Серый костюм, серое лицо. Леон Фреверт не сильно изменился после смерти, даже несмотря на петлю, затянутую на его тощей шее. Канат спускался с верхнего уровня. Ярко-голубой корабельный канат. Двое полицейских пытались втащить тело наверх.
— Может, он подумал, что экипаж не вернется, — сказал Бюлов. — Слишком сильны были муки совести и страх перед последствиями.
У него в руке был пластиковый пакет для вещдоков, в нем листок бумаги.
— Его признание, если можно это так назвать.
Она взяла пакет. На листке одно слово, нацарапанное по-детски криво, заглавными буквами: «Простите».
— Простите, — проговорила Лунд. Она уставилась на Бюлова. — Простите? И это все?
— А вы что ожидали? Подробный дневник?
— Что-нибудь более существенное…
— У него в кармане нашли вот этот чек. — Он показал ей еще один пакет. — Леон Фреверт заправил свою машину примерно в тридцати километрах от склада, где был ранен Майер. За двенадцать минут до того, как вы позвонили в «скорую помощь».
Она смотрела на чек.
— Так быстро никто не ездит, Лунд.
— В чеке может быть ошибка.
— У нас есть запись камер видеонаблюдения с той заправки. Там он с машиной.
Слишком много мыслей, слишком много вариантов прокручивалось в ее мозгу.
— Этого не может быть.
Она смотрела на тело, раскачивающееся над ними. Наконец-то Леона Фреверта ухватили за пиджак, стали поднимать.
— Я спрашиваю вас в последний раз, — сказал Бюлов. — Вы не хотите пересмотреть свои показания?
На кухне довольная Пернилле пекла хлеб, а Бирк-Ларсен топал по комнате, строя планы.
— Если все пойдет нормально, сможем въехать уже на следующих выходных. Мне нужно доделать отопление…
Она раскатывала мягкое тесто.
— Антон очень огорчен…
— У детей всегда так, — пробурчал Бирк-Ларсен. — Он привыкнет.
— Я думаю, если бы мы купили собаку, ему стало бы легче.
— Разве не Эмиль просил щенка?
— Это же собака, Тайс. Они оба будут любить ее. Можно подарить ее Антону на день рождения.
Он подмигнул ей:
— Ну что ж, в таком случае говори потише.
— Они сейчас играют в гараже, не слышат нас.
Он подошел и встал перед ней. Забрал из ее пальцев комок сырого теста и сунул себе в рот. Она заглянула в его узкие глаза, всмотрелась в его плохо выбритое лицо. В чем-то Тайс навсегда остался мальчишкой, неразумным и беззащитным. И по-прежнему нуждался в ней.
Пернилле обняла его, поцеловала в колючую щеку, прошептала:
— Мы никогда не будем такими, как раньше? Больше никогда?
Правой рукой он гладил ее каштановые волосы, пока левой украдкой отщипывал себе еще теста.
— Мы будем теми же, кем были. Обещаю.
Она крепко прижалась к нему, лицом в широкую грудь, прислушалась к ритму его дыхания, ощущая в нем биение жизни, чувствуя силу.
В гараже Вагн Скербек играл со своим последним приобретением для мальчишек — черной радиоуправляемой машинкой на батарейках. Она ездила по полу между ящиками и фургонами. Антон управлял, Вагн был мишенью.
Машинка бросалась вперед и назад по бетонному полу. А он подпрыгивал и громко вопил, убегая от нее.
Наконец игрушка ударилась о его белые кроссовки.
— Задавил! — крикнул Скербек. — Насмерть! — И он замер с вытаращенными глазами, вывалив язык изо рта.
Антон не засмеялся.
— Классно! — сказал Скербек. — Можно будет устроить гонки на газоне перед вашим новым домом.
— Можно, я возьму ее наверх в свою комнату, дядя Вагн?
Скербек подобрал игрушку с пола и протянул мальчугану:
— Она твоя. Можешь делать с ней все, что захочешь.
Антон схватил машинку. И тут же рука Скербека сверху вырвала ее из его пальцев.
— Но только когда переедешь в новый дом. — Он присел на корточки, заглянул мальчику в глаза. — Все немного нервничают, когда случается что-то новое.
— Ты тоже?
— Еще как. Особенно когда не знаю, что именно случится. Но перемены — это весело. Ты бы лучше…
— В подвале кое-что есть.
Скербек нахмурился:
— Что там может быть?
— Там паспорт Нанны. И на нем кровь. — Антон был напуган. — Только не говори папе. Он будет ругать меня.
Скербек засмеялся, покачал головой:
— Что ты такое говоришь?
Мальчик попытался опять завладеть машинкой. Скербек отвел руку:
— Антон… Тебе это только кажется, потому что ты боишься переезжать. Но тебе нечего бояться. И ты всегда должен говорить правду.
