Читать интересную книгу Все проплывающие - Юрий Буйда

На мгновение мне стало не по себе.

Иди не только не допустили до сессии, но и отчислили из университета. Вася было бросился собирать силы, чтобы развернуть борьбу за отмену приказа об отчислении, но Иди с высокомерной усмешкой посоветовал ему не суетиться.

– Я не пропаду, – сказал он. – А они еще пожалеют об этом.

– Ну не гандон? – Вася развел руками. – Они! С оними-то все ясно, а вот что будет с тобой?

Иди промолчал. Тем же вечером он собрал чемодан и перебрался к Алине.

А через месяц, когда мы с Васей отмечали в общежитии окончание сессии, меня вызвали на вахту к телефону. Звонила Алина.

– Извини, мы едва знакомы, – сказала она. – Но мне нужна твоя помощь. Очень нужна. Это связано с Иди. Знаешь, где я живу?

И продиктовала адрес. Голос ее был спокоен и тверд.

Я прикинул: на трамвае до ее дома было не меньше часа.

Алина жила в старом красивом особняке на тенистой улице, вымощенной булыжником. Она встретила меня на крыльце. Я опустился рядом на ступеньку, закурил.

– Мне надо было уехать на две недели, – сказала она, глядя перед собой. – Я оставила ему еды и денег. Всего две недели. – Вздохнула: – Одной мне не справиться. Я просто не знала, к кому обратиться… – Встала, отшвырнула окурок и отперла дверь. – Только давай обойдемся без ахов и охов – просто помоги мне вернуть дом к жизни.

За две недели Иди превратил этот уютный дом в помойку. Всюду – на полу, на диване и креслах – валялись обрывки бумаги, в которую была завернута жареная килька. Иди много читал – страницы разбросанных книг хранили следы его жирных пальцев. Опрокинутый торшер. Сорванные с гардин шторы. Пятна блевотины на коврах. Перевернутые стулья. Хрустальные вазы, полные окурков. Битое стекло. Много рваной бумаги. Клейкие лужи на полу. Забитый унитаз. В кухне – эмалированное ведро, полное мочи и дерьма. Прожженные скатерти. Банка с засохшей черной икрой и окурком. Еще одно ведро с дерьмом за шторой в библиотеке. Батарея бутылок из-под «оболтуса», портвейна и «Кагора». Ванна, до краев наполненная грязной посудой. Полотенца, испачканные кровью. И запах, запах…

– Он там. – Алина кивнула на дверь, ведущую в кабинет. – Весь в говне и в крови. Кажется, нос разбил. Пусть спит. Я сейчас переоденусь. Тебе тоже надо бы надеть что-нибудь… я сейчас…

Она поднялась в спальню.

Я подошел к радиоле, которая стояла на высокой массивной тумбочке, и принялся перебирать пластинки: Моцарт, Вебер, Стравинский, «Битлз», какой-то Элтон Джон… Пластинки были импортные, и я знал, что каждая стоила сумасшедших денег – 80–100 рублей, а то и больше. Да и купить их можно было только из-под полы.

Алина спустилась по лестнице, протянула мне джинсы и рубашку. На ней был старенький халат, платок, чулки в резинку и тапочки на резиновой подошве. Пока я переодевался, она открыла бар, звякнула стеклом.

– С ума сойти, – пробормотала она. – Он ничего тут не тронул…

Джинсы оказались мне великоваты, а рубашка в самый раз.

Можно было приступать к делу.

Мы отодвинули к стенам тяжелую мебель, собрали бумажки и осколки, свернули ковер – я вынес его на застекленную веранду. После этого я занялся унитазом, а Алина – кухней.

Часа через полтора мне удалось прочистить сток. Я вылил в унитаз содержимое ведер и вымыл эти чертовы ведра. Алина с облегчением вздохнула: похоже, эти ведра смущали ее больше всего. Еще несколько часов ушло на то, чтобы привести в порядок кухню, прихожую, гостиную и библиотеку. Я вымыл ванну, а Алина перемыла тарелки, кастрюли, сковороды и бокалы. Мусор мы собрали в два старых наматрасника, которые я с трудом выволок во двор.

Мы работали без перерывов до утра под музыку этого самого Элтона Джона – Алина поставила The madman across the water, а потом пластинку с Crocodile rock. Я рассказывал ей о городке, где родился и вырос, а она – о мужьях. С первым она развелась, второй – известный писатель – умер от инфаркта: «Ему было шестьдесят восемь. Это его дом». Я спросил о Снежном короле, который дал ей пощечину в ресторане «Чайка». «Мой первый, – ответила она, смахивая с потного лба волосы. – Я его боюсь. Когда-нибудь он меня прикончит».

Под утро мы повесили шторы в гостиной. Алина включила газовую печку, которая стояла в кухне, и дом начал понемногу оживать. Пахло хлоркой и синтетической лавандой. Я заменил лампочку в торшере. Алина сняла платок и без сил опустилась на широкий кожаный диван.

