Читать интересную книгу Вечера в древности - Норман Мейлер

Когда я показал их моей Царице, Она действовала сосредоточенно и быстро, более искусно, чем Маатхерут. Она не стала ждать темноты или сначала призывать кого-либо, а просто взяла катышек в ладонь, закрыла глаза, сказала про Себя несколько слов и вернула его мне. „Иди, — сказала Она, — к Озеру Маат и брось в него Его дар".

Я сделал так, как Она сказала. Позже, в тот же день, когда восемь носильщиков Золотого Чрева несли Единственного из Широкого Дворца в Его Маленький Дворец, как раз когда они проходили мимо Озера, не один, а двое из державших правый шест носилок одновременно упали как подкошенные, и Золотое Чрево перевернулось. Усермаатра вылетел из Своего Сиденья с высоты большей, чем если бы упал с седла лошади, и ударился головой о полированный камень покрывавших площадь плит. Он остался недвижим, и кое-кто из присутствующих подумал, что Он мертв. Все ощутили, что Он близок к смерти. Лишь едва уловимое дыхание в Его горле говорило о том, что Он жив.

Его перенесла в Дом Обожания Охрана Обожаемого, поскольку они были ближе, чем Охрана Широкого Дворца. Как только Его уложили в постель в Покое Полей Тростника, к Нему подступили четыре царских врача, жрецы из школы Сехмет. Сухие травы, сорванные в Саду Ша-ах, поставили кипятить для наложения на рану, и пар от них вошел в Его ноздри. Из челюстей нубийских львов вытащили наполовину пережеванное мясо и смешали его с четырнадцатью овощами для Его Ка, всех Четырнадцати, а Его голову умастили в том месте, где она ударилась о плиты двора. Жрецы пели молитвы, а Маатхорнефрура вошла и принялась голосить на Своем родном хеттском языке, а после того, как все ушли, его посетили Нефертари с Аменхерхепишефом, и Они сидели в молчании у Его постели, а я стоял позади Них во втором ряду с врачами от Богини Сехмет. Усермаатра не пошевелился.

И тогда, глядя на Его неподвижное тело, я понял, что Добрый и Великий Бог может умереть, и я тоже стал молиться. Ибо, если Он не выживет, я должен буду убить Нефертари, или мне придется испытать Его ярость в грядущие годы, когда я отправлюсь в Херет-Нечер.

Теперь, при каждом взгляде на Нее, я видел себя с кинжалом в руке. В то третье утро Она сидела у Его ложа на Своем золотом кресле, храня молчание. За пределами Маленького Дворца, где неподвижно лежал Царь, во всех крытых внутренних дворах и в садах неустанно бодрствовали врачи. Ни один человек не проходил через все то вымощенное благородным белым камнем пространство вокруг Озера Маат, а за стенами нашего Дворца почти в полном молчании лежал город Фивы. Итак, в молчании, что лежало на Нефертари, я сидел и глядел на Нее и думал: смогу ли я исполнить тайное приказание моего Царя.

Хотя я не мог думать ни о каких приказах, кроме распоряжения, данного мне самому, я знал, что по всему Горизонту-Ра верхушка знати и Визири плетут заговоры со жрецами, решая, кто станет „весьма-возлюбленным другом" нового Царя. Аменхерхепишеф часто бывал со Своей Матерью, но редко без Своей охраны, а они, как я предполагал, чувствовали себя как все хорошие солдаты, когда битва близка, а с ней и смерть, раны или богатство. Они были счастливы, как настоящие воины, и страдали оттого, что им приходится изображать на лицах печаль. Я знал, что сейчас они радуются жизни, как огромные животные, и от тягостного нетерпения готовы разбить друг другу головы о полированный каменный пол.

В те дни взгляд Аменхерхепишефа неизменно напоминал мне хищный глаз сокола. Он часто бросал на меня свирепые взгляды, покуда я наконец решил не отводить глаз, но позволить нашим взглядам встретиться. Мы уставились друг на друга и смотрели, пока не отбросили всякое притворство. Мои глаза не болели бы больше, если бы их сжимали Его пальцы. Но я устал от унижения. Кроме того, я сражался рядом с Его Отцом в величайшей битве всех времен, а этот Аменхерхепишеф в тот день находился не там, где следовало. Да, я вернул Ему взгляд со всей силой Богов, Которые прошли через меня при Кадеше и пребывали в заклинаниях Маатхерут, и поэтому, когда наши взгляды скрестились, мой, должно быть, был столь же яростен, как и Его. Состязание продолжалось на равных. Я думаю, мы могли бы ослепнуть, глядя в глаза друг другу, если бы между нами не встала Нефертари и не сказала спокойно: „Если Твой Отец умрет, вы оба понадобитесь Мне".

