Читать интересную книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 - Нелли Шульман

устроил в честь гостя епархии:

– Не говорите мне о ваших обетах, – заметил он, позвонив в резиденцию епископа, – пост прошел, можно поесть мяса… – святой отец Мендес не стал отказываться. Сеньор Вольдемар пригласил в эстансию городских приятелей с женами:

– Дочку я рано отправлю спать… – пообещал он, встречая епископа и священника, – ей всего одиннадцать, нечего ей болтаться со взрослыми по ночам… – весенний вечер неожиданно выдался ясным, небо над городом очистилось. Вымощенный камнем внутренний двор эстансии освещали яркие звезды. С юга, от пролива, дул прохладный ветерок:

– Если бы не дожди, наша весна была бы замечательной, – признался сеньор Гутьеррес, – но ничто не сравнится с весной в Вечном Городе… – он объяснил, что навещал Италию до войны. Святой отец Мендес развел руками:

– Я тогда был ребенком, я вырос в Нью-Йорке… – по-английски он говорил с бруклинским прононсом, – мой отец врач, матушка выучилась на медсестру. После моего рождения она стала вести дом, заботиться о хозяйстве… – сеньор Вольдемар погладил ухоженную, светлую бороду, с заметной сединой:

– Как и положено доброй католичке. Моя Клара тоже растет набожным ребенком… – Клару, высокую для своих лет, темноволосую девчонку, отец Мендес видел мельком. Приложившись к епископскому перстню, получив благословение, дочь Гутьерреса убежала в глубины дома:

– Она рано ложится спать, – заметил сеньор Вольдемар, – детям нужна дисциплина. Тяжело воспитывать дочь без женской руки, но, кажется, я справляюсь. Через два года у Клары первое причастие… – они поболтали о католическом образовании. Сеньор Гутьеррес подмигнул молодому священнику:

– Даже в нашей глуши мы слышали об инициативах его святейшества. Должен сказать, что я против перевода богослужения на разговорные языки. Латынь есть латынь, мы обязаны оставаться верными традиции. В школе у Клары, впрочем, преподают только молитвы. Девочкам латынь ни к чему… – узнав, что отец Мендес намеревается посетить Аргентину, хозяин обрадовался:

– У меня в Буэнос-Айресе живет много друзей, они будут рады с вами познакомиться. Приятно… – оглянувшись, он понизил голос, – что к пастырскому служению приходят культурные молодые люди. Мы граждане нового века, нельзя ограничиваться старыми перечницами на епископских кафедрах… – святой отец Мендес примирительно улыбнулся:

– Я уверен, что через сорок лет меня тоже кто-то назовет старой перечницей, дорогой сеньор… – Гутьеррес смерил его долгим взглядом:

– Через сорок лет, а то и раньше, вы получите аметист на палец… – пообещал он, – у меня большой жизненный опыт, я разбираюсь в людях. Вы далеко пойдете, святой отец Симон… – откупорив еще одну бутылку красного вина, он велел:

– Подставляйте бокал. Мои аргентинские друзья не бедные люди. Владельцы эстансий, виноградников, фабрик. Я уверен, что ваша миссия… – отец Симон приехал в Южную Америку собирать деньги для ордена иезуитов, – увенчается успехом… – тонко зазвенел хрусталь, священник склонил голову:

– Ради вящей славы Господней, сеньор Гутьеррес. Ради вящей славы.

Шмуэлю Кардозо еще никогда не было так одиноко.

Сильный дождь стучал по жестяной крыше промозглой епископской резиденции. Старинный, прошлого века дом, торчал на склоне холма в центре Пунта-Аренаса. Из большого, в мелких переплетах окна виднелись тусклые фонари на городских улицах, далекие огоньки кораблей в порту. Шмуэль присел на подоконник:

– Каждая лодка в море, словно звезда в небе. Они следуют назначенным путем, а тем, кто на берегу, остается только следить за ними. Но я не слежу, я теперь в самой гуще событий… – по спине в кашемировом кардигане, пробежал неприятный холодок. Он отхлебнул горячего, пахнущего травами чая.

