Читать интересную книгу Созвездие Стрельца - Дмитрий Нагишкин

Каждый из нас немного Шерлок Холмс.

Во всяком случае, каждый мужчина полагает, что если бы он взялся за раскрытие того иль иного преступления, то дело пошло бы прекрасно. Мы ведь всегда недовольны органами юстиции, которые никак не могут навсегда покончить с преступностью. Стоит ли удивляться тому, что Вихров, удивленный и испуганный тем, что он увидел неожиданно в прихожей, я бы даже сказал — униженный тем, что Генка шарит по карманам, потому что этот акт сводил на нет усилия школы, а стало быть, и Вихрова в деле воспитания и… Генки полезного члена общества, решился на некоторое неправомерное действие. Почему-то вспомнил изречение Игнатия Лойлы: «Цель оправдывает средства!»

Он поднялся с кровати и, задыхаясь и останавливаясь на каждом шагу, придерживаясь за стенки и притолоки, вышел в прихожую, выждав, когда жена ушла куда-то по своим многочисленным делам, а у Фроси тоже было тихо. Он вынул из карманов всю мелочь. Это было правильно — зачем было подвергать сына Марса и Стрельца излишнему искушению. Но он положил в один карман сторублевку. Это было неправильно. Но Шерлоки Холмсы всегда наделены большей дозой воображения, чем это свойственно ординарным людям.

А затем он снова занял свое место в кровати, теперь превратившейся в наблюдательный пункт зрячей, но сипящей, хрипящей, страдающей, но бдительной Фемиды.

Вероятно, судья Иванов мог бы поступить так же…

Но Вихров не думал в этот момент о судье Иванове. Может быть, потому, что в ряде жизненных случаев всегда есть не одна, а две мерки. Одна — это сделал я. Вторая — это сделал он. Обычно все, что сделал я, — это более или менее хорошо. А все, что сделал он, может быть подвергнуто беспощадной критике. Но эта же критика кажется несправедливой, если обращается вдруг на меня, с той же меркой, на с точки зрения другого человека, применяющего ту же систему оценки реальности…

На ловца и зверь бежит — скоро Генка вернулся из школы.

Он должен был забрать Зойку, которую Фрося оставляла часто у Людмилы Михайловны, уходя на работу. Генка честно приволок сестренку, хотя она и отбивалась всеми четырьмя конечностями и бурно протестовала против ущемления ее желаний и стремлений к общественной жизни. Он накормил Зойку, дал ей какие-то игрушки, поел сам и сел за уроки и голосом зубрилы-мученика стал излагать почерпнутое из учебника. И Вихров узнал, что число, которое нам надо разделить на другое — меньшее — число, называется делимым, что число, на которое мы делим другое — большее — число, называется делителем и что число, которое получается в результате деления одного числа на другое, называется частным…

Генку раздирала зевота, которая неизменно возникала у него, едва стоило ему взять учебник в руки. Может, это наследственное: отец тоже, если начинал перелистывать какую-нибудь книгу, контрабандой принесенную домой Фросей, вдруг раскрывал свой большой рот, с тридцатью двумя зубами стальной прочности, и зевал — долго, с наслаждением, до слез из глаз.

— Де-еле-ение бы-ыва-ает, по-олно-ое и не-епо-олно-ое… — пел Генка нудным, скрипучим голосом, испытывая мучительное наслаждение от зевоты, одолевающей его.

Потом он играл с Зойкой. «Гоп-а! Гоп-а!» — покрикивал он на сестренку. И Зойка смеялась и прыгала. Чуть вздрагивала матица от ее тяжеленьких прыжков, — дом был старый, и каждого ее прыжка Вихров ждал, внутренне сжимаясь, так как вздрагивала и его кровать вместе с полом. Потом она приземлилась после очередного прыжка, как видно, на голову, потому что раздался горький рев, и Зойка кричала на брата: «Бу-у! Ты плохой!» и жаловалась ему же: «Ту-ут вава! Тут вава! Пожалей!» И Генка жалел и приговаривал: «Ну, вот и ничего. Только шишечка будет маленькая! Хочешь шишечку?» — «Хочу! — отвечала Зойка и, несколько успокоившись, требовала от брата: — Ка-зю! Ка-зю!» И Генка заводил утробным голосом: «И-и-идет ка-аза ра-агатая!» И Зойка вскрикивала и смеялась.

Вихров и хмурился и смеялся, слушая все это и очень ясно представлял себе все, что творилось за стеной. Но потом Зойка попросила: «Ба-бай! Бай!» И Генка уложил ее спать.

После этого Генка произвел очень важное для прогресса человечества открытие, что неполное деление называется также делением с остатком. Потом помолчал, поскрипел стулом, полистал учебники, пошуршал тетрадками. Ему стало нестерпимо скучно.

Потом тихо скрипнула дверь.

