Простите еще раз…
Т. Бабкин».
Передавая письмо Набатникову, Толь Толич притворно вздохнул. Он обладал редкой выдержкой и умением находить выход из самых опасных положений.
— Вот именно, — сказал он с грустной улыбкой. — Дружба есть дружба. Ради нее чего не сделаешь! Ну, да я их не виню. Заблуждение молодости… А работка, конечно, липовая.
— Что значит — липовая? О чем вы говорите?
— А то и говорю, что этой филькиной грамоте грош цена. Разве дружку можно верить?
Набатников растерялся. На что уж сильный характер, недюжинный исследовательский ум, знание людей — все это оказалось сейчас ненужным. Все потускнело, попятилось куда-то на задний план, изумленно и неловко уступая дорогу наглому бесстыдству. Никогда бы не пришло в голову Набатникову, что у молодых ребят, хороших, или не очень хороших, вдруг появился нелепый, отвратительный сговор. Но чем чудовищнее, чем грязнее предположение, тем труднее его опровергнуть. Здесь уже вступает в силу гнев. Трудно сдержаться, когда грязно и подло из-за угла оскорбляют твою совесть, твою веру в людей. Но гнев, как известно, плохой советчик.
Стиснув зубы, боясь проронить злое слово, Набатников сунул руку в карман, чтобы не выдать ярости лишним движением, и почти спокойно проговорил:
— Я могу показать письмо лаборантки Колокольчиковой. Как и первое, оно доставлено самолетом, с которым прибыла комиссия. Колокольчикова тоже видела вас на экране и недоумевает: почему вы оставили радиостанцию?
— Это ей почудилось. Да все они там заодно.
— Заговор против товарища Медоварова? Так я понимаю?
— Как вам будет угодно. Свидетели у телевизоров. Смешно.
Толь Толич храбрился. Ему было не до смеха, особенно после того, как Набатников предъявил ему еще несколько писем и телеграмм. Предполагаемая телевизионная передача заинтересовала не только специалистов из Академии наук, отраслевых институтов и телецентров. В радиоклубах нашлись любители, которые построили новые телевизоры, позволяющие принимать опытные передачи, отраженные от летающего зеркала. Эти радиолюбители регулярно сообщали в Москву свои наблюдения. И вот после пробной передачи с места взрыва в телецентр прибыли очередные сводки. Большинство из них получено по телеграфу или авиапочтой.
Такая срочность объяснялась недоумением радиозрителей, принимавших последнюю передачу. Все они отмечали прекрасную четкость изображения, мирились с однообразной картиной, которую в течение целого часа им пришлось наблюдать на экране. Ничего интересного: таскали ящики, грузили их на машину, а потом после долгого перерыва показали обыкновенный взрыв. Передача была пробная, техническая проверка, и потому к ее содержанию претензии не предъявлялись. Показывают же перед началом программы испытательную таблицу. Однако техника техникой, а характер наших людей таков, что не могут они оторвать ее от условий повседневной жизни. Так получилось и на этот раз. Опытную передачу смотрели ученые, инженеры и несколько радиолюбителей, один из них вагоновожатый, другой — счетовод, водопроводчик, шахтер, студент. Все они видели человека в белой гимнастерке, аппарат с антенной, а потом парашютистку, которая с трудом до него доползла. «Разъясните, пожалуйста, — писал по этому поводу молодой шахтер. — Неужели в работе научной экспедиции может быть такая неорганизованность? Почему распорядитель (в белой рубашке, с усами) погрузил пустые ящики и оставил аппарат? Шляпа он, и больше ничего».
«Наблюдал за пробным взрывом. Высылаю сейсмограмму. Возмущен странным поступком вашего помощника. Подробности письмом».
Эту телеграмму послал старый ученый, работающий в одном институте с Набатниковым.
Для Медоварова последняя телеграмма оказалась наиболее убедительной. Он хорошо знал ее автора. Доктор наук, персональная машина. Вопрос исчерпан, оправдываться глупо. Надо признать ошибку, чистосердечно раскаяться, пустить слезу. «Всегда прощали, — вспоминал он разные свои прегрешения, рассеянно перебирая письма в руках. — Дело-то, по существу, пустяковое, но общественность вмешалась. Могут чего-нибудь пришить насчет моральных качеств. Состряпают дельце, чертовы изобретатели. Опять на них засыпался».
— Афанасий Гаврилович, мы с вами люди уже немолодые, — печально, с дрожью в голосе начал Толь Толич, — кое-что видели на своем веку. Опыт есть. А все-таки ошибаемся. Вот и у меня получился, так сказать, прокол… Наскочил на гвоздь и не заметил. — Он, как бы обжегшись, бросил письмо на стол. — Технику недооценивал… Недоучел, так сказать, ее бурного развития… Кто ж его знал, что за мной следят по телевизору.
— Ошибаетесь, товарищ Медоваров. — Набатников встал во весь рост. Следят, но без всяких телевизоров, — это случайность… Внимательно следят и за вами и за мной, за каждым советским человеком дружеские или ненавидящие, злые глаза. Смотрят они на нас со всех концов мира, оценивают каждый шаг. Радуются или злорадствуют, но не могут быть равнодушными. Вот почему и мы не остаемся равнодушными пусть даже к мелким проступкам наших товарищей. Это как трещинки в нашем великом здании. А строим мы его на века… Он наклонился к столу, молча собрал письма, затем, подняв голову, сказал: — Вы свободны.
Медоваров поежился. Ему не понравилась то ли случайная, то ли намеренная взаимосвязь в словах Набатникова. Говорил насчет строительства, а потом сразу: «Вы свободны». Это как же понимать?
— Может, мне подать заявление? — решил уточнить Толь Толич. — По собственному желанию?
— Нет, зачем же! По их желанию. — Набатников протянул ему пачку писем и телеграмм.
Глава 8
ВЗРЫВ
Эта ночь была для Набатникова как перед боем. Он чувствовал себя полководцем. Завтра — решающее сражение. В успехе он не сомневался. Сложнейшие математические выкладки подтверждали правильность выбранного пути. Формулы и расчеты, эксперименты на моделях, консультации специалистов взрывного дела, огромный опыт советских инженеров, тех, кто силой взрыва создавали траншеи для открытой разработки угля и руд, предупреждали наводнения, возводили земляные плотины, строили каналы, — все это говорило за то, что эксперимент Набатникова пройдет хорошо. Он подготовлен многолетней деятельностью советских взрывников. Но внутриядерная энергия ими никогда не применялась, великая сила атома никогда не использовалась.
Лежа с открытыми глазами на узкой походной койке, Набатников слушал голоса затихающей природы, шелест листьев, тонкое журчание родника, слышал, как над головой бьется ночная бабочка, ударяя крыльями в туго натянутую ткань палатки. Он думал о своих предшественниках — нет, не о тех взрывниках-строителях, которые используют обычные аммониты, а о людях, впервые применивших на практике энергию атома.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});