— Эйла помощь, — сказала она, протянув ему руку и подставив плечо так, чтобы он смог на него опереться. Поначалу Джондалару показалось, что такая тяжесть окажется слишком велика для нее, но затем он понял, что она вполне с ней справится и сумеет помочь ему подняться.
Когда он наконец выпрямился и застыл, стоя на здоровой ноге и опираясь на сооруженную ею полку для сушки, Эйла повернулась к нему и широко раскрыла рот от изумления. Оказалось, что она чуть-чуть не достает макушкой ему до подбородка. Она заметила, что тело у него длиннее, чем у мужчин из Клана, но ей не удалось представить себе, насколько он высок, и сравнить его рост со своим. Ей еще ни разу не доводилось встречать таких рослых людей.
Лишь в далеком детстве ей случалось смотреть на окружающих снизу вверх. Она переросла всех в Клане, в том числе и мужчин, задолго до того, как стала женщиной. Она всегда была большой и уродливой, долговязой, бледной и плосколицей. Никто из мужчин не находил ее привлекательной, и они продолжали избегать ее даже после того, как ее могущественный тотем потерпел поражение, хотя каждому из них было бы лестно думать, что его тотем возобладал над ее Пещерным Львом и заставил ее забеременеть. Ничего не изменилось и потом, хотя они знали, что судьба ее ребенка окажется несчастливой, если она не сможет найти себе пару до его рождения. И Дарку не повезло. Они сказали, что он урод, и хотели лишить его жизни, но потом Бран все-таки принял его в члены Клана. Ее сыну удалось возобладать над несчастливой судьбой. Он как-нибудь переживет и потерю матери. И он тоже вырастет высоким — она поняла это еще до того, как ее изгнали, — но не таким высоким, как Джондалар.
Рядом с этим мужчиной она почувствовала себя коротышкой. Когда она впервые увидела его, он показался ей молодым, чуть ли не юным, и потому она решила, что он невысок. Впрочем, теперь он выглядел старше, чем раньше. Вскинув голову, она посмотрела на него. Угол зрения изменился, и она заметила, что у него отрастает борода. Она не знала, почему его подбородок был совсем гладким, когда они впервые встретились, но, увидев, что теперь он зарос жесткими золотистыми волосами, поняла, что перед ней отнюдь не мальчик, а мужчина — высокий, сильный мужчина, давно уже достигший зрелости.
Заметив, как она изумилась, Джондалар улыбнулся, хоть и не понял, что послужило тому причиной. Эйла оказалась выше ростом, чем он думал. Его ввела в заблуждение ее осанка и манера двигаться, но теперь стало ясно, что она высокая, а ему всегда нравились высокие женщины, и он в первую очередь обращал внимание именно на них. Впрочем, на Эйлу любой обратил бы внимание, подумал он и сказал:
— Ну хорошо, попробуем выйти из пещеры.
Стоя рядом с ним, Эйла остро ощутила тепло, исходящее от его тела, и спохватилась, вспомнив о том, что он не одет.
— Дон-да-ла нужен… одежда, — сказала она, употребив слово, которым он назвал шкуру, в которой она ходила, хотя имела при этом в виду нечто иное. — Надо прикрыть, — добавила она, указывая на его гениталии — этого слова она еще не знала. А затем по какой-то неведомой причине она покраснела.
Но вовсе не из застенчивости. Ей не раз доводилось видеть обнаженных людей — и мужчин, и женщин, — и ее это не волновало. Она считала, что ему необходима защита, не от холода, а от злых духов. Женщинам не позволялось участвовать в некоторых ритуалах, но она знала, что мужчины из Клана всегда прикрывают гениталии перед тем, как выйти из пещеры. Но она не поняла, почему теперь вдруг смутилась, почему у нее запылали щеки и ее охватило странное приятное возбуждение.
Джондалар окинул взглядом собственное тело. Он разделял суеверия, связанные с гениталиями, распространенные среди его соплеменников, но в их число не входило убеждение, согласно которому он смог бы защититься от злых духов, прикрывшись одеждой. Если бы его враги уговорили кого-то из Зеландонии наслать на него порчу или одна из женщин в порыве негодования прокляла бы его, для защиты потребовалось бы нечто куда более существенное, чем кусок выделанной кожи.
Но за время странствий он успел понять, что всегда стоит обратить внимание на высказанные пожелания, чтобы как можно реже нарушать обычаи других племен, хотя к подобным промахам со стороны чужеземцев, как правило, относятся терпимо. Он понял, на что она указала, и заметил, как она покраснела. Из всего этого он заключил, что, по ее мнению, ему не следует выходить из пещеры, ничем не прикрыв гениталии. Да и в любом случае сидеть голым на камне не слишком приятно, а долго ходить он явно не сможет.
И тут он сообразил, что стоит на одной ноге, держась за деревяшку, думая лишь о том, чтобы поскорее выйти из пещеры, и начисто позабыв о том, что он совсем раздет. Ситуация показалась ему донельзя забавной, и он от души расхохотался.
Джондалар не мог знать о том, какое впечатление произведет его смех на Эйлу. Он привык считать, что смеяться — так же естественно, как дышать. Но Эйла выросла среди людей, которые никогда не смеялись, и, видя, с какой настороженностью они относятся к ее смеху, всегда старалась подавить его, чтобы как можно меньше выделяться на общем фоне. Лишь после того, как у нее родился сын, она заново открыла для себя радость, которую приносит способность смеяться. Он унаследовал эту способность у нее. Эйла знала, что поощрять его нельзя, ведь это вызовет всеобщее осуждение, но, когда они оставались вдвоем, она не могла удержаться от того, чтобы легонько не пощекотать его и не послушать, как он хихикает от удовольствия.
Для нее смех означал нечто большее, чем немудреный самопроизвольный отклик. Он представлял собой нечто уникальное, связывавшее ее с сыном, частичку ее самой, передавшуюся и ему, неотъемлемую черту ее индивидуальности. Играя с маленьким пещерным львом, она часто смеялась, и подобный способ самовыражения стал для нее еще более ценным. Она ни за что не пожертвовала бы теперь возможностью смеяться, ведь при этом ей пришлось бы отказаться не только от драгоценных для нее воспоминаний о сыне, но и от права на осознание собственного «я».
Но она и не подозревала, что этой способностью наделен кто-то, помимо нее самой. Прежде ей доводилось слышать лишь собственный смех и смех Дарка. А смех Джондалара звучал ликующе, свободно, рождая отклик в ее душе. Он получал удовольствие, смеясь над самим собой, и Эйле полюбился его смех с той самой минуты, как она впервые его услышала. В отличие от молчаливой негативной реакции взрослых мужчин из Клана смех Джондалара звучал как одобрение и поощрение. Джондалар не только не запрещал смеяться, он призывал ее посмеяться вместе с ним, и устоять перед таким призывом было невозможно.