власти. Руководящую роль в госаппарате играла партия. Высшее партийное руководство (Политбюро, Оргбюро, Центральный комитет) переводило партработников на другую должность или перемещало в другую губернию; проводниками политики партии были все высшие и центральные ведомства. Под непосредственным контролем ЦК РКП(б) работал Реввоенсовет, по партийным директивам действовали политотделы и военные комиссары в армии и партячейки в других учреждениях. Были ликвидированы небольшевистские профсоюзы, а оставшиеся становились с 1919 г. обязательными для рабочих и служащих. Летом 1919 г. Ленин уже говорил о «диктатуре партии как основе советского строя».
Другие партии вытеснялись из политики. 14 июня 1918 г. ВЦИК исключил из своего состава эсеров и меньшевиков. К концу года они были выведены из местных Советов, хотя сами партии не были запрещены, как и партия левых эсеров после странного «мятежа» в июле 1918 г. Эти и более мелкие партии (максималисты, революционные коммунисты, социал-демократы интернационалисты) теряли членов не только из-за репрессий, но и из-за разочарования масс в их деятельности, и по материальным причинам: единственным «работодателем» осталось государство.
Продразверстка оказалась более эффективной, чем репрессии, Продармии и усилия комбедов в деревне. Национализация промышленности (в 1918 г. – крупной, в 1920 г. – всей) вызвала к жизни систему из 50 главков, руководивших деятельностью 37 тыс. предприятий, централизованно распределявших сырье, топливо и выработанную продукцию. Жизненной корректировкой этих порядков был сохранявшийся «черный рынок», где обыватель мог обменять, например, свою пайковую морковь на мерзлую лошадиную ногу, а администрация предприятия – добыть недостающие детали для станков. Этот «военный коммунизм» позволил сохранить промышленность от окончательного развала, худо-бедно обеспечить снабжение армии и городского населения, то есть около 40 млн человек.
Одновременно вырос громадный бюрократический аппарат из 4 млн совслужащих, среди которых были свои «низы» и пользовавшиеся привилегиями «верхи». Анкеты сотрудников центральных органов власти по переписи 1918 г. показали, что чиновники царских министерств, губернских учреждений, дореволюционных частных и общественных организаций составляли среди них более половины, а в хозяйственных ведомствах – от 70 до 100 %. K старым бюрократам добавлялись «выдвиженцы» из рабочих, крестьян и красноармейцев с партбилетом и «начальственным» образованием.
Белые режимы оказались в экономической сфере не на высоте. Они не стремились «восстановить власть помещиков и капиталистов», как многие годы толковали советские учебники истории: предполагалось установить широкое местное самоуправление, сохранить профсоюзы, развивать приоритетные отрасли промышленности (с введением государственного контроля за производством в интересах народного хозяйства), провести финансовые реформы. В Сибири белое правительство начало крупномасштабные проекты реконструкции Транссиба (с помощью «межсоюзнического железнодорожного комитета») и освоения Северного морского пути, что позволило бы объединить Северный и Восточный белые фронты. Однако, несмотря на поддержку промышленников и кооператоров, финансовая стабильность белыми правительствами не достигалась. Повышение налогов и сильнейшая инфляция свели на нет приход от разработки шахт Кузбасса и развития золотодобычи. Зависимость от импорта и ничтожный экспорт не помогали стабилизировать бюджеты. Денационализация фабрик и заводов и введение свободы торговли не остановили спад производства на Урале – во многом по причине бездеятельности и своекорыстия управителей заводов.
Возможно, правы те историки, которые считают, что белогвардейским лидерам для успеха достаточно было сосредоточить силы в одном регионе и превратить его в альтернативный Совдепии образец государственного и социального устройства. Но для этого надо было отказаться от имперских представлений о «единой и неделимой» России со столицами в Москве и Петрограде, что было для белых вождей неприемлемо. Перевеса сил, необходимого для наступления, не было. К февралю 1919 г. белые армии располагали на юге 92,5 тыс. штыков и сабель; на Восточном фронте – 140 тыс., на западе и севере – 116,5 тыс.; тылы белых фронтов насчитывали 188 тыс. человек, все вместе это составляло 537 тыс. человек. Красная же армия насчитывала в своих рядах 3 млн бойцов.
Когда регент Финляндии генерал Карл Маннергейм в начале 1919 г. предложил двинуть на Петроград 100-тысячную армию, требуя за это признания независимости страны, самоопределения Карелии и Олонецкой губернии, Колчак категорически от помощи отказался. Колчаковский министр внутренних дел В. Н. Пепеляев на просьбе бурят о самоуправлении наложил резолюцию: «Выпороть бы вас!»
Лозунг восстановления «единой и неделимой» России заставил в 1919 г. польское правительство отказаться от совместных действий с армией Деникина и даже пойти на контакты с большевиками. На Северном Кавказе против белых открыт был «второй фронт» (в Осетии, Ингушетии, Чечне, Дагестане) после приказа о мобилизации горцев в армию (ранее они были освобождены от воинской повинности), в то время как большевики участвовали в работе мусульманского «Совета обороны» Дагестана и их отряды даже воевали под зеленым знаменем. В ноябре того же года Деникин приказал судить как изменников депутатов Кубанской краевой рады за стремление создать федеративное государство (что вызвало распад кубанских казачьих частей); не захотел он иметь дело и с главнокомандующим войсками «самостийной» Украины Симоном Петлюрой.
Белое движение раскололось по вопросу, признавать или нет законодательство Временного правительства: лидеры Добровольческой армии выступали за признание, а донской атаман П. Н. Краснов – против; он опирался на помощь германской армии, а его оппоненты – на поддержку Антанты. Колчак и Деникин поддерживали лозунг «непредрешения» будущего государственного строя до Учредительного собрания, а советники Деникина вели монархическую пропаганду. Происходили конфликты между Деникиным и Врангелем, между «добровольческими» и донскими генералами.
Белые так и не смогли объединиться и выдвинуть приемлемую для большинства населения программу. «В противобольшевистском стане все усилия Москвы, Киева, Ростова, Самары, всех политических и общественных организаций – правых и левых – по крайней мере в 1918 г. были направлены не на преодоление этих противоречий, а на поиски «вернейшей» ориентации и «наилучших» форм государственного строя. Ни того, ни другого мы не нашли», – признавал А. И. Деникин. Но такие поиски в белом стане были.
Деникин и особенно Врангель склонялись к «столыпинской» модели социально-политического реформаторства, например, по главному для подавляющего большинства населения вопросу о земле. В апреле 1919 г. правительство Юга России издало манифест о будущей реформе, проект которой предусматривал сначала возвращение всех захваченных земель и частичное их перераспределение… через три года после окончания военных действий. П. Н. Врангель в мае 1920 г. принял закон о земельной реформе. Отчуждению подлежала вся сдававшаяся в аренду земля; при этом не подлежали изъятию прежде выделенные хутора и отруба, церковные земли и «высококультурные хозяйства». Земля должна была распределяться между крестьянами в частную собственность и за выкуп, равный пятикратной стоимости среднего урожая с десятины, в течение 25 лет; прежние же владельцы должны были получить компенсацию от государства. Закон безнадежно запоздал: он действовал на крошечной части бывшей империи, и крестьяне уже не верили в успех белых.
Другой вариант национальной консолидации, опирающийся на старомосковские традиции, был предпринят на Дальнем Востоке. Летом 1922 г. во Владивостоке был созван Земский собор, который должен был определить форму правления во всей «освобожденной от советской власти России». В его состав вошли епископы, представители старообрядческих и мусульманских общин, военное командование