Однако для того чтобы москвичи свои утраченные, но дорогие им вещи могли бы найти и вернуть их путем покупки, губернатор указал: «Все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и что всякий владелец может их продавать, но только один раз в неделю, в воскресенье, в одном только месте, а именно на площади против Сухаревой башни». И в первое же воскресенье горы награбленного имущества запрудили огромную площадь, и хлынула Москва на невиданный рынок. «Это было торжественное открытие вековой Сухаревки», — отмечает Гиляровский.
Открытие Сухаревского рынка оказалось удачной идеей, в какой-то степени удовлетворившей и ту и другую стороны. Янькова рассказывает о некой Матрене Прохоровне Оболдуевой, в доме которой стоял какой-то французский генерал и, убегая, оставил так много всего награбленного, что эта «старушка, очень небогатая, после того поправила свои дела», и о П. Х. Олсуфьеве, которому удалось выкупить пожалованный ему императором Павлом I малахитовый столик, отделанный бронзой.
Но уже несколько лет спустя вещи из барских особняков, купеческих домов и лабазов, действительно ценные, а порой и выдающиеся произведения искусства прославленных мастеров, все реже и реже появлялись на рынке, поскольку они обретали новых владельцев и уже не возвращались на рынок. Сухаревка вступала в следующую эпоху, меняя свой облик.
Основным товаром на Сухаревском рынке становилось то, чем торговали и на всех других городских рынках: провизия, дешевая одежда, обувь, предметы нехитрого крестьянского и мещанского домашнего обихода. Появилась «обжорка» — наследница средневековых обжорных рядов: торговля пирогами, блинами, киселем, квасом, рубцом, вареной требухой, жареной колбасой, леденцами и другими копеечными яствами, зачастую с тухлинкой, на прогорклом масле, из продуктов подозрительного происхождения, но зато дешево.
Фактически Сухаревка превратилась в обычную толкучку. Однако за ней сохранилась прежняя слава, и по воскресеньям рынок у Сухаревой башни превращался, как и прежде, в ту легендарную Сухаревку, куда приходили с такими же ощущениями, как золотоискатели на золотоносную реку.
Картину воскресной Сухаревки середины XIX века описывает Н. Поляков в очерке «Московские базары». Свое описание он предваряет замечанием, что «базары эти доставляют москвичам некоторое развлечение, и, в самом деле, прогулки по этим, исполненным жизни и разнообразия, площадям не лишены интереса», и далее продолжает:
«Взгляните на эту живую картинку, скомпонированную из крестьян, ремесленников, мелких торгашей разной рухлядью и других, помещающихся обыкновенно на первом плане, где преимущественно сосредоточен торг сапогами, шапками, картузами, рукавицами и так называемым красным товаром. Взгляните, например, на эту фигуру в шапке, свалившейся немного набок, в сером, местами изодранном, армяке, подпоясанном кушаком, к которому не совсем живописно подвязан кожаный мешок с гвоздями. Молоток и костыль, на одном конце которого находится железная лопатка, доказывают вам с первого взгляда, что это подметочник, человек очень полезный и даже необходимый в житейском быту, и он очень хорошо сознает свое призвание; посмотрите, с какой важностью окидывает он взором толпу, его окружающую; но это только минута, а между тем он беспрестанно занят своей работой, и в то время как один из среды толпы, его окружающей, надевает сапог, только что им исправленный, как в то же время подходит другой крестьянин и, проворно сняв с ноги сапог, подает его подметочнику, говоря:
— Земляк, нельзя ли и мне поправить, любезный, — погляди-кась?
— Отчего ж нельзя? Можно, изволь, поправлю, — отвечает подметочник, обозревая каблук и подошву сапога и рассчитывая, сколько потребно гвоздей для приведения сапога в первобытное состояние. — Семитка десяток. (Семитка — 2 копейки; семитка десяток — 12. — В.М)
— Эвона, семитка десяток, дорого больно, пятак — так ладно, а не то и так пробавлюсь как-нибудь.
— Ну что с тобой делать, изволь; земляка надо уважить.