– Там коньяк, – сказала она. – В баре. Мы это заслужили.

Никогда прежде я не пробовал французского коньяка. На бордовой этикетке в синем окошке было написано Martell, а ниже – VSOP. Что это значит, я, конечно, не знал.

Я разлил напиток в массивные хрустальные стаканы – каждому по полстакана – и сел рядом с Алиной. Крепкие напитки полагалось пить залпом. Мы чокнулись, я выпил до дна. Алина следила за мной, чуть приоткрыв рот. Мотнула головой, зажмурилась и выпила залпом. Закурили. Она откинулась на кожаную подушку. Я не мог оторвать взгляда от дырки на ее чулке. Большая дырка на бедре, с внутренней стороны.

– От меня, наверное, пахнет свиньей, – сказала она. – Сил нет помыться.

– Как ты думаешь, он жив? – спросил я.

Несколько часов подряд мы гремели ведрами, совками, битым стеклом, спускали воду в туалете, довольно громко разговаривали, крутили пластинки, но Иди так и не очнулся. Он не подавал признаков жизни.

Алина пожала плечами.

– Взглянуть?

– Не надо, – лениво сказала она. – Сегодня я не хочу его видеть. Даже думать о нем не хочу.

– А потом?

– Налей еще.

Я налил, мы снова выпили до дна.

– Ты ведь тоже что-то пишешь, да? – спросила она, пыхнув дымом. – А тебе нравятся его стихи?

– Слишком броские. Я люблю Фета.

– А, ну да, тайный огонь…

– Ars es celare artem, – сказал я, не сводя глаз с дырки на чулке. – Искусство – это скрытое искусство. Это Драйден.

– Бог мой, Драйден. – Она улыбнулась: – Неужели ты читаешь Драйдена?

– Ты от него устала? – спросил я, кивая на дверь кабинета.

– Сегодня – да. – Она допила коньяк и закурила новую сигарету. – Я тут уезжала хоронить отца… мать прислала телеграмму, и я поехала… он был еще жив, когда я приехала… они всю жизнь собачились… жили плохо, очень плохо… вечно ссорились, ругались, хлопали дверями, били посуду… а перед смертью мать дала ему грудь…

Я вздрогнул:

– Грудь?

– Он уже почти ничего не соображал… задыхался… я стояла за дверью и видела, как мать вдруг вынула из рубашки грудь и дала ему…

Я молчал.

– Он вдруг очнулся, взял сосок губами, улыбнулся и умер… мать закрыла его глаза…

Я по-прежнему молчал – я был ошарашен.

– Ты, наверное, хочешь спросить про нас… про меня и Иди…

– Налить еще?

– Нет, я и так пьяная… – Она закинула руки за голову. – Он спит здесь, внизу, а я наверху. Иногда целуемся, но еще ни разу не спали вместе. Я боюсь…

Я ждал.

– Он такой слабый… думаю, у него еще не было женщины… и если у нас ничего не получится, для него это станет ударом… а я не хочу этого…

– Этого?

– Причинять ему боль…

– Чего же ты хочешь? – Я положил руку на ее бедро и склонился над нею. – И как долго это будет продолжаться?

– Не надо, – сказала она, но не шелохнулась.

– Алина… – Я поцеловал ее бедро, белевшее в дырке на чулке. – Алина…

– Не надо же! – Она несильно толкнула меня коленом.

– Алина… – Я торопливо расстегнул на ней халат. – Черт возьми, Алина…

– Господи, да что же ты делаешь! – Она увернулась от поцелуя. – Я не хочу! Не хочу!

Но я уже не мог остановиться, и вскоре она уже не могла остановиться, только лепетала что-то горячечным шепотом и вскрикивала, а потом мы скатились с дивана на пол…

Когда все закончилось, она приподнялась на локте и стала водить пальцем по моему животу. Я поцеловал ее – она ответила.

– Брось ты его на хер, брось, – прошептал я. – Я буду носить тебя за щекой…

– Господи, – пробормотала она, – сними же с меня все это… неужели тебе нравятся вонючие чулки… – Подняла ноги. – Да сними же… нет, не так… теперь будем делать по-моему…

Вскоре мы уснули. Проснувшись, снова занялись любовью. Она оказалась гораздо опытнее и изобретательнее меня, я пытался искупить свое невежество неутомимостью. Опять засыпали, просыпались, трахались… пили коньяк, спали, снова трахались…

Мы провели на диване весь день.

Когда я в очередной раз открыл глаза, Алина сидела на диване рядом, завернутая в плед, и курила.

– Опять вечер, – сказала она. – Десять.

– Мне позарез нужно в душ, – сказал я.

– Чур, я первая, – сказала она, поднимаясь и сбрасывая плед на пол.

Я взял ее сигарету, затянулся.

Через минуту она вернулась.

– Там кто-то есть. В ванной кто-то есть.

– Иди, – сказал я, вскакивая. – Вот черт, мы про него забыли.