— А ты, приятель, молчишь, — прошептал Шико, — не доверяешь себе.
«А ты разболтался, — подумал Борроме, — значит, опьянел».
Но Шико заметил, что из пяти бутылок, выстроившихся справа от Борроме, ни одна бутылка не была осушена до конца.
Это подтверждало догадку гасконца, что у капитана на его счет дурные намерения.
Он привстал, чтобы принять из рук Борроме пятую бутылку, и покачнулся.
— Ну вот, — сказал он, — вы заметили толчок от землетрясения?
— Что вы!
— Да, тысяча чертей! Счастье, что гостиница «Рог изобилия» построена прочно, а то она все время вращается.
— Правильно, — сказал Борроме, осушая свой стакан до последней капли. — Я тоже это ощущал, но не понимал причины.
— Потому что вы не читали трактат «De Natura rerum».[76] Если бы вы его прочли, то знали бы, что не бывает следствия без причины.
— Если так, дорогой собрат, откройте мне причину вашего переодевания. Ведь вы нарядились горожанином, когда пришли к дону Модесту.
— Охотно. Но и вы в свою очередь скажите мне, почему были наряжены монахом? Признание за признание.
— Идет! — сказал Борроме.
— Значит, вы хотите знать, почему я был переодет горожанином? — спросил Шико, причем язык его заплетался все сильнее.
— Говорите же.
— Двух слов достаточно.
— Слушаю вас.
— Я шпионил в пользу короля.
— Вы, значит, по ремеслу шпион?
— Нет, я любитель.
— Что же вы разведывали у дона Модеста?
— Я шпионил за самим доном Модестом, за братом Борроме, за юным Жаком и вообще за всем монастырем.
— И что же вы обнаружили, достойный друг?
— Прежде всего, что дон Модест — толстый болван.
— Ну, тут особой проницательности не требуется.
— Простите, простите! Его величество Генрих Третий не дурак, а считает дона Модеста светочем церкви и намерен назначить его епископом.
— Ничего не имею против такого назначения; наоборот, в этот день я здорово повеселюсь. А что еще вы открыли?
— Что некий брат Борроме не монах, а капитан.
— А еще что?
— Что юный Жак упражняется на рапирах, пока для него не настал час проткнуть человека шпагой.
— Ты и это понял? — произнес Борроме, нахмурившись. — Ну, а что еще ты обнаружил?
— Дай-ка мне выпить, иначе я больше ничего не припомню.
И Шико наполнил свой стакан.
— Ну как, — спросил Борроме, чокнувшись с сотрапезником, — припомнил?
— Черт побери, конечно!
— Что же ты еще увидел в монастыре?
— Я увидел под видом монахов солдат, подчиненных тебе, а не дону Модесту.
— Вот как! И это все?
— Нет, но наливай, наливай, не то я все перезабуду… — И Шико единым духом осушил стакан.
— Припоминаешь? — спросил Борроме.
— Еще бы! Я обнаружил целый заговор.
— Заговор? — бледнея, переспросил Борроме. — Против кого?
— Против короля.
— С какой целью?
— Похитить его.
— И это вы предупредили короля?
— А как же! Для этого я и явился в монастырь!
— Значит, из-за вас это дело сорвалось?
— Из-за меня.
— Проклятие! — процедил сквозь зубы Борроме.
— Вы сказали…
— Что у вас зоркие глаза, приятель.
— Ну, что там!.. — заплетающимся языком ответил Шико. — Дайте-ка мне бутылку, и вы удивитесь, когда я вам скажу, что я еще видел.
Борроме поспешно удовлетворил желание Шико.
— Прежде всего, я видел раненого господина де Майена.
— Эко дело!
— Пустяки, конечно: он попался мне на пути. Потом я видел взятие Кагора.
— Как! Взятие Кагора! Вы, значит, прибыли из Кара?
— Конечно. Ах, капитан, замечательное это было зрелище: такому храбрецу, как вы, оно пришлось бы по сердцу.
— Не сомневаюсь. Вы, значит, были подле короля Наваррского?
— Совсем рядышком, друг мой, как сейчас с вами.
— И вы с ним расстались?
— Чтобы сообщить эту новость королю Франции.
— Вы были в Лувре?
— За четверть часа до вас.
— Ну, я не стану спрашивать, что вы видели после этого, — ведь с тех пор мы с вами не расставались.
— Напротив, спрашивайте, спрашивайте, ибо, честное слово, это самое любопытное.
— Говорите же, прошу вас.
— Еще стаканчик, чтобы язык развязался… Полнее… Отлично! Так вот, я видел, приятель, что, вынимая из кармана письмо его светлости герцога де Гиза, вы выронили другое письмо.
— Другое! — вскричал Борроме, вскакивая с места.
— Да, — сказал Шико. — И оно у тебя тут!
Пальцем, дрожащим от опьянения, он ткнул в кожаную куртку Борроме, как раз в то место, где находилось письмо.
Борроме вздрогнул, словно рука Шико была куском раскаленного железа.
— Ого, — сказал он, — недостает, чтобы вы знали, кому оно адресовано.
— Подумаешь! — молвил Шико, кладя руки на стол. — Оно адресовано герцогине де Монпансье.
— Боже мой! — вскочил Борроме. — Надеюсь, вы ни чего не сказали об этом королю?
— Ни слова, но обязательно скажу.
— Когда же?
— После того, как посплю немного, — ответил Шико. И он опустил голову на руки.
— Значит, король все узнает?
— Поймите же, любезный, — продолжал Шико, поднимая голову и смотря на Борроме осоловелыми глазами, — вы заговорщик, я шпион. Вы устраиваете заговор — я вас выдаю. Каждый из нас выполняет свою работу, вот и все. Спокойной ночи, капитан.
Говоря это, Шико не только занял свою первоначальную позицию, но и закрыл ладонями лицо — открытой осталась только спина; зато спина эта, освобожденная от кирасы, лежащей на стуле рядом, как бы напрашивалась на удар.
— А, ты хочешь выдать меня, приятель! — произнес Борроме, устремляя на собутыльника горящий взгляд.
— Как только проснусь, друг любезный; это дело решенное, — ответил Шико.
— Посмотрим еще, проснешься ли ты! — вскричал Борроме.
И с этими словами он нанес яростный удар кинжалом в спину Шико, рассчитывая пронзить его насквозь.
Но Борроме не знал о кольчуге, которую Шико заимствовал в оружейной дона Модеста. Кинжал его разлетелся на куски, словно стеклянный, от соприкосновения с этой славной кольчугой, которая таким образом вторично спасла жизнь Шико.
Вдобавок не успел убийца опомниться, как Шико, распрямившись, ударил в лицо Борроме кулаком, весящим фунтов пятьсот, и окровавленный капитан отлетел к стене.
Однако он тут же вскочил и схватился за шпагу.
Шико тоже выхватил оружие.
Винные пары рассеялись точно по волшебству. Он стоял, слегка опираясь на левую ногу, взгляд его был устремлен на врага, рука крепко сжимала эфес шпаги.