И крестьянин, готовый уже надеть сапог свой по принадлежности, подает его обратно подметочнику, который в ту же минуту надевает его на железный костыль, берет из мешка в рот горсть гвоздей и с необыкновенной ловкостью, вынимая их изо рта один за другим, унизывает подошву и каблук…
Но мы, как кажется, уж слишком занялись подметочником, тогда как нас окружает не менее интересное общество торговок, обвешанных мехами, различными лоскутками материй и прочим. На голове этих промышленниц, сверх повязки, обыкновенно надета какая-нибудь изношенная дамская шляпка, а иногда и мужская; стразовые серьги необъятной величины, какой-нибудь значок, кольцо и пр. С другого бока „вечный жид“ — старик с шашкой, двумя пистолетами и немецкими лексиконами; далее минералогический кабинет, собрание древностей, торговец редкостями, перед которым разложена целая коллекция никуда не годных английских бритв, разного рода заржавленных подпилков и т. п.; наконец, книжник, с грудами произведений новейшей литературы, книжники-антикварии, а затем и прочий домашний скарб.
Если вы природный москвич, то вам хорошо знакомы эти базары; вы привыкли уже к их тесноте, где очень редко встречаются порядочные толки; но вы не обращаете на это внимания, вы очень спокойно пробиваете собой целый бруствер серых армяков, тулупов и т. п., прехладнокровно встречая перед собой то растянутый фрак, то сюртук или что-нибудь подобное…»
Следующая эпоха Сухаревки как антикварного рынка относится к 1860–1870 годам. Московский купец И. А. Слонов, оставивший книгу воспоминаний «Из жизни торговой Москвы», пишет в ней: «Как известно, вскоре после отмены крепостного права начался развал и обеднение дворянских гнезд; в то время на Сухаревку попадало множество старинных драгоценных вещей, продававшихся за бесценок. Туда приносили продавать стильную мебель, люстры, статуи, севрский фарфор, гобелены, ковры, редкие книги, картины знаменитых художников и пр.; эти вещи продавали буквально за гроши. Поэтому многие антикварии и коллекционеры, как то Перлов, Фирсанов, Иванов и другие, приобретали на Сухаревке за баснословно дешевые цены множество шедевров, оцениваемых теперь знатоками в сотни тысяч рублей. Бывали случаи, когда сухаревские букинисты покупали за две, три сотни целые дворянские библиотеки и на другой же день продавали их за 8–10 тысяч рублей».
Московские коллекционеры, любители старины, ученые-историки были постоянными посетителями Сухаревки. Театральная коллекция А. А. Бахрушина, библиотеки Е. В. Барсова и И. Е. Забелина пополнялись с Сухаревского развала.
О книжной торговле на Сухаревке написано немало. Здесь продавали лубочную литературу: «Английского милорда Георга», «Битву русских с кабардинцами», песенники, сонники и тому подобные книги, но торговали и вообще старыми книгами — томами классиков, журналами, научными сочинениями. Продавцы, как правило, малограмотные, по-своему любили книгу и нередко были оригинальными личностями. Старый букинист А. А. Астапов в своих воспоминаниях рассказывает о некоторых книготорговцах Сухаревки.
Вот старик Толченов, который, продавая книгу, прилагал к ней номер какого-нибудь старого журнала, брошюру духовного или хозяйственного содержания. «Ведь и Н. И. Новиков, — рассуждал Толченов, — прилагал к своим „Московским ведомостям“ премии в виде „Экономического магазина“ или „Детского журнала“, и это имело влияние на успех его деятельности».
«Был, — пишет Астапов, — еще оригинал книгопродавец, торговавший близ бассейна, собиравший рукописи и книги по астрологии, магии, хиромантии, физиономике, не оставляя без внимания оракулы и телескопы, а также способы лечения заговорами, симпатиями, вообще так называемое волшебство. По этому предмету являлись собирателями и люди образованные; если не ошибаюсь, мистики особенно интересовались им.
К сожалению, я не припомню ни имени, ни отчества, ни прозвища того старика, которого стараюсь изобразить. А было бы очень желательно, если бы кто-нибудь обрисовал поискуснее меня этот рельефный тип.
Не все книги выставлял он на вид; некоторые накрывал мешком, показывая не всем, только избранным. Кто-нибудь спросит его:
— А здесь, под мешком, что за книги?
Взглянув на спрашивающего, он ответит:
— Это вам не купить.
Или, догадываясь, что спрашивает человек ученый, скажет: „По астрологии“. Более же простому покупателю он вытащит и Брюсов календарь, хорошо зная, какой лист открыть, какое место показать, чтобы сразу, как говорится, „зеркало наставить“, чтоб в нос бросилось. Почти общая слабость вперед знать будущее заметно влияла на покупателей. К тому же старик имел товар, который находился не у всех книгопродавцев. Несмотря на солидность назначенной им цены, покупатель походит, походит около него — да и купит. У него и иностранные книги по той же части можно было найти, с картинками и разными фигурами. Терпеливо выжидал он своего покупателя, выдерживал характер, умел целый ворох наговорить ему всякой чертовщины».