спускает, да как вдруг хвать меня за горло:
«Кто ты такой? — кричит. — Ты не китаец, хоть и правильно говоришь по-нашему».
Ну, вижу конец нашей беседе; пора дружкам по домам. Рванулся я от него в сторону, изловчился, да как хвать прикладом в лоб ему, аж хряснуло... и не пикнул. Опустил руку и словно бы присел... Тут я во второй раз, но уж по темени... Саданул так, что череп, как арбуз, расселся и мозги полезли. Упал и не пикнул. Выхватил я у него из рук повод, чтобы лоза в суетах не вырвалась, потом снял винтовку, патронташ, револьвер, вскочил «на лозу» верхом, да в горы... Только и видели меня. Лоза попался сильный, молодой. Какая бы кручь ни была, лезет словно козел горный. Где можно,— ехал, где очень тяжело — в поводу вел. Всю ночь брели, днем в лесу хоронились, а на другую ночь и сюда добрался... Вот вам и сказке моей конец. Теперь я так соображаю: двинемся мы отсюда прямо на Бенсиху, Фу-ин-фу пущай дорогу указывает. Идти будем ночами, а днем хорониться, где доведется. Местность тут все сплошь горы, и лесов много, попадаются фанзы заброшенные, спрятаться есть где. Ваше б-ие с барыней по переменкам на лозе ехать будете, а мы с Фу-ин-фу пешими. Таким манером вам много легче будет, и мы, я думаю, ночи за три до Шахэ доберемся. Я уже переговорил с Фу-ин-фу; он так же думает, как и я... В китайские деревни мы без крайней нужды заходить не станем, а в пути, если и повстречаем китайцев, то говорить с ними будем я да Фу-ин-фу, а вы оба молчите... Им тогда и в голову никакого подозрения не взбредет... Теперь по горам мало ли вооруженного народу шатается. Ежели нас за хунхузов принимать станут, и того лучше. Китайцы хунхузов шибко боятся и ни за что сами не затронут и японцам выдавать не станут, потому поопасаются, чтобы другие хунхузы не отомстили. Тем хунхузы и страшны всем мирным жителям, что они друг за друга держатся. Если в каком селении их выдадут, смотришь, живо другая шайка явится и доказчикам головы прочь. Помните, у нас под Ляояном сколько раз хунхузов пробовали ловить, а много ли поймали! Жители всегда за них были. Не только никогда не выдавали, а, напротив, всячески укрывали. Потому боялись мести со стороны товарищей тех хунхузов, которых бы они выдали. То же самое и японцам они хунхузов никогда не выдадут. А это нам и на руку...
XII
Красивы летом Маньчжурские горы, или сопки, как их называют сибиряки, проведшие это название даже в официальную переписку и в газетные корреспонденции. Местами покрытые густою зеленью травы и частого мелколесья, местами густо заросшие лесными дебрями, через которые чуть приметно вьются знакомые только местным жителям тропинки, горы эти то и дело пересекаются глубокими и широкими долинами с сверкающими по ним мелкими речками, с прилежно обработанными полями, с живописно разбросанными там и здесь китайскими деревушками и отдельными фанзами. Красивы Маньчжурские сопки, но тяжело ходить по ним. Под зеленым ковром, так манящим издали глаз, скрываются головоломные крутизны, огромные камни, заграждающие путь, наносы мелкого щебня, глубокие рытвины и густо заросшие овраги. Только местный житель, маньчжур, в своих легких матерчатых туфлях на толстых подошвах из бумажной массы, с его здоровыми легкими в широкой груди и мускулистыми ногами, легко переносит эти мучительно-трудные подъемы и спуски, преодолевает крутые кряжи и идет в горах почти так же легко, как и по долине.
Только теперь оценил Катеньев, какую огромную услугу сделал им Петров, достав мула. После первого же дня тяжелого пути плохо зажившая нога его стала сильно побаливать и он принужден был большую часть дороги ехать верхом. Мул был настолько силен, что без особого усилия вез и его и Надежду Ивановну, сидевшую боком впереди Катеньева, который ее поддерживал одной рукой за талию. В очень трудных местах они слезали и шли пешком, помогая друг другу и таща за собой мула. Таким образом, идя пешком, они отдыхали от неудобства езды верхом, а садясь вновь на мула, отдыхали от нестерпимой тяжести путешествия пешком по неприветливым крутизнам. Фу-ин-фу шел далеко впереди, зорко оглядывая окрестности, готовый при первой же опасности подать условный сигнал. Петров замыкал шествие. На его обязанности было следить за тем, чтобы кто-нибудь не набрел внезапно сзади. При приближении к деревне Катеньев с Надеждой Ивановной прятались куда-нибудь в укромное место. Петров становился на часы, тоже хорошо скрывшись от всякого постороннего взгляда, а Фу-
ин-фу отправлялся в деревню наводить справки о японцах. Благодаря таким предосторожностям они уже большую половину пути прошли, счастливо избегая всяких опасных встреч. Зная от местных жителей в точности, где находятся японцы, Фу-ин-фу легко обходил опасные места. В одном месте, пробираясь через крутой хребет, наши путники видели, прямо у своих ног, огромный японский лагерь, раскинутый в широкой долине. Соблазн был очень велик, и, несмотря на опасность, Катеньев не мог удержаться от любопытства посмотреть в бинокль на неприятеля. Картина была действительно красивая. Правильные ряды палаток наискось пересекали долину. За палатками, правильными четырехугольниками, располагались коновязи, с привязанными к ним лошадьми. Далее стояла артиллерия и обоз. Всюду, как муравьи, сновали японские солдаты в каких-то белых балахонах. То и дело уходили и приходили вооруженные команды. Кавалеристы поодиночке и по два уезжали и приезжали, очевидно развозя приказания. Посредине лагеря у большой палатки, занятой, по-видимому, главным начальником отряда, толпилась группа офицеров вокруг стола, заваленного топографическими картами. Кто-то, очевидно адъютант, сидел на табурете и быстро писал на краешке стола; подле него стоял высокий старик и, по-видимому, диктовал ему, то и дело жестикулируя и нервно подергивая плечами. На самом краю лагеря два японца солдата гоняли на корде лошадь. В противоположном конце дымились кухонные столы, варилась пища.
Катеньев с жадностью смотрел на всю эту оживленную картину, и его подмывало выстрелить по старику, диктовавшему приказание. Вот-то, думалось Катеньеву, — переполох бы поднялся. Будь он один, он, пожалуй, в конце концов не удержался бы от соблазна, но, взглянув на стоявшую подле него Надежду Ивановну, он мигом подавил в себе злорадное желание и поспешил подняться, чтобы продолжать путь.
Было около пяти часов вечера, когда наши путники, миновав густую рощу, вышли на совершенно открытый гребень высокой сопки. С этого пункта, как из орлиного гнезда, хорошо была видна вся окрестность. Сзади них куполообразными вершинами теснились покрытые лесом сопки, впереди, насколько хватал глаз,