Аменхерхепишеф вышел из покоя. Он не мог перенести, что у Него обманом отобрали победу. Поскольку Он не был в состоянии вообразить, что может проиграть, вмешательство Его Матери отняло у Него награду. Так Ему это представлялось. Но я не был в этом уверен. Если бы мои глаза мигнули под Его взглядом, думаю, со следующим вздохом я обнажил бы свой кинжал, а если бы я убил Его, то следующей стала бы Она, а затем всякий, кто напал бы на меня, покуда меня бы не стало. В тот момент я вновь познал все счастье храбреца и чувствовал себя равным Нефертари. Разведя нас по сторонам, Она защищала Свою жизнь. Именно тогда я снова, как в юности, поверил, что и я истинный Сын Амона и что Сокрытый приходил к моей матери. Как иначе мои глаза смогли бы выдержать взгляд Аменхерхепишефа? Другого объяснения быть не могло. И я засмеялся тому, что ярость ослепила Его настолько, что Он, забыв об осторожности, оставил меня наедине с Ней.

Она мягко улыбнулась, но спросила: „Отчего Сесуси избрал тебя Моим слугой?"

„Спрашиваешь ли Ты оттого, что я — Твой друг?"

Она не ответила сразу, но подошла ко мне ближе. „Мне известны сомнения Аменхерхепишефа", — сказала Она.

Я поклонился. Я семь раз коснулся лбом пола. Я не знал, что отвечу, покуда слова не вылились сами: „Я должен быть здесь, раз умирает Усермаатра, — сказал я. — Таков Его приказ, данный мне".

Она кивнула. Она знала то, о чем я не сказал. Близость Ее смерти окутала Ее плечи, как одежды, поднесенные слугой.

„Отчего ты говоришь Мне об этом? — спросила Она. — Не потому ли, что ты не подчинишься Ему?"

Я чуть не сказал: „Я никогда не подчинюсь Ему. Твое сердце дороже мне, чем Его", но не произнес этого. Мудрость самых хитрых Богов коснулась моего языка, и я сказал: „Не думаю, но поклясться не могу".

Тогда Она по-другому посмотрела на меня. В Ее глазах я увидел больше, чем нежность, конечно, в них было уважение. Она почувствовала восхищение тем, что я мог бы дерзнуть убить Ее. Такая храбрость — удел Богов. Но, если подумать, как могло тянуть Царицу к такому человеку, как я, если бы через него не говорил Бог?

„Да, — сказала Она, — возможно, это правда. Маатхерут не может выпустить тебя из своих рук". И Она одарила меня радостной улыбкой, которая ясно говорила, что мне нужно просто быть достаточно храбрым, и все может произойти. Разумеется, Она была Царицей. Сердце Повелителя подобно лабиринту внутренностей. Змеи извиваются за каждым поворотом. Поэтому я знал и то, что рядом с той небольшой любовью, которую Она могла испытывать ко мне, пылал огонь Ее замужества. Как могла Она не верить в то, что Усермаатра все еще желал Ее, если Он приказал послать Ее вслед за Ним немедленно, как только Он умрет?»

ДВЕНАДЦАТЬ

«Усермаатра не умер. К четвертому дню Он открыл глаза, к пятому Он заговорил, на шестой Он поднял голову, а на следующий день Он уже мог стоять на ногах. Вскоре Он снова ездил в Своей Колеснице и посетил Уединенных. Я все еще общался с Пепти и даже неоднократно встречался с ним по утрам у ворот Садов. Мы многое говорили друг другу: он о своем, а я — о своем, и так я узнал, что, вернувшись к Уединенным, Усермаатра провел ночь с Маатхерут и звуки их удовольствия раздавались громче рычания льва и рева бегемота. На следующий день она держалась как Супруга Царя и светилась от счастья.

Я улыбался каждому слову, произнесенному проклятым Пепти (на лице которого было написано самодовольство, присущее евнухам, видимо воображающим себя самим семенем Полей Тростника), но в душе я ощутил холодное отчаяние купца, оставленного нагим в лунном бвете после того, как его караван был ограблен.

Однако, поразмыслив, я не смог прийти к определенному мнению — приобретение это для меня или потеря. Возможно, теперь некоторые из Его лучших проклятий принадлежали ей. Я не знал, что, вернувшись, обнаружу Касторовое-Масло, евнуха Медового-Шарика, ожидавшего меня у моего дома, который протянул мне длинное красное перо, а затем молча удалился. Это было послание, о смысле которого мы договорились до того, как я покинул Сады. Оно говорило, что мне следует увидеть Медовый-Шарик как можно скорее и при любых обстоятельствах.

Теперь, за те дни, когда Он выздоравливал, жизнь Дворца разладилась. Во многом причиной тому были те, кто вынашивал самые честолюбивые планы относительно того, как действовать в случае Его смерти. Эти надежды рассыпались прахом после Его возвращения к жизни. А кто взялся бы измерить, насколько была нарушена жизнь Богов? Ведь стольких из них призывали жрецы и вельможи, молясь за определенного преемника. Я знал, что за те дни, пока Он выздоравливал, многое нарушилось. Службы в Храме отправлялись недолжным образом, а в денежных отчетах, представленных Его чиновниками, стали обнаруживать ошибки. В помещениях, прилегавших к Великому Залу, была ужасная толчея. Управляющие и писцы, даже Правители номов стремились представить отчеты, которые никто не читал, пока Он болел.