При вступлении под паруса я решился плыть как можно далее от берегов Америки, где мятежи и вновь возникающие власти принуждали опасаться худых следствий и где посещением какого-либо порта я не надеялся приобрести достоверные нужные мне о политических делах сведения; заходить же к островам, на сем пути лежащим, почитал потерею времени, ибо ежели бы и удалось там найти какое-либо купеческое судно, то оно могло быть только Соединенных Штатов, едва ли после нас оставившее свою отчизну. По сим причинам все усилия надежды нашей устремлены были к мысу Горну, где я наверное полагал, хотя с потерею нескольких дней, встретиться с каким-либо европейским судном, ибо туда нередко многих привлекает обильный китовый промысел.
Неизъяснимо было мое удовольствие по приближении к судну, на котором я увидел развевающийся португальский флаг. Немедля ни минуты, мы спустили шлюпку, и отправлен был на оное с данными от меня вопросами офицер, возвращения коего я ожидал с величайшим нетерпением, и вскоре за то награжден был следующими приятными показаниями капитана сего судна: он по выходе из Рио-Жанейро, откуда шел с грузом в Вальпараисо, находился 58 дней в море; по его уверению, Фердинанд VII воссел паки самодержавно на престол своих предков, и совершенное спокойствие, водворенное августейшим императором нашим, царствует во всей Европе с полною славою кроткого величия, распространив благотворные сияния светозарных лучей своих и в нововозникшей империи Бразилии, столица коей должна была нам дать пристанище для отдохновения после долговременного плавания.
Столь радостные известия истребили все прежние сильно тяготившие меня сомнения. Офицеры, по возвращении посланного, поздравили меня с благоприятными известиями, нимало не зная обеспокоивших меня обстоятельств, и мы продолжали путь, благословляя Провидение, доселе хранившее нас. С сих пор мы постановили себе непременным правилом: при каждой встрече не упускать случая к отобранию подобных сведений.
22-го около полудня в 70 милях прошли меридиан мыса Горна, и уклонившийся к ZW ветер нес шлюп наш к Фолклендским островам, у коих я желал поверить свой хронометр.
25-го на рассвете ясного осеннего дня усмотрели в отдаленности сии острова; при восхождении лучезарного солнца они представляли великолепное зрелище. Для приближения к берегу мы взяли курс к NNW и в полдень по пеленгам оканчивающегося к востоку восточного берега из островов и параллели найденной широты определили себя в расстоянии тридцати миль от оного и в долготе О 302°20', которая разнствовала с хронометрическою двенадцатью минутами к востоку.
Чем ближе мы подходили к островам, тем более туман закрывал их от наших взоров и тем более пернатые обитатели сих диких мест спешили нас приветствовать; стада альбатросов быстро неслись над нашим шлюпом, другие, сидя в отдаленности, спокойно отдыхали на зеркальной поверхности океана; береговые птицы величиною более голубя, белейшие снега, с небольшим наростом на носу, доверчиво садились на ноки наших реев. Простыми силками, повешенными на длинном шесте, мы наловили оных столько, что курятники в самое короткое время были ими наполнены. Такой избыток жизненного продовольствия вполне вознаграждал беспокоивший нас в продолжение 73-дневного плавания недостаток.
Изменяющийся N-й ветер на другой день скрыл от нас берег в широте 51°11' S. Повеяли SO и SW, в сопровождении коих мы проходили по 2° широты в сутки, а 31-го крепкий NW изорвал нижние шкаторины двух марселей и грота, кои хотя вскоре заменены были новыми, но работа довольно затрудняла людей, ибо сие случилось в самую темную и дождливую ночь. 2 апреля ветер вдруг усилился и жестокие шквалы от WSW с градом, при громе и молнии быстро несли нас к северу, а 7-го числа в широте S 29°44',долготе 316° мы опрашивали английский купеческий бриг, оставивший Европу прошедшего октября, бывший в Буэнос-Айресе и шедший в Гавану. По получении от оного удовлетворительных ответов на все наши вопросы, мы пустились в предлежащий путь с желанием одних только благополучных ветров, ибо погода становилась день от дня яснее; термометр показывал уже 15° теплоты, больные приметно поправлялись, и небольшое оставшееся расстояние обнадеживало скорым пристанищем; но тщетны были общие желания, ибо под вечер того же дня попутный ветер превратился в свежий N, переменяющийся от NNW до NNO, отчего плавание наше к северу сделалось медленно, жар атмосферы увеличился, так что в следующие восемь дней едва мы прошли 2 1/2° широты, термометр показывал уже 21°.
Столь быстрая перемена атмосферы, недостаток свежей провизии для экипажа и разные физические причины, неразлучные с долговременными морскими путешествиями, приметно начали истощать силы служителей: опухоль в ногах и руках, боль в пояснице, стеснения в груди и возобновление страдания от давних ушибов снова повергли выздоровевших в прежнее изнеможение, умножив число больных до тринадцати человек. По таком уже числу страждущих на «Аполлоне» я опасался усиления скорбута; упорный же ветер и одинаковое суточное изменение ртути в барометре, не показывая ни малейших признаков к скорой перемене, угрожали продолжением безуспешного плавания и увеличением числа больных.
11 апреля, потеряв одного из здоровейших матросов, Трофима Ульянова, который после 44-дневного страдания, причиненного стеснением в груди, к общему сожалению, умер от жестокой чахотки, я решился искать убежища на острове Св. Екатерины, которого надеялся достигнуть скорее всякого другого порта. Дав знать о сем намерении командующему «Аполлоном», 15-го около полудня в широте S 27°10', долготе О 316°18' оставил ничтожные выгоды поворотов и продолжал идти бейдевинд правым галсом.
17-го около полуночи в 35 милях от острова ветер начал стихать; около полудня мы находились от Северного мыса острова Екатерины в 18 милях, а при исходе четвертого часа прошли в праве траверз острова Галлеса, и в 8 часов вечера, по причине маловетрия, темноты и противного течения, положили якорь в 7 1/2 милях от крепости С.-Круц на NO 41°; в сем месте девять сажен глубины, грунт – черный мелкий песок.
Всеобщая радость по мере приближения к берегу была прервана вовсе неожиданным печальным происшествием: марсовый матрос Василий Тиханов, не бывший во все время нашего вояжа больным, по закреплении накануне фор-брамселей вдруг почувствовал озноб, почему и послан был в палубу к лекарю, который, успокоив его и подав нужные пособия, оставил под вахтою; на другой день к вечеру от приключившегося внутреннего антонового огня[245] он помер. Потеря сия тем более для нас была чувствительна, что Тиханов добронравием и примерным усердием заслужил всеобщее расположение и любовь своих товарищей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});