Кот Васька, что намеревался спеть Вихрову свою уютную песню, для чего спрыгнул с дивана в столовой и, тенью скользя по ковровому линолеуму, пошел к папе Диме, вдруг шарахнулся, вздыбил спину, шерсть и хвост и зашипел на дверь в переднюю.

И папа Дима увидел, как тонкая рука Генки нырнула в карман его пальто, вытащила положенную туда кредитку, испуганно сунулась было обратно, поняв, какая уйма денег заключена в этой бумажке, но заколебалась, пошевелилась-пошевелилась и, судорожно сжав ее, исчезла из поля зрения Вихрова. Вслед за тем хлопнула входная дверь. Генка вышел. И вошел опять. Он что-то спросил у сонной Зойки, не ожидая ответа, что-то запел, и в его голосе были совсем другие нотки, чем во время исполнения арии об арифметическом действии, которое называется делением.

— Гена! — позвал его Вихров.

Генка помолчал, прислушиваясь. Вихров опять позвал его.

Генка появился в дверях.

— Вы меня? — спросил он, глядя чистыми глазами на учителя.

— Тебя! — ответил Вихров.

— Вам что-нибудь нужно сделать? — с готовностью услужить спросил сын Стрельца и Марса, не подозревая, что уличен и что Фемида уже положила его на свои весы, чтобы определить, что с ним делать дальше. Положила на обе лопатки!

— Я тебе вот что хочу сказать, Гена! — глядя на него исподлобья, не будучи в состоянии поднять как следует голову, сказал тихо Вихров. — Вот ты взял сейчас из кармана моего пальто сто рублей…

— Я не брал! — сказал Генка горячо, не сводя с учителя абсолютно невинных глаз, хотя уши у него тотчас же порозовели, а ноги предательски обмякли.

— Эти деньги принадлежат другому. Эти деньги заработал я. На эти деньги живут трое людей — я, мама Галя, Игорь. Каждый рубль в нашей семье рассчитан и идет по своему назначению! — не обращая внимания на оправдания Генки, который лепетал, что он никогда себе не позволит ничего подобного, что Вихров ошибся, что он не берет чужого, продолжал Вихров. — Представь себе, что я взял бы у твоей матери деньги, которые она получила, и она не смогла бы купить Зое молока, а тебе ботинки. А ведь у нее нелегкая работа — целый день на ногах, испытывая боязнь обсчитаться в жару и в холод! Представь себе, что все люди воруют друг у друга и боятся друг друга! Что за жизнь тогда настанет? Скажем, ты накопил деньги для того, чтобы купить себе лыжи и, быть может, стать чемпионом мира по прыжкам с трамплина. Пришел домой, а денег нет, украли! Или, представь себе, твоя мать накопила деньги для того, чтобы полечиться, поехать в санаторий! Хвать, а денег нет, украли! Представь себе…

— Нет у меня ваших денег! — сказал Генка и сморщился. — Нету! — он вдруг вывернул все свои карманы, отчего из них посыпалась всякая дрянь — перочистка, шурупы, раздавленная конфета, фантики, огрызок карандаша, крошки, носовой платок, грязный, как половая тряпка, старинная пуговица с орлом. Вид у него был несчастный, воплощение оскорбленной невинности! — Нету у меня ваших…

Вихров глядел на вывернутые карманы. Генка был искренен — денег не было, и в голосе его звучала неподдельная обида: вот пристали к человеку! На секунду Вихров усомнился в своих чувствах, но отступить он уже не мог, и он стал трибуналом с задачей схватить, уличить, вынудить к признанию, судить, вынести приговор и привести его в исполнение. Ясно было, что в данный момент деньги были в другом месте! Согнувшись от боли, Вихров встал и медленными шагами пошел в прихожую. «Три часа назад я положил сюда сто рублей! Теперь их нет! Никто сюда не приходил, кроме тебя! — сказал он, выворачивая карман своего пальто. — Взяв деньги, ты в комнату не входил, и здесь их не мог спрятать, некуда! — Он осмотрелся. — Ты вышел на веранду, как только взял деньги! Пошли!» — и они пошли на веранду, где стоял Фросин сундучок, который таил в себе склонность стать ящиком Пандоры для Фроси. «Открой!» Генка открыл. «Ищи!» И Генка, нехотя порывшись в барахле, чувствуя себя схваченным за горло, извлек смятую его пальцами бумажку и отдал Вихрову: «Ну! Что ты скажешь теперь?»

Генка молчал с угрюмым видом, побледнев от внутренней дрожи, сотрясавшей все его тело. О чем было говорить, когда он схвачен с поличным. Отпираться? Генка вдруг потерял охоту отнекиваться, изворачиваться, лгать. Какое-то чувство тупого отчаяния овладело им. Это не был просто страх, уже много раз в жизни испытанный Генкой, как ни коротка была его жизнь. Это было что-то совсем другое — точно что-то порвалось у него внутри, расскочилось и не могло соединиться. И, пожалуй, впервые в жизни Генка оказался беззащитным, потому что у него не стало охоты защищаться — ни плачем, ни нахальством, ни бегством…