Читать интересную книгу Черная книга коммунизма - Стефан Куртуа

Вот несколько фрагментов из интервью с ним, записанных Карелом Бартошеком в Праге в период между 1978 и 1982 годами: — Чувствовали ли вы себя на суде актером какой-то комедии или спектакля?

— Да. Я уже знал обо всем заранее.

— Но зачем вы разыграли эту комедию? Вы, католик, интеллектуал, потворствовали вашим следователям в постановке сталинско-коммунистического показательного процессе…

— Это было самое страшное из того, что я перенес в тюрьме. Голод, холод, пробелы в памяти… мучительные головные боли, вплоть до потери зрения… все это забывается… даже если дремлет в глубинах вашего сознания. Не забудется никогда — самое ужасное, что теперь навсегда останется со мноо, — ощущение, что вдруг в вас появляется два существа… Два человека. «Я» под номером один — тот, кем я был всегда, — и «я» под номером два, которое говорит первому: «Ты — преступник, ты совершил то-то и то-то». А первый от всего отрекается. И эти двое начинают вести диалог внутри меня, происходит полное раздвоение личности, один без конца унижает другого: «Нет, ты лжешь! Все было иначе!». Другой отвечает: «Это правда! Я это подписал, я же…»

— Не вы первый делаете подобные «признания». Таких «признавшихся» очень много. Каждый из вас — личность с неповторимым физическим и интеллектуальным обликом, и тем не менее все вы действовали одинаково или сходно: подчинились правилам постановки преступного спектакля, согласились играть в комедии, выучили розданные вам роли. Я уже записывал на пленку интервью с коммунистами, анализировал их «признания», причины их надлома и подавленности. Вы — человек совершенно иного мироощущения. Отчего такое случилось с вами? Отчего пошли вы на сотрудничество с этой властью палачей?

— Я не сумел защититься, ни психически, ни физически, не устоял против их «обработки». Я подчинился. Я уже рассказывал вам о моменте ощущения своей внутренней капитуляции. (Мой собеседник возбуждается все сильнее и сильнее, он почти кричит.) Я уже не был собой… Это состояние небытия — самое страшное унижение, падение в бездну, разрушение самого сокровенного, человеческого. Тобой самим.

Репрессивные действия против различных конфессий в балканских странах разыгрывались по единому сценарию. В Румынии уничтожение Греко-католической (униатской) церкви, второй по численности после Православной, приняло резко выраженный характер осенью 1948 года; Православная церковь молчаливо отреагировала на эти репрессии, поскольку ее верхушка уже научилась договариваться с режимом, что, впрочем, не спасло от закрытия многочисленные церкви и от арестов — многих священников. В октябре были поголовно арестованы все униатские епископы. 1 декабря 1948 года Греко-католическая церковь была официально запрещена; тогда она насчитывала 1 573 000 прихожан (на население в пятнадцать миллионов человек), 2498 культовых сооружений, 1733 священника. Власти конфисковали имущество Греко-католической церкви, закрыли ее соборы и культовые сооружения, сожгли ее библиотеки; 1400 священников (около 600 —в ноябре 1948 года) и примерно 5000 прихожан были арестованы, 200 из них — убиты в тюрьме.

С мая 1948 года в Румынии стали разворачиваться гонения на Римско-католическую церковь, насчитывавшую 1 250 000 прихожан. Все началось с ареста 92 священников. В приказном порядке закрывались католические школы, было конфисковано имущество благотворительных и медицинских заведений. В июне 1949 года были арестованы многие епископы; месяц спустя — запрещены монашеские ордена. Репрессии против Римско-католической церкви достигли кульминации в сентябре 1951 года, на большом процессе в военном трибунале Бухареста; множество епископов и мирян были осуждены как «шпионы».

Вот свидетельство одного греко-католического епископа, тайно посвященного в сан и проведшего пятнадцать лет в заключении, впоследствии ставшего чернорабочим: «Долгие годы во славу имени святого Петра мы сносили пытки, удары, голод, холод, лишения, презрительные насмешки. Обнимали, словно святыни, свои наручники, цепи и железные решетки тюремных камер. Обожествляли свою арестантскую робу, как ризу священника. Предпочитали нести свой крест, невзирая на беспрестанные предложения свободы, денег и легкой жизни в обмен на отказ от Рима. Наши епископы, священники и прихожане, приговоренные в совокупности к пятнадцати тысячам лет заточения, успели отбыть — более тысячи лет. Шестеро епископов не вынесли страданий и погибли, сохранив верность Риму. И несмотря на столь кровавые жертвы, церковь наша сейчас насчитывает епископов не меньше, чем в эпоху Сталина и православного патриарха Юстиниана, когда ее торжественно провозгласили несуществующей!»

