имения бывшего барона Назара Лузвельта можно было всеми клетками своей кожи ощутить это ледяное веяние, которое по обыкновению бывает лишь тогда, когда кто-то скоропостижно скончался. Сады опустели, а зелень стала заслонять собой всё вокруг. Последние месяцы жизнь в этом месте, действительно, прекратилась. Изредка одинокая девушка расхаживала по парку, держа в руках то книгу, то листок бумаги. Норберт Изельгаам своим визитом сокрушил дух этой семьи, некогда считавшейся одной из самых видных на всем побережье. С Назаром Лузвельтом случился не один удар, и потому сейчас он редко выходил из своей спальни. Рядом с ним всегда находилась его дочь, которая, несмотря на свое душевное состояние, отнюдь не лучшее, чем отцовское, пыталась хоть немного скрасить его будни. В основном, она ему пересказывала что-то из прочитанного и делилась своим мнением по поводу этого. Однако отец прекрасно понимал, что сердце дочери разбито и она вряд ли когда-либо ещё сможет по-настоящему искренне улыбнуться. Вся её жизнь в один час была уничтожена, стёрта в пыль. Она была вынуждена сбежать от человека, которого любила, чтобы выйти замуж за того, кто обокрал и унизил её семью.
— Лисан, — обратился к дочери Назар Лузвельт, — отложи книгу, подойди ко мне. — Дочь так и поступила, села на краешек кровати, взяв отца за руку. Её ладонь была холодная. — Почему ты улыбаешься, дочка? Я же вижу, тебе больно и до смерти обидно. К чему эта фальш?
— Пап, с чего же ты взял, что мне должно быть больно и обидно? — с наигранной улыбкой произнесла Лисан нежным тоном.
— У тебя прекрасные глаза. Прямо как у твоей матери. Ляг со мной. — Дочь легла, крепко обняв его. И намерено прикрыла глаза, полные соли, уткнувшись в подушку. Но вздрагивания в груди выдали её. — Малышка, не плачь. Ты ещё молода и сможешь исправить эти ошибки. Мои ошибки… Прости меня, пожалуйста…
— Папа, я тебя люблю… Я всех вас очень люблю и знаю, что мы пройдём через это… вместе…
— Лисан, послушай меня. То, что я сейчас скажу, останется только между нами. Слышишь? — Кивок. — Я долго не протяну уже. Сердце моё вот гляди и откажет, потому я…
— Хватит! Не смей говорить такое! Ты должен жить хотя бы ради нас! — вскочив, завизжала Лисан с ручьями на алых щеках.
— Прелесть моя, такова жизнь. И ничего с этим не поделаешь. — Плач усилился. Назар почувствовал, как и его глаза влажнеют, а в горле появилась колкая боль. — Но ты должна сейчас понять меня. Слушай внимательно. В Невервилле у меня есть хорошие друзья, которые получили места в Совете Короны. Они тебе помогут. Тебе и братьям. Ты не должна страдать из-за меня. Изельгаам до тебя не доберётся. Поверь, я знаю, о чем говорю. Вскоре его постигнет кара. Но до тех пор я не позволю тебе мучиться из-за него. Вы должны сбежать из поместья. Я подготовил небольшой запас денег, который вам поможет на первое время. Берите его и сматывайтесь. Ты слышишь меня?
— Я не могу тебя оставить, папа… — с горечью произнесла слезливым тоном Лисан, вся влажная и красная.
— Дочка, солнышко моё… Иначе никак. Это последняя моя просьба. Изельгаам не посмеет причинить тебе и братьям вред. Я не потерплю этого. Ваша мать не потерпела бы этого. — Плач усилился. Дочь прильнула к отцу ещё сильнее. — Я вас люблю, дети мои…
VIII.
— Братья мои! Сегодня великий день! Ведь именно сегодня мы наконец положим конец этой войне, которая унесла столько жизней, которая столько лет мучила нас с вами! Наши друзья, наши родные, отцы, братья и прочие близкие, отдавшие свои души и тела на благо победы в этом ужасном и кровопролитнейшем многолетнем конфликте, сегодня будут воспеты вновь, а их голоса прозвучат в едином хоре! Хоре победителей и освободителей! Друзья, мы не имеем права отступать… и мы не отступим. Ведь за нами правда, за нами честь, за нами наши семьи, дома, за нами наши поля, наши леса, реки и озёра, за нами наша история, за нами могилы тех, кто хотел приблизить этот день! Так давайте же сегодня во славу тех, кого с нами нет, и во имя тех, ради кого мы бьёмся, в последний раз оголим мечи и натянем тетивы! Победа будет за нами! Я знаю это и верю в это! — начал торжественную речь Златогривый, сидя на белом коне с развивающимся позади синим плащом. Все внимательно поглощали каждое его слово, и уже несколько раз прогремели звучные возгласы «ура!» из уст тысяч собравшихся воинов. Хоть его внешний вид уже был далёк от того, что был в начале его пути правления, а шевелюра, благодаря которой он и получил свое прозвище, теперь и вовсе отсутствовала, но его глаза цвета чистого изумруда и гордое, утонченное лицо говорили о том, что это, действительно, король Невервилля. Тот самый, что однажды не побоялся бросить вызов тотальному превосходству Игъвара, а сейчас вполне может рассчитывать на победу. — Но перед этой дорогой я хочу сказать вам. Кто бы ни был наш противник сегодня, кто бы ни мчался с копьем на нас сейчас, помните: все мы людьми рождены. Всем свойственно ошибаться и всем свойственно беспокоиться о своих семьях. Война страшна для всех. Все в ней многое потеряли, включая и нас с вами! и наших недругов. Давайте быть… людьми… милосердными и праведными в отношении даже тех, кто носит знамя врага. Наш мир неидеален, и в нем крайне сложно добиться диалога. Именно поэтому эта война и началась! Но сегодня мы имеем шанс всё изменить. Раз и навсегда покончить с войной! Плюнуть на устои и традиции наших предков-дикарей и жить в мире — вот моя цель! Так скажите мне: готовы ли вы построить такое будущее?! — Громогласный ответ, определённо значащий «да!» — Так вперёд, друзья мои и братья! Вперёд навстречу свету и правде! Ура-а-а!
«Ур-р-р-а-а-а!»
— Подумать только, Зельман! Ведь совсем недавно эти люди готовы были мечи сбросить при первой же встрече с врагом… а сейчас они способны горы свернуть вместе с тобой! — Златогривый внимал словам Эйдэнса. — Ты проделал большую работу… нет! — громадную работу! Ты один из тех, кто спас Невервилль. Поздравляю, друг. Твоя мечта совсем рядом!
— Мы прошли нелегкий путь, друг. Так что этот праздник наш общий. И вклад мы внесли единый.
Со стороны короля шествие началось.
— Снова, как в старые-добрые, не так ли? — обратился к Адиялю Ольгерд, чей корпус входил в состав фронта под командованием Джеймса. — Правда, сегодня всё будет по-другому.