Вопрос человека с восточными чертами на смуглом лице и с сильным оксфордским акцентом внезапно показался Дейсейну удивительно забавным. Чтобы Селадор задавал такие детские вопросы…
Дейсейн безудержно захохотал.
Селадор расценил этот смех по-своему.
— Ну что ж, мне остается надеяться, что это не так.
— Людей должна интересовать прежде всего человечность, — заметил Дейсейн.
И снова Селадор не понял его.
— Да, и ты изучал сантарожанцев как превосходный психолог, каким ты и являешься. Хорошо. Ну что ж, тогда… расскажи, что же ты выяснил.
— Я скажу это иначе, — сказал Дейсейн. — Иметь свободу — это еще не все, нужно знать, как распорядиться ею. Существует вероятность, что, гоняясь за свободой, люди в каком-то отношении превращаются в ее рабов.
— Звучит очень философски, — заметил Селадор. — Ну, а как быть нашим спонсорам, ищущим справедливости?
— Справедливости?
— Конечно, справедливости. Их заманили в эту долину и обманули. Они вложили огромные средства в нее — и никакой отдачи. А они не такие люди, кто способен стерпеть подобное отношение.
— Заманили? — переспросил Дейсейн. — Одно я знаю точно: никто в долине им ничего не отдаст. Каким образом их заманили? Кстати, каким образом им удалось приобрести право на аренду?..
— Это не является насущным вопросом, Джилберт.
— Нет, это очень важно! Каким же образом им удалось приобрести право на аренду сантароганской земли?
Селадор вздохнул.
— Ну, хорошо. Раз ты так настаиваешь. Они выиграли это право на аукционе, где распродавалась государственная собственность, предложив цену в….
— Поскольку были уверены, что никто не предложит большую, — перебил его Дейсейн и захихикал. — Неужели они не занимались изучением местного рынка?
— Они отлично знали, сколько людей здесь проживает.
— Но каких людей?
— Что ты хочешь этим сказать, Джилберт?
— Сантарога очень напоминает греческий полис, — ответил Дейсейн. — Это общество индивидуалистов, но не коллектив. Сантарожанцы — не рабы какого-нибудь муравейника, которыми можно понукать и услащать пряниками. Это настоящий полис, достаточно небольшой по размерам, чтобы удовлетворять потребности людей. Их прежде всего интересуют люди. Ну, а что касается справедливости…
— Джилберт, ты говоришь очень странные вещи.
— Выслушайте меня, пожалуйста, доктор.
— Ну, хорошо, только я надеюсь уловить смысл во всей этой… этой…
— Справедливости, — закончил за него Дейсейн. — Спонсоры, о которых вы упомянули, и правительство, которое они контролируют, больше интересует общественный порядок, чем справедливость. Они унаследовали представления от заскорузлой, давно изжившей себя системы, с которой незаметно для себя срослись. Вы хотите узнать, как сантарожанцы относятся к ним и их махинациям?
— Позволь напомнить тебе, Джилберт: именно для этого мы и направили тебя в долину.
Дейсейн улыбнулся. Обвинительный тон Селадора не пробуждал в нем угрызений совести.
— Нечестная власть, — начал Дейсейн. — Вот что думают сантарожанцы о внешнем мире: «Место, где господствует нечестная власть. Деньги и нечестная власть подчинили себе все там».
— Внешний мир, — повторил Селадор. — А ведь ты специально выделил это словосочетание.
— Нечестная власть — это власть без управляющего, — продолжал Дейсейн. — Выходя из-под контроля, она уничтожает самое себя и все вокруг. Эта цивилизация представляет собой сплошное поле сражений. Им даны различные термины: рыночное пространство, торговое пространство, суд, выборы, сенат, аукцион, забастовка — но все равно они остаются полем сражений. И это нельзя отрицать: каждый возьмется за оружие, если будет брошен клич войны.
— Я уже начинаю верить, что ты защищаешь этих сантарожанских мошенников, — заметил Селадор.
— Конечно, я защищаю их! С моих глаз здесь спала пелена, мешавшая мне все ясно видеть! Ведь я продержался намного больше, чем вы рассчитывали, верно? Вы ведь возлагали на меня такие надежды! Как вы можете быть таким наивным?!
— Вот что, Джилберт!.. — Селадор встал и посмотрел на Дейсейна сверкающими глазами.
— Вы знаете, что я понял, что на самом деле я понял? — спросил Дейсейн. — Справедливость! Вы все так чертовски хотите спрятать за ширмой справедливости и законности свою ложь! Вы говорите мне…
— Доктор Джил? — из дверей на веранду донесся голос Бурдо.
Дейсейн облокотился о левую сторону кресла и оттолкнулся правым колесом. Кресло завертелось на месте. В ту же секунду Дейсейн увидел Бурдо, стоявшего у открытых стеклянных дверей на веранду, и почувствовал, как его кресло обо что-то ударилось. Он повернул голову в сторону Селадора и успел увидеть, как его ноги исчезают за краем крыши. А потом раздался долгий отчаянный, душераздирающий вопль, а затем глухой удар о землю, звука которого Дейсейн никогда раньше не слышал. Его чуть не стошнило.
Бурдо внезапно оказался рядом с ним. Свесившись через парапет, он посмотрел вниз.
— О Господи! — пробормотал Бурдо. — О Господи, какой ужасный случай!
Дейсейн поднял руки и взглянул на них — свои руки. «Я ведь слишком слаб для того, чтобы это сделать, — попытался уверить себя он. — Я еще не выздоровел окончательно. Я слишком слаб!»
Глава 14
Главной причиной этого несчастного случая, — начал Паже, — было то, что жертва имела глупость встать слишком близко к краю крыши.
Допрос производился в палате Дейсейна: «Поскольку она находилась совсем рядом с местом происшествия и в связи с тем, что доктор Дейсейн еще не полностью оправился от травм и шока», — так было указано в официальном протоколе.
Специально назначенный по особому распоряжению главного прокурора штата в Сантарогу следователь прибыл как раз перед началом допроса, назначенного на десять часов утра. Следователь, которого звали Уильям Гаррити, очевидно был знаком с Паже. Они приветствовали друг друга по имени и пожали руки у кровати Дейсейна. Гаррити оказался невысокого роста человеком, на первый взгляд даже хрупким, с песочного цвета волосами, продолговатым лицом, на котором застыла маска безразличия.
Председательствовал на суде местный следователь, негр, которого Дейсейн впервые увидел этим утром. Звали его Лерой Кос. У него были вьющиеся седые волосы, а квадратное, скуластое лицо было преисполнено чувства собственного достоинства. На нем был строгий черный костюм, и, пока не пробило десять часов, он держался в стороне от царившей перед допросом суматохи — лишь тогда он уселся за судейский стол, ударил один раз карандашом и произнес:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});