– Сюзанна!
Я узнала этот хриплый голос, и меня бросило в дрожь. Рене стоял совсем рядом, ухватившись за прутья решетки руками; я понятия не имела, как он меня узнал в такой темноте.
Словно читая мои мысли, он произнес:
– Не удивляйтесь, я ваше приближение чувствую кожей. Мне даже не надо видеть вашего лица – от вас исходят токи, мадам. Впрочем, я, кажется, это уже говорил.
– Вы не обиделись? – прошептала я, все еще не находя мужества подойти к нему ближе.
– Ну, может быть, всего лишь слегка.
И вдруг он добавил – очень приглушенным голосом:
– Зря вы так долго размышляли. Я давно знаю, что вы беременны. Это и спасло вам жизнь, не так ли?
Я едва не задохнулась от неожиданности. Потом быстро направилась к нему. Почти на ощупь, сквозь прутья решетки, наши руки нашли друг друга; Рене притянул меня к себе и поцеловал. И я вдруг поняла: то, как нетерпеливо он ждал меня, хотел видеть, и все это тогда, когда я сидела в камере и вела себя до крайности нелепо. Мы потеряли целых четырнадцать дней.
Потом я заметила, как внимательно он разглядывает меня. Я знала, что вид у меня сейчас далеко не блестящий, но решила выдержать этот взгляд. Рене должен понимать, что к чему.
– Вы так изменились! – сказал он наконец.
– Тюрьма и беременность ни одну женщину не украсят.
Мы замолчали. Какой-то едва уловимый холодок пробежал между нами. Мне, честно говоря, было не слишком приятно то, что он вслух отметил происшедшие со мной изменения. Он, конечно, никак это не оценил, но…
Я быстро спросила, пытаясь наладить с ним отношения:
– Есть ли какая-нибудь возможность вам прийти ко мне?
– Для этого нет никаких затруднений, радость моя. Я лишь хотел, чтобы вы сами поняли, что я вам нужен.
– Еще как нужен…
Мне становилось легче уже от того, что его сильные руки меня поддерживают. Я так долго искала опору. Я так устала быть одинокой и независимой. Я без сожаления готова была расстаться со всем этим…
– Откуда вы узнали о ребенке? – проговорила я наконец, решившись нарушить молчание.
– У меня много осведомителей, – сказал Рене, и я почувствовала, что его губы улыбаются, касаясь моей щеки. – Вы же знаете, у меня есть деньги.
– И… что вы подумали, когда узнали?
Какое-то мгновение он раздумывал, и я внутренне напряглась в его объятиях.
– Я подумал, что наша встреча там, в Ла Форс, не была случайной. Ее ниспослал мне Бог… Я… я прав?
Он, такой смелый, насмешливый и решительный, сейчас не решался задать вопрос открыто и прямо. Я коснулась ладонью его щеки – шершавой, чуть небритой.
– Это ваш ребенок, Рене.
Голос у меня не дрогнул, прозвучал ровно и тихо, как и прежде.
– Верьте мне. Я клянусь вам в этом той минутой, когда впервые сказала, что люблю вас.
В тот миг я и сама не испытывала никаких сомнений. Я и сама не хотела допускать каких-то иных мыслей, иных вероятностей. Сен-Жюст? Я так ненавидела его. Нет, это безумие, у меня не может быть ребенка от Сен-Жюста. Да разве может что-нибудь родиться от этого холодного земноводного?!
Сжимая мои руки в своих, Клавьер на мгновение отстранился, заглянул мне в лицо и рассмеялся – от всего сердца, с искренней радостью в голосе.
– Да это же замечательно… Черт побери! Это просто чудесно!
Я впервые видела его таким. Для меня нынешняя ситуация была абсолютно непривычна, да еще и Рене вдруг так изменился. Как хорошо он смеется! Честное слово, мужчины очень непредсказуемы и забавны в подобные минуты, ведут себя почти как дети.
