Но я знала, что мне никогда туда не попасть.
Глава 25
В тот день, покачиваясь в экипаже рядом с Ричардом, я не обманулась в своих грустных мыслях. Я была права, ожидая, что буду чувствовать себя как старая больная лошадь, тянущая тяжелый воз по грязной дороге. Я почти физически ощущала тяжесть вины и склонялась под ней все больше и больше с каждым теплым летним днем.
Джулия, ты положительно становишься сутулой, — с удивлением сказала мама, стоя у окна гостиной и наблюдая, как я срезаю розы в саду. — Выпрямись, моя дорогая, и не смотри так печально. Что-нибудь случилось?
— Нет, мама, — ответила я, послушно выправив плечи и подняв подбородок, но я знала, что скоро опять забудусь и ссутулюсь. Я чувствовала тяжесть незаконно зачатого ребенка в животе и груз вины на плечах. И от этого я не могла не склоняться, как наклоняется человек, идущий против ветра.
Этот ветер дул навстречу мне последнюю неделю июня и первые недели июля, пока я ожидала Ричарда домой и думала о том, что произойдет, когда мы все расскажем нашим родителям.
Дядя Джон и мама сговорились почаще оставлять меня одну. Они видели, что здоровье мое стало лучше, тошнота прошла и я могла есть нормально. Их только беспокоили горькие линии вокруг моего рта и морщина, залегшая на лбу, словно печать Каина.
Я не могла смотреть на мою дорогую мамочку, не думая о том впечатлении, которое новость произведет на нее. Оказалось, что я мечтаю о том, чтобы она рассердилась на меня, по-настоящему сильно рассердилась. Больше всего я боялась, что она будет смотреть на меня немыми от ужаса глазами и винить во всем себя. Каждый день я пыталась избавиться от этой мысли. Если бы я продолжала думать о том, что мамино сердце разобьется из-за меня, я бы не могла продолжать жить.
А я должна была жить.
Пшеница хорошо уродилась в Экре, и мы готовили людей и телеги для урожая. Все фермы, которые каждый год убирают урожай, считают эти приготовления самым важным, а мы в Вайдекре были новичками. Это была борьба, борьба с погодой: пшеница должна быть сжата и сложена в амбары, как только она созреет. Это не сено, которое может стоять в поле, мокнуть и снова высыхать. Как только пшеница сжата, она должна быть убрана с поля.
Это была борьба с погодой.
Это была напряженная подготовка: люди и инвентарь, жнецы и фуры — все надо было собрать заранее. Это была деловая борьба: предстояло решить, какую часть урожая, в соломе и зерне, продать, а какую часть оставить для себя. Предстояло решить, какую цену запросить: либо чтобы продать как можно скорее, либо сохранить зерно до тех пор, пока цены не начнут подниматься. Предстояло выбрать, получить ли прибыли за счет голодающих людей, отказываясь продавать зерно по доступным ценам, поднимая и поднимая цены, пока люди голодают.
Решение было легким для Вайдекра. Никогда больше в Экре не будут голодать, если урожай добрый и амбары полны зерна. Но Ральф, дядя Джон и я согласились, что часть урожая будет продана на лондонском рынке по наивысшей цене, которую он предложит. Даже Ральф был уверен, что бедные не станут протестовать против такого решения, увидев, что мы сначала удовлетворили потребности местного рынка.
Только однажды за это теплое солнечное время, пока я ожидала приезда Ричарда домой, я столкнулась с серьезной проблемой. Ральф Мэгсон попытался поговорить со мной. Это и должен был быть Ральф. Он не забыл меня, поскольку был мне настоящим другом и всегда будет им. Он видел, как с каждым днем бледнеет и бледнеет мое лицо и темные круги ложатся под глазами.
Я вернулась в карете из Чичестера, куда ездила заказать серпы. Наш Нед не имел времени наковать их, так как был загружен другой работой. По пути я попросила Джема заехать в Экр, чтобы я могла оставить записку для Ральфа о том, что серпы будут доставлены на следующей неделе.
Когда мы подъехали к коттеджу Ральфа, он сидел на ступеньке, греясь на солнышке и покуривая трубку. Увидев меня, он улыбнулся и не стал вставать, дожидаясь, пока я подойду к нему и сяду рядом.
— Погрейтесь на солнышке, — пригласил он меня. — Единственное, о чем я сожалею после своего возвращения в Вайдекр, так это о том, что у нас мало солнца. Некоторое время я был на островах в южных морях. Там так жарко, что днем невозможно работать. И я, бывало, вытягивался на солнцепеке и спал весь день.
Я тихо сидела рядом и видела его улыбку, закрытые глаза и обращенное к солнцу лицо. Солнце не грело меня, хотя коже стало жарко. Будто бы кровь, питавшая мою маленькую дочурку, была отравой для моей собственной плоти. Каждый раз, стоило мне улыбнуться, или взглянуть на растущий листик или играющего ребенка, или рассмеяться какой-то шутке, как тревога словно обручем сжимала мне голову и я чуть не падала в обморок от мысли, что скоро, очень скоро я вынуждена буду рассказать маме о том, что я беременна и тайно обвенчалась с кузеном.
— Что беспокоит вас? — тихо спросил Ральф. — Последние дни вы белая, как снятое молоко. Это не похоже на вас, Джулия.
— Все в порядке, — ответила я, не разжимая губ.
— Вы не беременны случаем? — как бы невзначай кинул Ральф. Он продолжал сидеть полуотвернувшись и смежив веки, так что не видел моих вспыхнувших щек, и я могла говорить спокойно.
— Нет, — сказала я.
— Если даже и так, — он говорил будто о чем-то малозначащем. — Если бы даже было и так, нет никакой необходимости выходить замуж в спешке или признаваться матушке или дяде Джону. Есть много способов избавиться от ребенка, только если сделать это вовремя.
— Действительно? — спросила я.
— Угу. Если бы моя подружка оказалась в такой беде, я бы отвез ее в табор к цыганам, к какой-нибудь разбирающейся в таких вещах женщине. Я бы мог съездить туда прямо сегодня, если вы хотите, Джулия.
— Нет, — ответила я. — В этом нет необходимости.
Ральф открыл глаза и остро взглянул на меня.
— Рад слышать. Я был уверен, что вас гнетет именно это. — Он снова закрыл глаза, как слепой предсказатель судьбы, и прислонился головой к стене дома. — Девушка, принужденная к помолвке, еще не связана словом, — сказал он, не обращаясь ни к кому в особенности. — И девушка, потерявшая невинность, не обязана выходить замуж за этого человека. Не слушайте знатных людей. Они скажут вам, что для молодой леди лучше быть мертвой, чем обесчещенной. И что каждая молодая невеста, которая идет в белом к алтарю, невинна. Но это неправда, вы же знаете.
Я ничего не ответила. Ральф все еще не смотрел на меня.
— Поэтому, если вы и согрешили со своим кузеном тогда в холмах, вы не обязаны выходить за него. Вы можете отказать ему и выйти замуж за другого, и никто не будет ничего знать. В Экре никто не станет думать о вас из-за этого хуже. — Он немного помолчал. — И ваш муж, кто бы он ни был, никогда не услышит от нас ни слова, — заключил он.