Читать интересную книгу Масоны - Алексей Писемский

- Бог только меня спасал от этого злодея, нашего бывшего губернского предводителя Крапчика, - толковал он, шамкая своим беззубым ртом, - совсем было под уголовщину подвел, и я по смерть мою буду богомольцем за сенатора; он в те поры заступился за меня, а потом и дворяне почтили мою службу и на следующую баллотировку повысили меня из заседателей в исправники. Теперь бы вот покойный Петр Григорьич полюбовался, как его зятек-то в тюрьму угодил, и вам очень все благодарны, что вы этого архибестию не пожалели. Не льстя вам, говорю, что вы достойный мне преемник.

Все эти возгласы полупьяного ополченца Аггей Никитич слушал совершенно невнимательно и, нисколько не помышляя о своих служебных подвигах, старался не потерять из глаз аптекаршу, стоявшую около мужа, который играл в карты с почтмейстером, мрачным на вид стариком, украшенным несколькими орденами. Поболтав несколько времени, ополченец, наконец, оставил Аггея Никитича в покое, но его немедля же подцепила откупщица.

- Аггей Никитич, подойдите и посидите со мной! - сказала она ему ласковым голосом.

Аггей Никитич подошел к ней, но не сел.

- Вы, я думаю, не подозреваете, как я люблю вашу супругу, это такая умная женщина, что, ей-богу, я редко таких встречала, и вы должны быть очень счастливы в вашей семейной жизни.

В ответ на это Аггей Никитич больше как-то промычал:

- Да, ничего, - и вместе с тем направил свое ухо к столу, где играли аптекарь и почтмейстер, около которых продолжала стоять аптекарша.

- Ты, татко*, не скоро еще кончишь играть? - спросила она, имея, по-видимому, привычку называть мужа таткой.

______________

* папа (Прим. автора.).

- Не скоро, - отвечал ей тот и начал медленно тасовать карты.

Видя это, аптекарша, которой наскучило, наконец, стоять пешкой за стулом мужа, ушла в задние комнаты, а между играющими потом завязался довольно странный разговор.

- Как вы говорите, что ничего не было? - начал его украшенный орденами почтмейстер. - У меня есть подлинный акт двадцать седьмого года, где сказано, что путь наш еще не прерван, если мы только будем исполнять правила, предписанные нам нашим статутом.

- Да надобно знать, сколько статутов этих было! - произнес аптекарь и иронически захохотал.

- А сколько? - огрызнулся на него почтмейстер.

- Много, очень много! Я с восемьсот десятого года веду список тому, и выходит, что от Соединенных Друзей отделилась Палестина; Директория Владимир распалась на Елизавету, Александра и Петра{19}! В пятнадцатом же году в главной Директории существовали: Елизавета, Александр, Соединенные Друзья, а в Астрее - Петр, Изида и Нептун. Разве было что-нибудь подобное в Европе?

- Было, еще почище нашего было! - возразил ему почтмейстер.

- Нет, не было! - отпарировал было ему решительным тоном немец.

- Как нет? - прикрикнул почтмейстер и затем несколько уже ядовитым голосом спросил: - Тамплиеры{19} были?

- Да, были, - отвечал ему, нисколько не сробев, аптекарь.

- Розенкрейцеры тоже?

- Тоже!

- Иллюминаты существовали?

- Существовали!

- Мартинистов, полагаю, вы не отвергаете?

- Не отвергаю; но разве это то же, что у вас?

- Да! - проговорил почтмейстер, поднимая свои густые и седые брови вверх.

- Так, по-вашему, пожалуй, лютеране, квакеры{20}, индепенденты{20}, реформаты, баптисты - то же, что ваши раскольники?

- А нешто не то же? - произнес самохвально почтмейстер.

- Ну, после этого говорить с вами об этом больше нельзя! - воскликнул аптекарь.

- И не говорите! Как наказали, скажите, пожалуйста! Мне всегда о чем бы то ни было противно говорить с вами! - начал уж ругаться почтмейстер.

- Это может быть, но только вы умерьте ваши выражения! - остановил его довольно кротко аптекарь и начал дрожащими от волнения руками сдавать карты, а почтмейстер с окончательно нахмуренным лицом стал принимать их.

В пылу спора оба собеседника совершенно забыли, что в одной с ними комнате находились Аггей Никитич и откупщица, которая, услыхав перебранку между аптекарем и почтмейстером, спросила:

- Что это, в картах, что ли, они рассорились?

