А я должна была жить.
Пшеница хорошо уродилась в Экре, и мы готовили людей и телеги для урожая. Все фермы, которые каждый год убирают урожай, считают эти приготовления самым важным, а мы в Вайдекре были новичками. Это была борьба, борьба с погодой: пшеница должна быть сжата и сложена в амбары, как только она созреет. Это не сено, которое может стоять в поле, мокнуть и снова высыхать. Как только пшеница сжата, она должна быть убрана с поля.
Это была борьба с погодой.
Это была напряженная подготовка: люди и инвентарь, жнецы и фуры — все надо было собрать заранее. Это была деловая борьба: предстояло решить, какую часть урожая, в соломе и зерне, продать, а какую часть оставить для себя. Предстояло решить, какую цену запросить: либо чтобы продать как можно скорее, либо сохранить зерно до тех пор, пока цены не начнут подниматься. Предстояло выбрать, получить ли прибыли за счет голодающих людей, отказываясь продавать зерно по доступным ценам, поднимая и поднимая цены, пока люди голодают.
Решение было легким для Вайдекра. Никогда больше в Экре не будут голодать, если урожай добрый и амбары полны зерна. Но Ральф, дядя Джон и я согласились, что часть урожая будет продана на лондонском рынке по наивысшей цене, которую он предложит. Даже Ральф был уверен, что бедные не станут протестовать против такого решения, увидев, что мы сначала удовлетворили потребности местного рынка.
Только однажды за это теплое солнечное время, пока я ожидала приезда Ричарда домой, я столкнулась с серьезной проблемой. Ральф Мэгсон попытался поговорить со мной. Это и должен был быть Ральф. Он не забыл меня, поскольку был мне настоящим другом и всегда будет им. Он видел, как с каждым днем бледнеет и бледнеет мое лицо и темные круги ложатся под глазами.
Я вернулась в карете из Чичестера, куда ездила заказать серпы. Наш Нед не имел времени наковать их, так как был загружен другой работой. По пути я попросила Джема заехать в Экр, чтобы я могла оставить записку для Ральфа о том, что серпы будут доставлены на следующей неделе.
Когда мы подъехали к коттеджу Ральфа, он сидел на ступеньке, греясь на солнышке и покуривая трубку. Увидев меня, он улыбнулся и не стал вставать, дожидаясь, пока я подойду к нему и сяду рядом.
— Погрейтесь на солнышке, — пригласил он меня. — Единственное, о чем я сожалею после своего возвращения в Вайдекр, так это о том, что у нас мало солнца. Некоторое время я был на островах в южных морях. Там так жарко, что днем невозможно работать. И я, бывало, вытягивался на солнцепеке и спал весь день.
Я тихо сидела рядом и видела его улыбку, закрытые глаза и обращенное к солнцу лицо. Солнце не грело меня, хотя коже стало жарко. Будто бы кровь, питавшая мою маленькую дочурку, была отравой для моей собственной плоти. Каждый раз, стоило мне улыбнуться, или взглянуть на растущий листик или играющего ребенка, или рассмеяться какой-то шутке, как тревога словно обручем сжимала мне голову и я чуть не падала в обморок от мысли, что скоро, очень скоро я вынуждена буду рассказать маме о том, что я беременна и тайно обвенчалась с кузеном.
— Что беспокоит вас? — тихо спросил Ральф. — Последние дни вы белая, как снятое молоко. Это не похоже на вас, Джулия.
— Все в порядке, — ответила я, не разжимая губ.
— Вы не беременны случаем? — как бы невзначай кинул Ральф. Он продолжал сидеть полуотвернувшись и смежив веки, так что не видел моих вспыхнувших щек, и я могла говорить спокойно.
— Нет, — сказала я.
— Если даже и так, — он говорил будто о чем-то малозначащем. — Если бы даже было и так, нет никакой необходимости выходить замуж в спешке или признаваться матушке или дяде Джону. Есть много способов избавиться от ребенка, только если сделать это вовремя.
— Действительно? — спросила я.
— Угу. Если бы моя подружка оказалась в такой беде, я бы отвез ее в табор к цыганам, к какой-нибудь разбирающейся в таких вещах женщине. Я бы мог съездить туда прямо сегодня, если вы хотите, Джулия.
— Нет, — ответила я. — В этом нет необходимости.
Ральф открыл глаза и остро взглянул на меня.
— Рад слышать. Я был уверен, что вас гнетет именно это. — Он снова закрыл глаза, как слепой предсказатель судьбы, и прислонился головой к стене дома. — Девушка, принужденная к помолвке, еще не связана словом, — сказал он, не обращаясь ни к кому в особенности. — И девушка, потерявшая невинность, не обязана выходить замуж за этого человека. Не слушайте знатных людей. Они скажут вам, что для молодой леди лучше быть мертвой, чем обесчещенной. И что каждая молодая невеста, которая идет в белом к алтарю, невинна. Но это неправда, вы же знаете.
Я ничего не ответила. Ральф все еще не смотрел на меня.
— Поэтому, если вы и согрешили со своим кузеном тогда в холмах, вы не обязаны выходить за него. Вы можете отказать ему и выйти замуж за другого, и никто не будет ничего знать. В Экре никто не станет думать о вас из-за этого хуже. — Он немного помолчал. — И ваш муж, кто бы он ни был, никогда не услышит от нас ни слова, — заключил он.
Я встала на ноги. Ральф поднял на меня глаза и заслонил их рукой от солнца. Мое лицо оставалось в тени.
— Благодарю вас, — официально сказала я. — Я поняла все, о чем вы говорили, но я не нуждаюсь в вашей помощи, какова бы она ни была.
Ральф сделал рукой легкий небрежный жест.
— Я весь в вашем распоряжении, — с улыбкой сказал он. — Простите, что не встаю.
Я не могла сдержать улыбки, повернулась на каблуках, пошла через садик к поджидавшей меня карете и поехала домой, где мама играла на фортепиано, не зная, что всего через несколько дней ее постигнет страшный удар.
Пшеница созрела раньше, чем Ричард вернулся домой.
И я была рада этому. Даже в глубине моего отчаяния я радовалась, что мы успеем сжать наш первый урожай и бережно убрать его с поля, прежде чем я вызову бурю на наши головы и мы с дядей Джоном не сможем больше обсуждать никакие деловые вопросы.
Погода стояла знойная, и, когда я в следующий раз увидела Ральфа, он сказал, что надо убрать пшеницу в течение ближайших нескольких дней, пока не разразился шторм.
— Какое забавное небо, — заметил он, щурясь в покрытое сплошными белыми облаками небо. Солнце ослепительно светило сквозь них, но не могло разорвать их сплошной покров.
— Чувствуется, что надвигается буря, — ответила я. — Так же было и во время сенокоса, но тогда буря прошла стороной.
— Если бы я был в море, я велел бы сейчас убирать паруса и на всех парах стремиться укрыться в гавани. — Ральф, не отрываясь, смотрел вдаль, туда, где на горизонте облака казались желтыми.
— Сколько времени может простоять пшеница, пока мы не уберем ее? — поинтересовалась я.