– Странно.
– Что-то не так? – Ассистент отвлекся от своих записей.
– Да нет, все нормально, – медленно ответил Монастырев.
Зрачок Виктора приобрел золотой оттенок. В пятницу, когда Геннадий Прокопьевич осматривал подопытных в последний раз, этого странного блеска не было.
«Из-за «стима»?»
– Сегодня вечером вместо «стима» дадим героин, – решил Геннадий Прокопьевич. – Обязательно предупредите меня перед уколами: я хочу лично наблюдать реакцию.
– Вы думаете, она будет такой же? – прищурился ассистент.
Монастырев помолчал, затем слегка улыбнулся:
– Возможно.
Ассистент покачал головой:
– Вы понимаете, что это значит?
– Не хуже вас, молодой человек, не хуже вас. – Геннадий Прокопьевич отошел к стене. – Возьмите у Виктора и у всех остальных кровь на анализ.
– А мне дадут ханку? – снова подал голос испытуемый.
– Безусловно.
«Что же за золотистый блеск?»
С тех пор как его выгнали из института, в жизни Геннадия Прокопьевича Монастырева случалось всякое. Первые после увольнения дни запомнились постоянным, гнетущим страхом. Монастырев не мог есть, пить, даже передвигаться. Голодный, немытый, он в полной прострации неподвижно лежал на диване, ожидая, что вот-вот распахнется дверь и невыразительный, как и сам Геннадий Прокопьевич, человек в штатском устало предложит ему проследовать в тюрьму. Шутка сказать – такое ЧП! В ночных кошмарах Монастыреву снились обколотые «ратником» уголовники, громившие лабораторную зону. Безумные глаза, оскаленные рты и, самое главное – нечеловеческие сила и скорость. Шесть убитых охранников, уничтоженное оборудование, исчезновение ценнейших записей… Взбунтовавшиеся бандиты подожгли третий этаж института, вырвались во двор, но там их уже ждала вызванная по тревоге комендантская рота.
Длинные автоматные очереди Геннадию Прокопьевичу тоже снились. Что происходило во дворе института, он только слышал, но позже, когда сотрудников выводили из здания, Монастырев успел разглядеть, как хмурые солдаты окатывали асфальтовый пятачок мощной струей воды из пожарного рукава.
А неприметный серый фургон, в который грузили покрытые синими татуировками тела, уехал еще раньше.
Возможно, Геннадию Прокопьевичу удалось бы выкрутиться и на этот раз: в конце концов, бунт уголовников стал возможен исключительно благодаря «ратнику», и результаты, которые этот препарат показал, превзошли самые смелые ожидания. Но тщательное исследование тел подопытных вновь подтвердило ускоренный процесс старения. «Ратник» буквально насиловал организм уголовников, и, если бы не бунт, они бы умерли от старости в течение двух-трех дней.
Это была катастрофа.
Тем не менее за Монастыревым никто не пришел: перепуганное руководство института, стараясь прикрыть себя, приложило максимум усилий, чтобы спустить дело на тормозах. Поняв, что следствие ему не грозит, Геннадий Прокопьевич попытался устроиться на работу – надо было налаживать новую жизнь, – но очень скоро понял, что в качестве прощального подарка бывшие работодатели выписали ему «волчий билет». Монастырева не брали ни в один институт, ни в одну лабораторию, он не мог устроиться даже провизором в провинциальную аптеку – полный негласный запрет на деятельность, даже близкую к прежней профессии. А вскоре империя развалилась, и Геннадий Прокопьевич окончательно перестал понимать происходящее вокруг. Жизнь превратилась в унылую череду одинаковых серых дней, ведущих в никуда. Ее единственным смыслом был поиск пропитания на ближайшее время. Монастырев брался за любую работу: торговал газетами, подрабатывал грузчиком в магазине, разносил рекламные буклеты и до сих пор удивлялся, как получилось, что он не спился. Тем не менее о самоубийстве Геннадий Прокопьевич подумывал, но… не успел.
Езас Раймондович Крысаулас отыскал Монастырева на барахолке, в которую после развала империи на некоторое время превратился знаменитый на весь мир олимпийский стадион «Лужники» и где бывший заведующий сектором секретного научного института брал уроки мелкой торговли у полуграмотного азербайджанца. Появление энергичного и богатого владельца крупной медицинской компании, который выразил глубокую заинтересованность в услугах опытного ученого, Монастырев расценил как чудо и, ни секунды не колеблясь, принял сказочное предложение. На голову Геннадия Прокопьевича неожиданно свалилось все, о чем он только мог мечтать: собственная лаборатория, невероятный доход – за один месяц Монастырев заработал столько же, сколько за полтора предыдущих года, и самое главное – возможность заниматься любимой наукой. Те задачи, которые первое время ставил Крысаулас, Монастырев решал на лету, вовсю используя свободное время для собственных изысканий. Геннадий Прокопьевич мечтал модернизировать «ратник», создать наконец идеальный стимулятор, но у Езаса Раймондовича были свои соображения насчет нового подчиненного.
Три месяца Крысаулас приглядывался к Монастыреву, а затем в один прекрасный день предложил разработать план производства нового препарата. Маленьких таблеток с вытесненным на них смешным изображением кролика. В те времена «экстази» только входил в моду, но энергичный Езас Раймондович был уверен, что у этого наркотика большое будущее. И не ошибся. Крысаулас вообще редко ошибался и в бизнесе, и в людях.
Известие о том, что основным видом деятельности компании «ЦентрМедПереработка» является производство синтетических наркотиков, Монастырев воспринял достаточно спокойно. Он хорошо помнил и «волчий билет», и развал империи, и пьяных грузчиков, и поучения азербайджанца, и многие другие ситуации, которые ему довелось пережить. Общество не смогло обеспечить ему нормальную жизнь, и Геннадий Прокопьевич без колебаний ответил обществу встречной любезностью.
Разработанный Монастыревым план производства «экстази» давал десять процентов экономии по сравнению с мировыми аналогами, а учитывая то, что Крысауласу не приходилось тратиться на транспортировку, он мог предложить дилерам настолько низкие цены, что меньше чем за месяц стал монополистом в этом сегменте московского рынка. Выросли и производственные возможности компании. По заданию Крысауласа Геннадий Прокопьевич запустил производство целого ряда синтетических наркотиков, по-настоящему увлекся этой областью фармакологии и теперь готовился к производству своего собственного детища – «стима», принципиально нового синтетического наркотика, не имеющего аналогов в мире. Этот препарат был прямым наследником «ратника» – Монастырев не мог отказаться от своих старых идей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});