«Маленький человек» и концентрационная система

История диктаторских режимов сложна и неоднозначна, и коммунисты в данном случае не являются исключением. Установление коммунистических режимов в Центральной и Юго-Восточной Европе часто сопровождалось мощной поддержкой народных масс. И явление это вполне объяснимое — к надеждам на лучшее будущее после разгрома нацистской диктатуры прибавляется неоспоримое мастерство коммунистических вождей поддерживать иллюзии и фанатизм, особенно среди молодежи. Показательный пример: левому блоку, созданному в Венгрии по инициативе коммунистов, оказавшихся после выборов в меньшинстве, удалось организовать в марте 1946 года в Будапеште «чудовищную» демонстрацию, собравшую чуть ли не четыреста тысяч участников…

Зарождающийся коммунистический режим на первых порах способствовал повышению жизненного и культурного уровня сотен тысяч выходцев из слоев, прежде поставленных в неблагоприятные условия. В Чехословакии, стране промышленно развитой, где к категории рабочих можно было отнести примерно 60 % населения в чешских землях и 50 % в Словакии, от двухсот до двухсот пятидесяти тысяч рабочих либо заняли места людей, пострадавших от различных «чисток», либо перешли на службу, «усилив» аппарат; большинство этих рабочих являлись членами КПЧ. Миллионы мелких крестьян и сельских рабочих в странах Центральной и Юго-Восточной Европы в первые послевоенные годы извлекли немалую выгоду из раздела крупных земельных владений (включая и те, что принадлежали Католической церкви), а ремесленники и лавочники — из конфискации имущества высланных немцев.

Благоденствие одних, основанное на несчастье других, нередко оказывается призрачным. большевистская доктрина призывала к ликвидации частной собственности и полному искоренению «собственников». В контексте политики холодной войны «теория» вдохновенно провозглашала «усиление классовой борьбы» и ее «наступательный характер». Начиная с 1945 года новые режимы проводили национализацию крупных предприятий; операциям этим часто придавалась законная сила как экспроприации собственности «немцев, предателей и коллаборационистов». Вслед за этим узнать, что такое монополия государства на все виды собственности, пришлось мелким хозяевам, лавочникам и ремесленникам. У владельцев небольших мастерских и скромных лавочек, никогда никого не эксплуатировавших, кроме себя самих и членов собственной семьи, накопилось достаточно поводов для недовольства, — как и у мелких крестьян, подвергшихся в 1949–1950 годах насильственной коллективизации под давлением советских распорядителей. Недовольны были и рабочие, особенно в промышленных центрах, испытавшие на себе различные «мероприятия», которые снизили уровень их жизни или почти свели на нет социальные завоевания прошлых лет.

Нарастающее недовольство вызвало обострение социальной напряженности. Рабочие уже не ограничивались словами и резолюциями, но перешли к более продвинутым формам борьбы — забастовкам и уличным демонстрациям. В течение лета 1948 года, через несколько месяцев после «победного февраля», они устроили в пятнадцати чешских и моравских городах, а также в трех городах Словакии забастовки и демонстрации. «Рецидивы» были отмечены в последние месяцы 1951 года: по всем промышленным районам прокатилась волна забастовок, заводских собраний протеста и демонстраций (на улицы Брно вышли от десяти до тридцати тысяч человек). Позднее, в начале июня 1953 года, в знак протеста против денежной реформы на десятках крупнейших заводов прошли забастовки и были прекращены работы. Манифестации в городе Пльзене переросли в уличные бои. В 195 3 году 472 забастовщика и демонстранта были арестованы, и руководство КПЧ незамедлительно потребовало предоставить списки участников, предписав «изолировать их и поместить в трудовые лагеря».

Порой бунтовали и крестьяне. Один из участников мятежа румынских крестьян рассказывает, как в июле 1950 года они безоружными собрались вокруг здания компартии и один коммунист-активист стал стрелять из револьвера. «Тогда мы ворвались в дом, — продолжает он, — сбросили на пол портреты Сталина и Георгиу-Дежа и стали топтать их ногами. (…) Прибыло подкрепление. Сначала деревенские жандармы. (…) К счастью, одна молодая девушка по имени Мария Стоян перерезала телефонный провод и стала звонить в колокола. Они, большевики эти, стали стрелять в нее. (…) Утром, думаю, часам к десяти, приехали из секуритате с пулеметами и чуть ли не с пушками. Женщины и старики упали на колени: «Не стреляйте в нас и в наших детей. У вас тоже есть дети и старые родители. Мы умираем с голоду и собрались здесь, чтобы просить вас — не отнимайте у нас зерно»». Автор этого рассказа был арестован, подвергнут пыткам и выслан на принудительные работы, выйти на свободу ему удалось лишь в 1953 году.