Знаете, нужно быть настоящим художником и по-настоящему понимать природу, чтобы творить, как Пикман. Любому журнальному поденщику под силу наляпать побольше краски и назвать это ночным кошмаром, или шабашем ведьм, или портретом дьявола, но лишь великий художник внушит вам ужас правдоподобием своего творения. Это потому, что настоящий художник досконально изучил анатомию ужаса и физиологию страха линии и пропорции, соединяющиеся со скрытыми инстинктами илм наследственной памятью о страхе, правильные цветовые контрасты и световые эффекты, пробуждающие ощущение новизны. Не стоит объяснять вам, почему от Фюсли по коже бегут мурашки, а от какой-нибудь дешевой картинки, помещенной на фронтисписе книжки о привидениях, нас разбирает смех. Что-то этим людям Удается зацепить помимо жизни, и благодаря им мы тоже можем это на мгновение зацепить. У Доре такое есть. И у Сайма. И у адгаролы в Чикаго. И у Пикмана это было так, как ни у кого не было до него и после дай бог не будет.
Не спрашивайте меня, что именно они видят. Вам ведь известно, в признанном искустве весь мир делится на то, что живет, дышит и принадлежит природе, и на манекены или искусственный хлам, который коммерческая сошка тиражирует, как правило, в пустой мастерской. Ну, я хочу сказать, что у того, кто живописует сверхъестественное, должно быть воображение, подсказывающее ему образы, или, составляя реальные сцены, он заимствует понемногу из призрачного мира, в котором живет. В любом случае ему удается получить результаты, отличающиеся от сладких мечтаний симулянта точно так же, как творения художника натуральной школы отличаются от вымыслов карикаритуриста соответствующей школы. Если бы мне повезло увидеть то, что видел Пикман, нет! Что ж, пора выпить, пока мы не забрались в дебри. Господи, меня бы давно не было в живых, если бы я увидел то, что видел этот человек, если он был человеком!
Надеюсь, вы помните, что Пикман был особенно силен в изображении лиц. Не знаю, удавалось ли кому-нибудь после Гойи показать настоящий ад в чертах или выражении лица. А до Гойи были лишь средневековые мастера, из рук которых вышли горгульи и химеры, украшающие Нотр-Дам и Мон-Сен-Мишель. Они верили в разные вещи и, может быть, они видели их. Помнится, однажды, за год до того, как уехали, вы спросили Пикмана, откуда, в конце концов, он берет свои образы и идеи. Правда, его смех был ужасен? Отчасти из-за этого смеха сбежал Рейд. Знаете ли, Рейд только что занялся сравнительной патологией и был переполнен медицинской чепухой о биолого-эволюционном значении психических и телесных симптомов. Он говорил, что Пикман вызывал у него день ото дня все большую неприязнь и почти пугал его тем, как медленно и неприятно менялись черты его лица и весь облик; менялись не по-человечески. Постоянно рассуждая о диете, он говорил, что Пикман, по-видимому, проявляет полную ненормальность и эксцентричность в своих вкусах. Полагаю, если об этом предмете шла речь в ваших письмах, вы дали понять Рейду, что он позволил картинам Пикмана болезненно задеть его воображение и расстроить нервную систему. Я уверен в этом, потому что именно так говорил с ним сам тогда.
Однако имейте в виду, что я порвал с Пикманом совсем по другой причине, потому что мое восхищение им, наоборот, становилось день ото дня сильнее; Обед упыря величайшее достижение. Вам известно, что клуб не захотел выставить картину, Музей изящных искусств не принял ее в дар, и могу добавить, что никто не купил ее, поэтому Пикман держал ее до самого конца в своем доме. Теперь она у его отца в Салеме вам ведь известно, что Пикман родом оттуда и среди его предков была ведьма, повешенная в 1692 году.
У меня выработалась привычка довольно часто заходить к Пикману и особенно после того, как я начал собирать материал для монографии о сверъестественном в искусстве. Возможно, идею мне подала его картина, но, так или иначе, сам Пикман стал для меня благодатным источником и фактов, и идей. Он показал мне все свои картины и рисунки, включая сделанные пером наброски из-за которых, если бы они попались кому-нибудь на глаза его наверняка исключили бы из клуба. Довольно скоро я стал искренним почитателем Пикмана и, словно школьник, часами слушал его искусствоведческие и философские рассуждения, настолько дикие, что они вполне могли привести их автора в Данверскую лечебницу. Из-за моего преклонения перед ним, да еще из-за того, что все меньше и меньше людей желало поддерживать с ним отношения, Пикман приблизил меня к себе и однажды вечером намекнул, что, если я не из слабонервных и умею держать язык за зубами, он может показать мне нечто совершенно необычное куда более мощное, чем все картины, которые я видел в его доме.
– Знаете, сказал он, есть вещи, которые не подходят для Ньюбери-стрит, те вещи, которые здесь неуместны и которые нельзя по-настоящему понять здесь. Мое дело искать обертоны души, а какие могут быть обертоны у выскочки, живущего на улицах, проложенных на искусственной насыпи? Бэк-Бей пока не Бостон пока он ничто, потому что у него не было времени накопить воспоминания и привлечь к себе местных духов. Если здесь еще остались привидения, то это смирные привидения из низины и обмелевшей бухты, а мне нужны человеческие привидения привидения высших существ, которые заглянули в ад и поняли смысл того, что увидели.
Художнику надо жить в Норт-Энде. Настоящий эстет примиряется с трущобами ради накопленных ими преданий. Черт побери, приятель, неужели непонятно, что такие места не сделаны, что они выросли? Поколение за поколением жили, мучились, умирали в них, причем в те времена, когда люди еще не боялись жить, мучиться и умирать. Неужели вам неизвестно, что в 1б32 году на Коппс-хилл была мельница, а половина сегодняшних улиц проложена до 1650 года? Я могу показать вам дома, которые простояли Два с половиной века, а то и дольше; дома, которые были свидетелями того, что обратит в пыль современное здание. А что современным людям известно о жизни и властвующих над ней силах. Вы называете салемское колдовство обманом, но, держу пари, моя четырежды прабабка могла бы кое-что вам порассказать. Ее повесили на Виселичном холме, и при этом присутствовал ханжа Котон Мэзер. Он, черт его подери, боялся, как бы кто-нибудь не вырвался на волю из его проклятой скучной клетки жаль, никому не удалось его заколдовать и попить у него ночью кровь!
Я могу показать вам дом, в котором жил Мэзер, и еще один дом, в который он боялся входить, несмотря на все свои храбрые словеса. Ему-то были известны вещи, которые он не посмел вставит в свою дурацкую Magnalia или простодушные Чудеса невидимого мира . Послушайте, а вы знаете, что под Норт-Эндом когда-то была целая сеть ходов, благодаря которым люди могли незаметно бывать друг у друга дома, на кладбище и под морем? Наверху занимались расследованиями и преследованиями а внизу, под землей, день за днем творилось всякое, и по ночам неизвестно откуда доносился смех!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});