего я жду? Чтобы какой-нибудь предатель, бандит, вроде твоего милого Ласло, пришел и застрелил меня. Жду чтобы подохнуть от безделья в такое время! Ждать, пока позовут, сказали в райкоме! И с тех пор ни единой весточки. На улицах вооруженные бандиты жгут красные флаги, срывают красные звезды, а мы сидим сложа руки, равнодушно смотрим на все это, потому что велено ждать. Где партия? Что я должен делать? Куда идти? А Коцо специально известил, чтобы я ждал, когда он пришлет за мной.
— Сиди и жди, — сказала жена, — и без тебя управятся…
— Нет, не буду я больше сидеть! Если до полудня за мной не пришлют, я пойду сам. На завод! Черт побери! У каждого сопляка оружие, а мы, коммунисты, безоружны! Неужели нам не доверяют?! Черт возьми, что у нас происходит!..
Он умолк, но, как запертый в клетке лев, продолжал метаться по комнате. Юлиш снова заплакала.
— Меня… меня больше волнует, что мы уже второй день ничего не знаем об Эржи, — всхлипывала она. — А тебя судьба дочери совсем не интересует!
— Не кричи, Юлиш, умоляю тебя, я и без того с ума схожу! Откуда ты взяла, что меня это не интересует? Но что я могу поделать? Скажи мне, где искать Эржи, и я тотчас же побегу. Не интересует? Ты думаешь, только ты ее любишь, да? Что только у тебя есть сердце, а у меня его нет? Что тебе она дочь, а мне чужая? Зачем ты ее отпустила? Кто был дома, когда она ушла? Ты или я?
Женщина тихо плакала. А все эти соседи. Они рассказывали ужасные вещи об убитых и раненых молодых людях. И что она может поделать с собой, если ей все время кажется, что с Эржи случилось что-нибудь ужасное… Она продолжала молча плакать.
Этот беззвучный плач лишил Брукнера последних сил. «Нужно бежать отсюда, — решил он, — побыть немного одному, иначе я больше не выдержу».
Брукнер взял ключ от сарая, корзину для дров и стал спускаться по лестнице.
Он старался осторожно ступать по ступенькам. Левая нога давала о себе знать. Она была парализована — память о мировой войне…
Жильцы четырехэтажного дома на улице Йожефа пробуждались ото сна… На работу идти было не нужно, и они сидели у радиоприемников, слушая последние известия. Из окон некоторых квартир доносились оглушительные звуки — это вела передачи «Свободная Европа». Брукнер плюнул с досады: «У Пекари теперь торжествуют. Окна даже открыли… пусть, мол, все слышат! Вся улица! А жена моя, — господи, ну до чего же глупая женщина! — не понимает! Она ничего не хочет понимать. Что хорошо для Пекари, то не может быть хорошо для нас. Тут не нужно иметь много ума и без семинаров можно обойтись… Она хоть и настоящая пролетарка, но ничего не видит… В прошлом Пекари был «его превосходительством»… И если это восстание принесло ему радость, значит, Юлиш и другим рабочим оно несет только горе…»
У самого входа в сарай он наткнулся на Пекари. «Стоит помянуть черта, а он уж тут как тут», — подумал Брукнер.
Худой, с длинной шеей, Пекари за эти два дня преобразился. К нему вернулась самоуверенность, на сияющем лице появилась снисходительная усмешка. Он самодовольно улыбался, словно на его долю выпал самый крупный выигрыш.
— Доброе утро, господин Брукнер! — с нескрываемой издевкой приветствовал он старика.
Старый кочегар остановился. На мгновение задумался. «Плюнуть в эту улыбающуюся рожу, чтобы не издевался, или не обратить внимания? Ведь издевается же, мерзавец, издевается… Еще два дня назад он поостерегся бы, а теперь, шкура, господином называет!» Брукнер заговорил, в глазах у него блеснули хитрые искорки.
— Доброе утро, ваше превосходительство. Как изволите поживать? — любезно спросил он.
— Спасибо, милейший, спасибо… Изумительное время! Я прямо-таки помолодел. Надеюсь, теперь и вы, рабочие люди, убедитесь, что народ не хочет господства русских. Теперь, да-да, именно теперь, вы узнаете, что такое свободная жизнь и что она даст вам, рабочим!
— Посмотрим, посмотрим, — задумчиво протянул Брукнер. — Трудное наступило время, очень трудное. Может быть, вы и правы… Однако, ваше превосходительство, я хотел бы кое о чем спросить у вас, если вы не сочтете это за грубость.
Пекари удивился почтительности Брукнера и невольно приосанился. «Подумать только, какой маленькой букашкой стал за два дня этот горластый коммунист. Он чуть ли не умоляет меня. Ни с того ни с сего называет «вашим превосходительством». Вот они какие, все эти великие герои! А ну-ка, интересно, о чем хочет спросить старик?» И он снисходительно сказал:
— Спрашивайте, пожалуйста, господин Брукнер.
— Насколько я знаю, ваше превосходительство, после войны вы были одним из организаторов партии мелких сельских хозяев?
— Да, верно, — улыбнулся Пекари, взгляд его устремился вдаль, и он на секунду задумался, видно, вспоминая эти давно минувшие дни. — Моими друзьями были Тильди, Ференц Надь, Шуйок. Помню, в 1946 году мне даже предложили пост министра, но я не согласился. Знаете, милейший, я уже тогда неважно себя чувствовал. К тому же я предвидел, какая судьба ждет партию мелких сельских хозяев. То время было неблагоприятным для нас…
— Но у вас есть заслуги. Вы как-то изволили рассказывать, что партия сельских хозяев не раз выдвигала вашу кандидатуру в заседатели народного суда.
— О да, но это было давно. Я выносил приговоры по делам военных преступников и предателей… Правда, не я один, но со мной считались, потому что… Кстати, вы знаете, господин Брукнер, меня как видного юриста признают даже за границей. Мое имя широко известно.
— Ваше превосходительство! Я хочу кое-что сообщить вам по секрету, — почти шепотом проговорил Брукнер и с таинственным видом наклонился к собеседнику.
Пекари заинтересовался.
— Вечером заходил мой будущий зять, — начал шептать Брукнер. — Вы его знаете, ну, военный, который часто бывал у над… Он рассказывал страшные вещи…
— Что же такое? — и Пекари прислонил ухо почти к самым губам Брукнера.
— Якобы из тюрем бежали военные