Стальной термос и налитую грелку принесла пожилая экономка епископа Борича. По лицу женщины Шмуэль понял, что у нее есть индейская кровь:

– Чай местный, на наших травах, – ласково сказала она, – а с грелкой лучше спится, святой отец. Боюсь, что вчера выпал единственный ясный день за всю весну. Сейчас опять зарядят дожди, а отопление оставляет желать лучшего… – она покачала черноволосой, в седине головой. Старомодная спальня, с кроватью под балдахином, действительно, дышала прохладой:

– Камин только в гостиной, – Шмуэль поежился, – а батареи едва теплые… – в комнате пахло влагой, пожелтевшей бумагой, плесенью. Он изучил растрепанные томики на книжной полке. Епископ Борич сослал в гостевую спальню забытые труды по истории церкви. Шмуэль снял с полки книжицу в растрескавшейся обложке:

– Орден иезуитов в Южной Америке… – брошюру издали в Лиме, в середине прошлого века. Зашелестели страницы, он увидел гравированный портрет монаха, с худым, суровым лицом:

– Брат Паоло, глава трибунала святой инквизиции, в Картахене… – Шмуэль пробежал глазами кусочек главы:

– Эту историю я помню. Из Картахены регулярно присылают просьбы о рассмотрении кандидатуры его сестры для беатификации, но, как мне сказали, оснований для этого никаких нет…

Работая над статьями для «Оссерваторе Романо», Шмуэль разговаривал со служителями курии, из комиссии по признанию заслуг предполагаемых святых:

– Она попросту была сумасшедшей, эта девушка, – заметил один из священников, – немудрено, на ее глазах сожгли ее семью. Более того, и она и ее брат приняли крещение детьми, вряд ли по собственной воле… – прелат поморщился:

– Надо пересмотреть наше отношение к деятельности инквизиции. В любом случае, мы не собираемся нашими решениями поддерживать давно отжившие свое практики… – он положил ладонь на папку, – вроде случившегося с вашими дальними предками… – Шмуэль вздохнул:

– Мать этих детей, Сара-Мирьям, стала еврейкой. Она взошла на костер, не желая отказаться от своей веры. Понятно, что я сам выбрал святое крещение, и сейчас другое время, но вряд ли бы люди того века меня бы похвалили… – у Шмуэля не было сомнений в правильности его пути, однако в письмах отцу Войтыле, своему духовнику, он упоминал о раздумьях:

– Отец Кароль говорит, что это испытание для меня, – вспомнил он, – словно ребе, велевший кузену Аарону отправиться в армию и поступить в светский университет. Это часть испытаний, и моя неуверенность тоже дар Божий…

В том, кто такой на самом деле сеньор Гутьеррес Шмуэль был уверен. Готовясь к миссии в Риме, в компании Иосифа, он внимательно изучил досье Моссада на беглых нацистов. Вальтер Рауфф постарел, обзавелся ребенком, но это был именно он:

– Здесь никто не подозревает о его истинном лице, – понял Шмуэль, – но мне нельзя его раскрывать. Дядя Мишель и дядя Авраам молодцы, они направили нас на верный путь. Понятно, что в Патагонии кто-то остался. Нацисты после войны свили здесь целое гнездо… – в Риме Шмуэль встречался с братом в уединенном кабинете, в библиотеке Ватикана. Он ожидал, что Иосиф захочет прогуляться по ночным клубам, однако брат отказался:

– Идет оперативная работа, это все равно, что твои обеты, – он усмехнулся, – нельзя отвлекаться от дела ради девчонок и выпивки. И вообще… – он поправил безукоризненную рясу, сшитую ватиканскими портными, – я отец Симон Мендес, а вовсе не Иосиф Кардозо. Надо вживаться в роль. Мерки у нас одни и те же, почерк одинаковый, все складывается, как нельзя лучше. Удобно, что вам не запрещают выпивку и курение… – он подмигнул. Шмуэль хмуро отозвался:

– Кроме постов. Убирай календарь… – он выхватил у брата листок, – посты и праздники ты должен знать наизусть, как и молитвы с житиями святых… – Иосиф ловко плюнул жвачкой в корзину для бумаг:

– Говоря о святых, когда беатифицируют дядю Виллема? Сколько можно ждать, с конца войны прошло пятнадцать лет. Все нужные показания у комиссии есть, включая наши… – Шмуэль почесал в голове:

– Это дело долгое. Его святейшество занят подготовкой собора, он не отвлекается на посторонние вещи… – брат возмутился:

– Ничего себе посторонние. Священник принял мученическую смерть, до конца оставшись с паствой… – Шмуэль отозвался:

– Он не один такой был. Отца Кольбе, предложившего свою жизнь ради спасения невинного заключенного, тоже пока не беатифицировали. В курии серьезно подходят к таким вещам, нужны веские доказательства… – отложив томик, Шмуэль присел на холодную постель:

– Если бы не отец Виллем, мы бы не выжили… – он опустил голову в руки, – мы обязаны перед его памятью в поисках