Смит слабо улыбнулся, сжав ладонью рукоять ножа.
— Я буду жить, если вы расскажете мне правду.
— Что вы хотите знать? — С тоской она глядела сквозь влажную завесу слез на это бледное лицо, вовсе не казавшееся больше мальчишеским, на эти черты, искаженные болью… — Что конкретно?
— Ваше имя.
Алексис наклонилась над ним, касаясь губами мочки его уха. Хриплым от волнения голосом она назвала себя. Когда она подняла голову, чтобы увидеть в его глазах удивление, может быть, страх от столь ошеломляющей новости, она не увидела ничего: глаза лейтенанта были закрыты. Он потерял сознание.
Алексис не протестовала, когда ее увели от раненого. Она не возмущалась и тогда, когда ее отвели в небольшую каморку рядом с кладовой и заперли там. Сидя в уголке и прислушиваясь к звукам шагов уходящих матросов, Алексис гадала, сколько еще ей суждено промучиться до того, как Траверс сумеет от нее избавиться. Но о чем бы она ни думала, перед ней стояло одно лицо — лицо несчастного лейтенанта. На время она забыла о существовании Траверса, всего остального мира и даже Клода.
— С ней проблем не было? — спросил Траверс своих людей, когда они вернулись. — Отлично. Держитесь от нее подальше. И передайте каждому, чтобы никто не смел даже приближаться к этой дряни. Она ненормальная! Она хотела убить меня!
Смита успели уложить в постель, и врач хлопотал над ним.
— Будет жить? — спросил Траверс.
— Я думаю, да, капитан. Рана не так опасна, как можно было ожидать.
— Держите меня в курсе относительно него.
— Я хотел узнать насчет девушки, — решился спросить Джексон. — Надо ей что-нибудь принести? Пищу? Воду?
— Нет! Ничего! Ей ничего не нужно! Я же сказал: она сумасшедшая!
После ухода капитана Джексон, промывая рану больного, с недоумением спрашивал себя, кого хотел Траверс убедить своим криком о невменяемости девушки: себя или его, врача?
Клод встретился с Лафиттом в комнате, смежной со спальней пирата. Он до изнеможения устал от работы, впрочем, не больше, чем остальные члены команды: Даже Пич не захотел оставаться в постели. Джордан смастерил ему костыль, и мальчик смог оказывать посильную помощь, зашивая паруса и подавая гвозди. В результате столь дружной работы основные поломки на корабле были устранены достаточно быстро.
— Трудный день? — спросил Лафитт, глядя, как Клод тяжело опускается в кресло.
— Очень. Но мы не стоим на месте. Быть может, управимся даже раньше, чем рассчитывали.
— Отлично. Траверс, похоже, не в восторге от моего приема. Думаю, что он мечтает покинуть меня как можно быстрее.
— Не дайте ему этого.
— Я сделал все, что в моих силах, — с улыбкой ответил Лафитт, — хотя это и пытка, мой друг, находиться с ним под одной крышей.
— Я мог бы избавить вас от этой необходимости.
— Нет. У вас будет такая возможность позже — подальше от Баратарии. А сейчас отдыхайте. На завтрак я вас не приглашаю: Траверс вернулся на корабль, сославшись на дела, но утром он будет у меня. Поверьте, более неприятного типа я еще не встречал. Даже всегда такой выдержанный Пьер едва сдерживается, чтобы не сорваться. Сегодня он сказал, что его уже заранее тошнит от предстоящей встречи с Траверсом.
— Думаю, со мной было бы то же самое.
— Когда ваш корабль сможет выйти в море? Этот британец очень жестокий человек. Он говорит о своих методах поддержания дисциплины, сводящихся к порке, так, словно этим хочет завоевать мою симпатию. Удивительно, — со вздохом добавил Лафитт, — какое неверное представление имеют некоторые люди о пиратах. Их почитают за кровожадных чудовищ.
Клод громко расхохотался, и Жан остался доволен тем, что к его гостю вернулось бодрое расположение духа. Наступала ночь, и пора было ложиться спать.
Вечером следующего дня, когда Клод вернулся с корабля, Лафитт сообщил ему, что парламентер теряет терпение.
— Завтра к вечеру мы закончим, — заверил его Клод. — Вы не могли бы подержать англичанина еще день?
— Команда управится без вас? — вопросом ответил Лафитт.
— Конечно. Джордан останется за старшего.
— Хорошо. Я хочу, чтобы вы встретились с Траверсом.
— Какого черта, Жан? Почему вы меня об этом просите?
— Я уже уговорил его остаться еще на день, сообщив, что получил весьма заманчивое предложение от американцев и ожидаю завтра прибытия их представителя. Вы должны помочь мне разыграть этот спектакль.
— Идет, — неохотно согласился Клод. — Когда я должен появиться?
— К обеду, я думаю. Жаннин приготовит совершенно потрясающую ветчину. Вам понравится.
— Если кусок полезет мне в горло.
Траверс проводил уже третий день в гостях у Лафитта, и Хью Джексон решил, что настало время проверить, в каком состоянии находится Алексис. Он шел, оглядываясь, не видит ли кто-нибудь, куда он направляется. У Траверса было несколько полностью преданных ему людей, и врач опасался капитанского гнева.
Прислушавшись к тому, что происходит за дверью, и не услышав ничего, кроме глухих всхлипываний, Джексон решил отпереть засов. Подняв фонарь высоко над головой, доктор ступил внутрь. Но буквально на пороге на него набросился кто-то из темноты и свалил с ног. Упав, фонарь покатился по грязному полу, но, к счастью, не погас, и Алексис смогла разглядеть, что за ней явился не Траверс, а всего лишь доктор.
— Простите, док, — слабым голосом пробормотала она. — Я думала, что это капитан.
Джексон поднялся с пола и отряхнулся.
— У вас, кажется, вошло в привычку совершать такие ошибки. Я был бы не прочь оказаться на месте капитана, если бы в ваши намерения не входило убить его.
Он наклонился, взял фонарь и огляделся.
— Господи! Что с вами?
Правый глаз у Алексис заплыл и почернел, скулы опухли. Когда-то белая рубашка и бежевые брюки все были в пятнах крови, одежда кое-где порвана — очевидно, тут поработали плетью.
Алексис только рукой махнула в ответ на удрученный взгляд Джексона. Впрочем, он успел заметить, что она едва держится на ногах.
— Прошу вас, доктор, скажите, как там Смит, — Траверс не говорит мне о его состоянии.
— Ему гораздо лучше. Упрямый он человек, доложу я вам. Хотел прийти сюда, но я ему сказал, что сделаю это сам. Вам повезло, что Смит выжил, иначе вас бы повесили на рее без суда.
— Я знаю, — сказала Алексис и вздохнула. Теперь, когда ей стало известно о том, что Смит не погиб и идет на поправку, она почувствовала глубокое облегчение, но приятная весть имела и совершенно неожиданный эффект: в полную меру дала знать о себе боль от многочисленных синяков и ушибов, и Алексис больше не могла сдерживаться. Застонав, она начала медленно оседать на пол.