Не выдержав, я тоже засмеялась. Я уже и сама забыла, как звучит мой смех, но, засмеявшись, поняла, что смеяться не разучилась. Рене наклонился ко мне, взял мое лицо в ладони, жарко, коротко поцеловал в губы.
– Сюзанна, сокровище мое, вы не могли мне сделать лучшего подарка!
Я не знала, что и сказать. Я ведь не ожидала, что он до такой степени будет рад и взволнован. Лишь бы мне не пришлось признаться ему в своих сомнениях!
– Мы выйдем отсюда, Сюзанна. У меня есть некоторые сведения из Комитета, там очень неспокойно. Я верну себе свое состояние, у нашего ребенка будет все, что только он захочет…
Я мягко зажала ему рот рукой:
– Не надо, Рене, ради Бога, не надо. Если нас действительно ждут свобода и счастье, не говорите о них, чтобы не спугнуть.
– Вы не должны сомневаться. Все будет именно так, как я сказал.
– Я хочу этого больше всего на свете.
Приближался час, когда тюремщики запирают камеры на ночь. Я вопросительно взглянула на Клавьера.
– Я проведу вас, моя дорогая.
Для него не составляло труда сунуть тюремщику несколько су и получить право проводить меня. Мы пошли рядом, и меня удивило, как заботливо он меня поддерживал, словно я вдруг стала необыкновенно хрупкой.
– Рене, я вовсе не больна, вы не должны так беспокоиться! – шепнула я ему.
Он снова засмеялся – тихо и радостно:
– Ну конечно, я веду себя немного нелепо. Что поделаешь – я еще никогда не чувствовал себя отцом!
Помолчав, он добавил:
– Надо же, матерью моего ребенка будет принцесса, аристократка! Честно говоря, двадцать лет назад, будучи грузчиком в английских доках, я мечтал о многом, но только не об этом!
– Рене, давайте, наконец, забудем обо всех этих различиях, – проговорила я, пытаясь скрыть, что торжество в его словах меня неприятно поразило. Да и напоминание о том, что Клавьер был грузчиком, тоже не привело меня в восторг.
– Забыть? Ну уж нет. Это конец всей моей борьбы с аристократией, конец этого вечного спора. Аристократка любит меня, аристократка ждет от меня ребенка и станет моей женой – могу ли я, буржуа, забыть об этом?
Я молчала. Тогда он спросил более требовательно:
– Вы ведь станете мадам Клавьер, не так ли?
Когда дело касалось его гордости буржуа, он становился упрямым и твердым, как скала. Я поежилась, словно от холода… «Мадам Клавьер»! Что-то в этом имени помимо моей воли оскорбило меня. Быть мадам Д'Энен де Сен-Клер – и стать просто мадам Клавьер! Это звучало как имя прачки.
– Нам надо сначала выйти отсюда, – проговорила я.
– Ах вот как! – сказал он холодно. – Стало быть, спор еще не кончен, пари не выиграно?
– Спор? Пари? – переспросила я упавшим голосом, почувствовав, что меня воспринимают как какой-то приз. – Неужели именно это для вас главное в наших отношениях?
– Главнее, чем вы думаете, ваше светлейшее сиятельство.
Это был язвительный ответ. Я умолкла. Он ждал, когда я соглашусь выйти за него замуж. И я была согласна, я просто не видела другого выхода. Да и что значили все эти предрассудки по сравнению с возможностью быть защищенной, любимой и обеспеченной? Но меня мучил вопрос: а почему он хочет на мне жениться? Хочет настолько сильно, что моя уклончивость задевает его за живое? О любви он сейчас не говорил. Что же им, в таком случае, движет? Желание присовокупить к своему богатству немного аристократического блеска? Желание отомстить мне за ту давнишнюю холодность, сделав меня мадам Клавьер? Желание выиграть пари, на моем примере доказать аристократии ее несостоятельность? Нет, такого брака я не хотела. Такой брак будет для Клавьера лишь средством постоянного торжества надо мной.