Мальчик отошел на шаг:
— Я не вру! Я видел паспорт в подвале.
Он вытянул руку и взял машину. На этот раз Скербек не препятствовал ему.
После чего Антон ушел наверх.
Дети лежали в своих кроватях, взрослые втроем сидели вокруг кухонного стола, заставленного грязной посудой.
Бирк-Ларсен курил с лицом мрачнее тучи.
— Что еще сказал Антон? — спросила Пернилле.
— Ничего, — ответил Скербек. — Только то, что видел паспорт Нанны.
— Черт бы побрал этих детей, — прогудел Бирк-Ларсен. — Я был там сотни раз и никакого паспорта не видел. А ты?
— Он просто переживает, Тайс. Он же ребенок, столько всего… Нам ведь тоже не по себе.
— Где? — спросила Пернилле.
— Сказал — в подвале. Но там вообще ничего нет. Так, был мусор кое-какой, но я вынес почти все.
— Как мог ее паспорт оказаться в Хумлебю? — недоумевал Бирк-Ларсен. — Нанна даже не знала о том, что я купил там дом.
— Я могу съездить посмотреть, если хочешь.
— Там ничего нет, Вагн.
Пернилле сдавила пальцами виски. В кухне больше не пахло хлебом. Здесь остался только запах сигарет и пота.
— Тогда почему, — спросила она, стараясь сдерживаться, — он так сказал?
— Это же Антон! Он говорит все, что вздумается. Но это уже слишком. Я не позволю ему болтать что попало. Завтра же утром поговорю с ним.
Она не собиралась сдаваться:
— Полиция так и не нашла ее паспорт. Они много раз спрашивали нас о нем.
Он направил на нее тяжелый взгляд. Это был другой Тайс. Жесткий, холодный, безжалостный.
— Пожалуйста, не говорите с Антоном об этом, — сказал Скербек. — Я ему обещал…
Пернилле тут же набросилась на него:
— Нет, мы обязательно должны поговорить с ним. Завтра все вместе поедем туда и посмотрим. Я хочу знать…
— Его там нет! — рявкнул Бирк-Ларсен.
Она прикрыла глаза на мгновение, борясь с гневом.
— Его там нет, — повторил он спокойнее. — И завтра у него день рождения.
— Тайс…
Его большая ладонь взрезала над столом воздух.
— И хватит об этом.
За несколько минут до начала последних дебатов в прямом эфире, которые должны были состояться в центральной телестудии, Поуль Бремер спорил с продюсером передачи об очередности выступлений.
— Я представляю крупнейшую партию, то есть я иду последним, — заявил он.
Женщина-продюсер не была готова к конфликту.
— Мы договаривались о жеребьевке, — возразила Риэ Скоугор.
— Я не давал своего согласия на это. Мы поступим так, как поступали всегда: последнее слово за лидирующей партией. Вот что…
Его прервал звонок мобильного телефона, и он отошел на несколько шагов, чтобы ответить.
— Может, лучше отказаться от жеребьевки, — предложила продюсер, — раз возникают такие проблемы.
— Мы договорились!
Бремер внимательно слушал, что ему говорил невидимый собеседник по телефону, и при этом смотрел прямо на Скоугор.
— Эфир через десять минут, — переживала продюсер.
Вернулся Бремер — сама любезность и обаяние.
— А знаете, давайте тянуть жребий. Мне кажется, что сегодня мне повезет. — Серые глаза, не отпускавшие Скоугор, были ледяными. — А потом игра уже будет закончена.
Хартманн все еще был в гардеробной при студии и созванивался с Мортеном Вебером, который оставался в ратуше.
— Почему уволили Брессау? Мне нужна правда, Мортен.
— Наверное, облажался по-крупному. У тебя же сейчас теледебаты?
— Почему его уволили?
Вебер мялся:
— Ты же сам знаешь, сплетни здесь плодятся с молниеносной скоростью. Если всему верить…
— Проклятье, да скажи, наконец, правду! Мне опять звонил этот кровосос Салин. Его просто распирало от радости, что теперь мне точно конец. Ничего толком не сказал, только то, что Бремер после дебатов сделает сообщение. Я должен знать, что они замышляют. О чем он говорил?
— Он блефует, чтобы испортить тебе дебаты. И судя по всему, у него прекрасно получается.
— Кому Риэ посылала тот пакет? Лунд?
— Я не знаю и, честно говоря, не собираюсь в этом копаться. У меня есть более приятные занятия.
— А могла Риэ закрыть доступ в квартиру?
— Конечно могла. Как и любой наш сотрудник.
— Ты проверил, что она делала вечером в ту пятницу?