выкупается его богатою натурою. Его во многих отношениях дурное настоящее – обещает прекрасное будущее» (В. Г. Белинский. «Герой нашего времени»).
Позднейшие критики связали образ Печорина с общественной атмосферой 1830-х годов, включили его в последекабристское поколение, утратившее общественные идеалы, и назвали «лишним человеком». Этот термин возник благодаря повести И. С. Тургенева «Дневник лишнего человека» (1850). В ряд лишних людей А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов, Д. И. Писарев включали Онегина, Печорина, главного героя романа И. С. Тургенева «Рудин» и увенчивали его «бездельником» Обломовым.
«…Онегины и Печорины были совершенно истинны, выражали действительную скорбь и разорванность тогдашней русской жизни. Печальный рок лишнего, потерянного человека только потому, что он развился в человека, являлся тогда не только в поэмах и романах, но на улицах и в гостиных, в деревнях и городах. ‹…› Но время Онегиных и Печориных прошло. Теперь в России нет лишних людей ‹…›. Кто теперь не найдет дела, тому пенять не на кого, тот в самом деле пустой человек, свищ или лентяй. И оттого очень естественно Онегины и Печорины делаются Обломовыми» (А. И. Герцен. «Very dangerous!!!», 1859).
Однако лермонтовский роман вызвал не только многочисленные критические отзывы, но и литературные подражания. Вариации лермонтовского образа находили в тургеневских повестях и первых романах, романе М. А. Авдеева «Тамарин» (1849–1851).
Оригинальный прием придумал молодой писатель, умерший от чахотки почти в лермонтовском возрасте, А. О. Осипович-Новодворский (1853–1882). В повести «Эпизод из жизни ни павы ни вороны» он создает литературную биографию своего героя, еще одного лишнего человека, Преображенского. Его дедом оказывается Демон, отцом – Григорий Александрович Печорин, а старшими братьями – Базаров и Рудин. Любопытно, что Преображенский отказывается включать в свою семью Онегина, потому что «он вовсе не брат отца, как утверждали некоторые, а только далекий родственник, десятая вода на киселе», и Обломова, который «сын Онегина, а не Печорина».
Устав летать над хребтами Кавказа, дедушка решает умереть, собирает всю семью и цитирует очень похожее на лермонтовское стихотворение (конечно, это юмористическое подражание поэту): «Ах, как я жил, как шибко жил! / Могу сказать – две жизни прожил! / Жизнь, так сказать, на жизнь помножил. / И нуль в итоге получил…»
После этого Демон произносит речь-завещание, обращенную к сыну Печорину: «– „Дух отрицанья, дух сомненья“, – медленно повторил умирающий. – А что же я отрицал? Я все отрицал, то есть, говоря другими словами, ничего не отрицал, а так, интересничал, баловался… И не признавал, впрочем, ничего. Это было просто полнейшее равнодушие ко всему на свете… (Дед зевнул.) О, если б я мог отрицать, то есть со смыслом отрицать! Если б я знал, что отрицать!.. Ты, сын мой, – Печорин повернул к нему голову, – ты находишься в более счастливых условиях. В тебе больше мускулов, крови; ты не можешь летать, как я в дни юности; ты, по необходимости, прикован к человеческому обществу, предмет твоих отрицаний и сомнений определеннее… Но ты пошел по ложной дороге, и я хочу тебя предостеречь: затем и признание это затеял… ‹…› Уй-ди в пусты-ню…»
Через некоторое время Печорин, к удивлению сыновей, выполняет пожелание отца, внезапно уезжает в пустыню, навсегда исчезая из повести.
Новодворский играет уже сложившимися в русской критике репутациями литературных героев как общественных типов, выразителей эпохи, «типичных представителей».
Но на Печорина можно взглянуть и иначе. Обратим внимание: Печорин – человек без биографии и предыстории. Мы ничего не узнаем ни о его семье, ни о причинах, по которым он оказался на Кавказе, ни о времени, прошедшем между первой и последней встречей с ним (а это целых пять лет). Намеки на предшествующие этапы печоринской жизни немногочисленны и неконкретны. Вспомним по контрасту, как подробно разработаны эти элементы характеристики в «Евгении Онегине».
Историческое время, в отличие от пушкинского романа, Лермонтовым почти не прописано. Печорин как внутренний человек живет в своем личном времени. Поэтому его временем может оказаться любая эпоха, где коллективные идеалы и общие ценности поколеблены и человек в одиночку, не опираясь на авторитеты, должен искать ответы на вопросы: «Зачем я жил? для какой цели я родился?..»
«Сколь бы огромный ‹…› интерес ни представляло это произведение для социолога, для историка литературы проблема „времени“ куда менее важна, чем проблема „героя“», – замечал В. В. Набоков («Предисловие к „Герою нашего времени“»).
Через десятилетие после лермонтовского романа и смерти поэта Я. П. Полонский пишет стихотворение «На пути на Кавказ» (1851). Оно оканчивается строфой:
В стороне слышу карканье ворона —
Различаю впотьмах труп коня —
Погоняй, погоняй! тень Печорина
По следам догоняет меня…
Посмотрев не вперед, а назад, мы можем увидеть вечный образ, на который мог ориентироваться Лермонтов. В поведении и размышлениях Печорина часто мелькает тень Гамлета, героя, живущего в век, который «вывихнул себе суставы». Во многих последующих героях русской литературы, в свою очередь, обнаруживается тень Печорина, его рефлексии, раздвоения между мыслью и жизнью, стремлением к добру, которое оборачивается чьим-то страданием.
«Лермонтову удалось создать вымышленный образ человека, чей романтический порыв и цинизм, тигриная гибкость и орлиный взор, горячая кровь и холодная голова, ласковость и мрачность, мягкость и жестокость, душевная тонкость и властная потребность повелевать, безжалостность и осознание своей безжалостности остаются неизменно привлекательными для читателей самых разных стран и эпох, в особенности же для молодежи; восхищение „Героем нашего времени“ со стороны критиков старшего поколения, по-видимому, есть не что иное, как окружаемые ореолом воспоминания о собственном отрочестве, когда они зачитывались романом в летних сумерках, с жаром отождествляя себя с его героем, нежели объективная оценка с позиций зрелого понимания искусства», – пытался объяснить английским читателям в 1958 году секрет воздействия романа тоже увлекавшийся им в юности В. В. Набоков.
«Героя нашего времени» и сегодня можно прочесть за один вечер. Но остались ли в XXI веке люди, способные зачитаться этой книгой в летние сумерки и отождествить себя с ее героем?
Загадка Лермонтова: жизнь как книга
Уже для современников Лермонтов стал поэтом односторонним, поэтом отрицания и анализа, поэтом «тоски по жизни» (В. Г. Белинский). Строгие критики видели в его поэзии повторение многих романтических мотивов.
Действительно, мотивы одиночества, разочарования, тоски, бегства, сна привычны и распространены в романтической лирике. Но особенность Лермонтова-поэта в том, что еще совсем юным он оправдывает и присваивает их, делает их фактами собственной биографии.
А. Блок, как мы помним, называл «веселое, легкое имя: Пушкин». Но в большей степени он чувствовал себя наследником другого поэта. «Лик его темен, отдаленен и жуток», – пишет он о Лермонтове («Педант о поэте», 1906).
Тем не менее для поэта Нового времени эти имена уже стояли рядом: «Лермонтов и Пушкин –