Читать интересную книгу Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

В Магнавре Ангеларий подружился с Гораздом, и они вместе работали в церкви святой Софии — до самого отъезда миссии Константина и Мефодия в Хазарию. Не раз приходила им в голову мысль уйти к братьям в монастырь святого Полихрона, но все не решались: боялись надоесть своим присутствием. Но однажды не удержались — -поехали и две недели там пробыли, а затем с явным неудовольствием вернулись в Константинополь. Не хватило смелости признаться в истинной цели своего посещения. Им очень понравилась мастерская Священного писания, и потом они частенько вспоминали крышу из каменных плит и ворот, с помощью которого открывался путь к свету. В монастыре они переписали для себя обе азбуки и по дороге в Хазарию приятно удивили Константина и Мефодия умением писать новыми знаками. В этой поездке Ангеларий постиг смысл великого дела святых братьев. Правда, в Хазарии было не до новых азбук, но слово Константина, его поведение во время диспута с израильтянами и магометанами заставили Ангелария поверить в его грядущее торжество. Сам бог говорил устами Философа. В Хазарии Ангеларий нашел ответ на вопросы, которые непрестанно мучили его. Разве Константин и Мефодий не богатые люди? Не оставил ли один целое княжество, а второй — жизнь в кругу знати? И зачем? Ради справедливости меж людьми! Ради той самой справедливости, которую искал и он. Тогда о чем же жалеть? Уж не об отцовском ли добре? Глупости! Он нашел свой путь. Лишь бы братья остались благосклонны к нему... А они остались. И все, что было их, стало теперь и его, даже стремления и мечты. Когда Константин принял имя Кирилл, Ангеларий плакал, словно ребенок, ибо понял, что теряет самого близкого друга, учителя и наставника. Ангеларий впервые видел слезы и на глазах Саввы. Они катились по щекам, но он молчал, стиснув зубы и с трудом глотая воздух, будто что-то лопало в горло и душило его. Ангеларий плакал навзрыд и не стыдился этого. И теперь, вспоминая желтое лицо друга и наставника на белой подушке, Ангеларий чувствовал, как его губы начинают дрожать и слезы затуманивают взгляд. Чтобы рассеяться и отвлечься от печальных мыслей, он попытался вспомнить ту веселую песенку, которую они когда-то пели в Магнавре. В ней было что-то легкомысленное и кощунственное, что раздражало преподавателей и смущало самих учеников. Эта песенка возвращала Ангелария к тому, что ушло навсегда, осталось в молодости, как алый мак среди песков.

Там, в Риме, у смертного одра Константина, Ангеларий впервые попытался вспомнить эту песенку, но и она не помогла ему. Его плач был судорожным, отчаянным. Он навеки распростился со своей молодостью и мудрым, человечным учителем. Остались друзья, избранный путь и заветы Константина. Но трудно живется, когда есть только это. Нужны еще ласковые слова или неизреченная любовь, светящаяся в глазах. Их Ангеларий будет искать до конца дней своих, и не известно, найдет ли. Никто не заменит ему Константина. Даже Мефодий. Он добр, но суров, лишь изредка улыбнется, потреплет по плечу. Но может быть, он по-своему прав. Фальшивая ласка страшнее удара...

Так и жил Ангеларий среди тех, кто сеял семена слов. И боролся с неправдой — земной и небесной. Пока хватало сил, шел сквозь время, чтобы приносить людям добро там, где расцветали тернии зла и таились острые зубы злобы... Во время странствий по чужим землям частенько в его воображении явственно, зримо возникал родной город с каменными домами, с зубцами крепостных стен, с извилистой рекой, которая унесла смех беззаботного детства и горе вернувшегося блудного сына, забытого и изгнанного своими. Но в отличие от притчи ни одна дверь не, открылась ему навстречу, ни одна рука не протянулась для приветствия.

Воспоминание о возвращении домой снова вело его через скошенные луга и зеленые хлеба, которые то склонялись под легким ветром, то выпрямлялись, и при виде этого волнующегося моря душа плакала грустным голосом перепела. Вспомнилось, как однажды вечером пришел он в незнакомую деревню и какой-то хозяин, вместо того чтобы дать хлеба, натравил на него собаку. Но собака пожалела его. Перестав лаять, она остановилась против Ангелария, да так и осталась стоять, глядя в его глава, кроткая и послушная. Хозяин примчался с кнутом, занес руку, чтобы ударить его, но, встретив взгляд юноши, замер, укрощенный, как и его собака. В тот раз Ангеларий не осознал того, что произошло, но спустя некоторое время понял, что в его глазах есть загадочная сила. Он окончательно убедился в этом, когда по пути из Рима в Паннонию незнакомые люди напали на них и увели Мефодия. Человек, набросившийся на Ангелария, был крепкий, коренастый, с лохматой рыжей шевелюрой. Он замахнулся мечом и рассек бы Ангелария, если бы Ангеларий не схватил его за жилистую руку и если бы их взгляды не встретились. Человек этот вдруг оцепенел посреди дороги, как ленивая змея в первые весенние дни. Что за сила была в его взгляде, Ангеларий не знал, но его способность укрощать людей и зверей не осталась для окружающих тайной. Он делал это неосознанно. Он не ставил своей целью укротить кого-то. Мгновение всемогущества приходило неожиданно, и Ангеларий не знал, когда оно придет снова. Те, кто видел это, говорили потом, что он становился не похож на Ангелария, которого они знали. Иной, строгий и суровый человек глядел его глазами, заставляя каменеть людей и зверей. Когда Ангеларий слышал эти рассказы, у него возникало ощущение, что речь идет не о нем.