- Вероятно, - слукавил Аггей Никитич, так как, будучи несколько наметан в масонских терминах, он сейчас догадался, что почтмейстер и аптекарь были масоны, и, весьма обрадовавшись такому открытию, возымел по этому поводу намерение нечто предпринять; но, чтобы доскональнее убедиться в своем предположении, он оставил откупщицу и подошел к ходившему по зале с заложенными назад руками ополченцу.

- Скажите, - вопросил он его прямо, - аптекарь здешний и почтмейстер масоны?

- Заклятые! Не знаю, как нынче, но прежде мне городничий сказывал, что оба они под присмотром полиции находились.

- Но все-таки они люди хорошие, - протянул Аггей Никитич.

- Ну, про почтмейстера никто что-то этого не говаривал; он, одно слово, из кутейников; на деньгу такой жадный, как я не знаю что: мало, что с крестьян берет за каждое письмо по десяти копеек, но еще принеси ему всякого деревенского добра: и яичек, и маслица, и ягодок! - объяснил ополченец.

- Ах, он негодяй этакий! - воскликнул Аггей Никитич. - Жаль, что я не губернский почтмейстер теперь; я бы его сейчас же из службы вытурил! А аптекарь тоже такой?

- Нет, тот не такой! - возразил поспешно ополченец. - Хоть и немец, но добрейшей души человек; с больного, про которого только знает, что очень беден, никогда за лекарство ничего не берет... Или теперь этот поступок его с женою?.. Поди-ка, кто нынче так поступит?

- Какой же поступок? - спросил Аггей Никитич.

- Да ведь она года три тому назад, - начал уж шепотом рассказывать ополченец, - убегала от него с офицером одним, так он, знаете, никому ни единым словом не промолвился о том и всем говорил, что она уехала к родителям своим.

- Может быть, она в самом деле к родителям уезжала? - спросил Аггей Никитич, вспыхнув немного в лице.

- Какое к родителям! - отвергнул, рассмеявшись, ополченец. - Ведь видели здесь, как она в одном экипаже с офицером-то уехала... Наконец их в Вильне кое-кто из здешних видел; они на одной квартире и жили.

Аггей Никитич заметно был поражен такой новостью, хотя это нисколько в его мнении не уменьшило прелести аптекарши. Мы по прежним еще данным знаем, до какой степени Аггей Никитич в этом отношении был свободно-мыслящий человек, тем более, что это обстоятельство ему самому подавало больше надежды достигнуть благосклонности пани Вибель.

- А теперь она разлюбила офицера? - спросил он.

- Это уж бог знает, кто из них кого разлюбил; но когда она опять вернулась к мужу, то этот самолюбивый немец, говорят, не сказал даже ей, что знает, где она была и что делала.

Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать с письма к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница людей - любовь - заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути к масонству, он, к великому счастию своему, узнал, что в их городе есть честный и добрый масон - аптекарь Вибель... Но явиться к сему почтенному человеку, - излагал далее Аггей Никитич, - прямо от себя с просьбою о посвящении в таинства масонства он не смеет и потому умолял Егора Егорыча снабдить его рекомендательным письмом, с которым будто бы можно, как с золотыми ключами Петра{22}, пройти даже в рай. Что, собственно, разумел Аггей Никитич в глубине своих чувств под именем рая, читатель, может быть, догадывается!

На поверку, впрочем, оказалось, что Егор Егорыч не знал аптекаря, зато очень хорошо знала и была даже дружна с Herr Вибелем gnadige Frau, которая, подтвердив, что это действительно был в самых молодых годах серьезнейший масон, с большим удовольствием изъявила готовность написать к Herr Вибелю рекомендацию о Herr Звереве и при этом так одушевилась воспоминаниями, что весь разговор вела с Егором Егорычем по-немецки, а потом тоже по-немецки написала и самое письмо, которое Егор Егорыч при коротенькой записочке от себя препроводил к Аггею Никитичу; сей же последний, получив оное, исполнился весьма естественным желанием узнать, что о нем пишут, но сделать это, по незнанию немецкого языка, было для него невозможно, и он возложил некоторую надежду на помощь Миропы Дмитриевны, которая ему неоднократно хвастала, что она знает по-французски и по-немецки.

- А что, ты одно письмецо немецкое можешь перевести? - спросил он ее.