мир. Хотя при этом не титуловал Ивана Грозного царем, а в свой титул недвусмысленно добавил — «государь Ливонский». Поэтому послов приняли прохладно. Государь выразил удивление, с какой стати Баторий называет его «братом»? Указал, что он ровня только для князей — Острожских, Бельских, Мстиславских [677]. От переговоров царь не отказывался, но потребовал отступиться от претензий на Ливонию. Впрочем, в Москве уже знали о воинственных заявлениях Батория, его переговорах с турками и крымцами.
Знали и причину его «миролюбия». Власть короля оставалась очень непрочной. Многие паны считали законным монархом Максимилиана, ждали его вмешательства. При дворе императора собирались не только польские, но и трансильванские магнаты, враждебные Баторию. Его не признали входившие в состав Речи Посполитой Пруссия и вольный город Гданьск, туда стекались сторонники Максимилиана. А литовские вельможи обращались и к Ивану Грозному, призывали прислать войска. Но царь не хотел в одиночку ввязываться в чужую междоусобицу. Он тоже ждал, когда император вступит в войну за украденную у него корону, когда будет подписан договор — что именно получит Россия за помощь Максимилиану.
В Вене для этого уже находились его послы Сугорский и Арцыбашев. Но решить подобные вопросы в Германской империи было очень проблематично. Она охватывала Австрию, Венгрию, Чехию, немецкие, часть итальянских земель, но власть императора в большинстве этих владений была чисто номинальной. Вступление в войну должен был санкционировать имперский сейм — общее собрание королей, князей, епископов, вольных городов. И по сути, это было нереально. Выставлять войска и выделять деньги ради польской короны для императора никто не захотел бы. Можно было привлечь лишь отдельных князей, но за это им требовалось заплатить или предоставить какие-то иные выгоды. А вдобавок император болел. Созыв сейма по вопросу о польской короне он назначил только следующий год. Царских послов заверил, что надеется как-нибудь договориться с вассалами, отправил Ивану Грозному обещание вскоре прислать своих дипломатов для подписания союзного договора.
В сентябре русская делегация отбыла из Вены на родину, а 12 октября Максимилиана не стало… И выяснилось, что Ватикан заблаговременно подготовился к его смерти. У императора было несколько сыновей, и в наследники продвигался Рудольф, воспитанник иезуитов. Год назад папа Григорий XIII помог ему получить титул «короля римлян». Это звание было формальным, никакой власти над Римом не давало, но считалось ступенькой к императорскому престолу. Католические эмиссары поработали и среди курфюрстов (князей-избирателей), они проголосовали нужным образом. Отцовский трон занял Рудольф II.
Но в это время случилось и другое событие, нарушившее проекты антироссийской коалиции. В Персии умер падишах Тахмасп, иранская знать начала драки за власть, разгоралась смута. А Персия была традиционным врагом Османской империи, с ней то воевали, то мирились. Новый султан Мурад загорелся, что упускать такую возможность нельзя, и двинул армии на восток… Это разрядило обстановку на юге, угроза турецкого вторжения отступила. А Баторию пришлось вести войну против очага оппозиции в Гданьске. Причем выступил он только с наемниками, навербованными на собственные деньги и одолженные покровителями. Как доносили русские дипломаты, «панове земли обе, польская и литовская, с ним не пошли» [678].
Иван Грозный оценил, что выпал самый подходящий момент решить в свою пользу ливонский вопрос. Занять то, на что претендует наша держава, а потом можно будет вести переговоры, потом и император вмешается, и полякам станет вообще не до Прибалтики. Летний смотр на Оке показал, что армия выросла, усилилась. Царь постарался тщательно обеспечить тылы. В южные крепости выделил значительные гарнизоны, поручил донским и днепровским казакам продолжать операции против татар. Из двинян, пермяков и суздальцев на Волге формировалась трехполковая «плавная рать» на случай новых мятежей казанцев или нападений ногайцев. А в Новгороде по зимнему пути собиралась рать с большим количеством артиллерии, ей предстояло брать Ревель.
Командующим, по знатности рода, был назначен Федор Мстиславский. Но он был еще молод, неопытен. Руководить должен был второй воевода, Иван Меньшой Шереметев, зарекомендовавший себя в многих делах (при Молодях он был вторым воеводой и у Воротынского). Царю он дал слово взять город или погибнуть. 23 января 1577 г. войско подошло к Ревелю, предложило сдаться. Но там собрались со всей Эстонии самые непримиримые немцы, не желающие подчиняться России. А шведы наняли 5 тыс. английских и шотландских наемников. Город ответил отказом. На царских ратников, начавших строить осадные позиции, выплескивались вылазки, со стен гремел ожесточенный огонь. Когда удалось установить орудия, открыли бомбардировку калеными ядрами, чтобы поджечь Ревель. Но крепость стояла на горе, вся местность вокруг простреливалась. А несколько начавшихся пожаров жители потушили.
Шереметев и впрямь проявил себя героем, руководил артиллерийским огнем на передовых батареях. Тут его и сразило вражеское ядро. Обещание государю выполнил. Но без него все пошло вразнос. Мстиславский растерялся, командовал неумело. Эффективность обстрела снизилась. Пехота и артиллерия действовали несогласованно. В зимнем лагере и окопах воины обмораживались, умирали от болезней. Мстиславский пробовал взять осажденных на испуг — распустил слух, что на помощь идет царь с огромной армией. Но нашелся изменник, татарский мурза Булат. Перебежал в Ревель и рассказал, что никакой подмоги не ждут, а в войске большие потери, и воеводы уже не верят в успех. Защитников это взбодрило, они настроились держаться. А потом начались оттепели, талая вода и грязь грозили войску новыми бедами. 13 марта 1577 г. Мстиславский снял осаду.
Но летом в Новгороде и Пскове собрались куда более многочисленные полки, 40–50 тыс. ратников, и возглавил их лично Иван Грозный. Вторым командующим после себя он назначил Симеона Бекбулатовича. Однако царь нацелился не на Ревель. Он поставил более крупную задачу — ту же, которую задумывал еще 10 лет назад. Пройти вдоль Двины, занять города севернее этой реки и тем самым обеспечить границу с Речью Посполитой. Призвали и Магнуса с его удельным войском из ливонцев и датчан. Государю уже поступали донесения, что он тайно сносится с поляками [679]. Но они были бездоказательными, и вопреки мифам о «болезненной подозрительности» Иван Грозный не лишил Магнуса доверия. Даже дал ему особое поручение, взять Венден, бывшую столицу Ордена — вот и будет столица Ливонского королевства.
В июле двинулись вперед. А в условиях «бескоролевья» польские гарнизоны давно уже не получали жалованья. Шляхта и наемники разошлись. В крепостях оставались отрядики в несколько десятков человек. Королевский наместник в Ливонии Ходкевич, узнав о русском наступлении, сразу сбежал. Вместо него командование принял князь Полубенский. Но и воины, и жители правильно расценили поведение начальства — что они никому не нужны. Города открывали ворота без боя, и Иван Васильевич их миловал. Всем людям