После отъезда Мефодия в Болгарию и Константинополь Вихинг распоясался. Случай свел Ангелария с Вихингом. Однажды знатные люди захотели послушать заутреню на славянском языке, но Вихинг воспротивился. В гневе он поднял руку на Ангелария, и тут люди увидели, как эта рука вдруг повисла, словно от удара, а глаза Вихинга стали покорными и мутно-сонными. Ангеларий впервые услышал себя в такой момент — его голос был голосом чужого, незнакомого человека, скрытого в нем:

— Вон!

И Вихинг безропотно повиновался. В этом «Вон!» была спокойная и одновременно твердая убежденность, что никто не может ослушаться его. Все были смущены происшествием, и с тех пор стоило только Ангеларию появиться на улице, как его начинал преследовать странный шепот. Поскольку он был стеснителен, то не знал, куда девать глаза.

С того дня Вихинг боялся встречи с ним. Завидев его, тотчас же прятался в ближайший двор или переулок. Его слуги рассказывали, что три дня он не мог прийти в себя, все ходил, как сонная осенняя муха. Лишь к концу третьего дня Вихинг, после того как облился ледяной водой, обрел прежнее равновесие. Ангеларий считал все это преувеличением, цель которого — обвинить его в общении со злыми духами. Разве такие же сказки не распространяли о Деяне, прежде чем убить его? Поэтому он старался к вечеру быть дома. Невежество таило в себе угрозу.

Он забеспокоился еще более, когда узнал, что папа рукоположил Вихинга епископом Нитры. Это было неожиданно для всех, кроме Мефодия. Конечно, диоцез был очень большим, и он не мог охватить его своим попечением. Ему полагались помощники, и папа по настоянию князя утвердил Вихинга. Таким образом папа удалял Вихинга из Велеграда и в то же время оставлял его под своим крылом, а кроме того, надеялся смягчить гнев немецких епископов и Карломана. После смерти Людовика Немецкого трое его сыновей не очень чтили святого апостолика, и хотя он отвечал им тем же, но порой ему приходилось считаться с недругами. Мефодий, Климент, Горазд, Наум, Ангеларий — все сеятели мудрых семян новой письменности понимали затруднения Иоанна VIII, но каждый из них по-своему объяснял его действия. Ангеларий с присущей ему кротостью думал, что папу вводят в заблуждение советники. Иначе разве рукоположил бы он епископом Вихинга, клеветника и бесчестного человека, для которого слово божье — только способ получать личные выгоды. Ангеларий не мог примириться с этим решением Иоанна. Порой ему хотелось сесть и написать письмо святому отцу, и он уже было приступил к его сочинению, но, посоветовавшись с Мефодием, отказался от своего намерения. Прочитав начатое письмо, Мефодий помолчал, и Ангеларий, видя, как он нахмурил лоб, подумал, что архиепископ, наверное, отчитает его, но Мефодий положил руку ему на плечо и сказал:

— Хвалю тебя, сын мой, что сердце твое открыто для истины, но… истина не всегда и не каждому дорога. Порви письмо, ибо тем, кто рукоположил Вихинга, истина не нужна. Если бы мы не были борцами за истину, нами не пренебрегали бы, на нас не клеветали бы и нас не преследовали бы. Любая истина для них — бельмо на главу, и зло не может терпеть ее. Так было, так будет... Спокойной ночи...

Но вопреки пожеланию Ангеларий не сомкнул глаз до рассвета. Слова Мефодия поразили его.

11

Снегом завалило и дворцы, и хаты, лишь черный дым из труб напоминал о жизни. Дорога от дворца Бориса-Михаила до большой церкви за стенами внутреннего города была еле заметна. Еще затемно рабы и слуги стали расчищать ее, по обеим сторонам каменной стены выросли огромные снежные валы. Князю предстояло идти на крещение: Кремене-Феодоре-Марии бог дал сына, и князь не мог не разделить ее радости. Кроме того, ребенка назвали его именем — Михаил. Поставив на деревянный, инкрустированный перламутром стол стакан молока, князь начал одеваться. Надо было надеть шубу — стоял мороз. Он подошел к окну, наклонился и, пораженный, застыл на месте. Внутренний и внешний город был неузнаваем. Большие здания утонули в снегу, а там, где должны были быть хаты, вился лишь дымок из труб.