Итак, я с прискорбием отказался от надежды отыскать дочь, присутствие которой было бы отрадой моей старости; принцесса, моя жена, умерла после трех лет супружества, подарив мне лишь сына, Валломбреза, своим необузданным нравом причинявшего мне немало огорчений. Несколько дней тому назад, явившись по долгу службы к королю в Сен-Жермен, я услышал такие одобрительные отзывы придворных о труппе Ирода, что подумал сам пойти на спектакль этих актеров, по общему мнению, лучших из всех, за долгие годы приезжавших из провинции в Париж. Особенно хвалили некую Изабеллу за превосходную, естественную, благопристойную манеру игры, полную наивной грации. Она, как говорили, не только отлично играет на театре роль невинной простушки, но не изменяет ей и в жизни, и самые злые языки смолкали перед ее добродетелью. Взволнованный тайным предчувствием, я отправился в залу, где подвизались эти актеры, и увидел, как вы своей игрой снискали единодушные рукоплескания. Девическая застенчивая и робкая повадка, юный серебристый звук голоса — все в вас удивительным образом всколыхнуло мне душу. Но даже глаз отца не способен узнать ребенка, которого не видел с колыбели, в красивой двадцатилетней девушке, да еще при свете рампы, сквозь сказочную призму театра; однако мне казалось, что, случись девице знатного рода по прихоти судьбы очутиться на подмостках, у нее была бы именно такая исполненная достоинства скромность, державшая на расстоянии собратьев по ремеслу, такое благородство манер, при виде которых у всякого является вопрос: «Как она попала сюда?» В той же пьесе роль Педанта играл актер с физиономией пропойцы, как будто мне знакомой. Годы ничуть не изменили его смехотворного уродства, и мне припомнилось, что он уже тогда изображал комических стариков и Панталоне{159} в той труппе, где играла Корнелия. Сам не знаю почему, я мысленно связал вас с этим Педантом, в прошлом товарищем вашей матери. Как ни твердил мне разум, что этому актеру не обязательно было поступить в одну труппу с вами, мне все казалось, что у него в руках та таинственная нить, с помощью которой я разберусь в лабиринте запутанных событий. Поэтому я решил расспросить его, что и не замедлил бы сделать; но когда я послал за ним в гостиницу на улице Дофина, там ответили, что труппа Ирода отправилась дать представление в каком-то замке поблизости от Парижа. Я стал бы спокойно ждать возвращения актеров, если бы один верный слуга, боясь неприятных столкновений, не явился меня предупредить, что герцог де Валломбрез без памяти влюблен в актрису по имени Изабелла, которая решительно противится его домогательствам, и потому он решил похитить ее во время нарочито подстроенного путешествия, для чего отрядил целую команду наемных убийц: такое вопиющее насилие может плохо кончиться, так как девушка окружена друзьями, у которых есть при себе оружие. Это известие в сочетании с догадками относительно вашего происхождения несказанно встревожило меня. Я содрогался при мысли, что любовь преступная грозит превратиться в любовь противоестественную, ибо, если предчувствия мои оправдаются, вы окажетесь родной сестрой Валломбреза. Я узнал, что похитители должны привезти вас в этот замок, и со всей возможной поспешностью направился сюда. Но вы были уже освобождены и честь ваша не потерпела ущерба, а перстень с аметистом подтвердил то, что подсказывал мне голос крови.
— Поверьте мне, — монсеньор и отец мой, — ответила Изабелла, — я никогда вас не осуждала. Я с детства привыкла к жизни странствующей актрисы и легко мирилась с ней, не зная и не желая иной участи. Из того, что было мне известно о людских отношениях, я поняла, что не имею права навязывать себя высокопоставленному семейству, которое не иначе как по веским причинам держит меня в безвестности и забвении. Смутное воспоминание о моем происхождении вселяло в меня гордость, и, видя, как пренебрежительно светские дамы смотрят на актрис, я думала порой: «И я, как они, принадлежу к дворянскому роду». Но дурман гордыни быстро рассеивался, и у меня оставалось лишь незыблемое уважение к самой себе. Ни за что на свете не посмела бы я осквернить чистоту крови, текущей в моих жилах. Мне внушали отвращение распущенные закулисные нравы и посягательства, которым подвергаются актрисы, даже когда они нехороши собой. В театре я вела почти что монастырскую жизнь, ибо при желании везде можно остаться целомудренной. Педант заменял мне отца, а Ирод, не задумываясь, переломал бы кости всякому, кто прикоснулся бы ко мне или оскорбил меня вольными речами. Хоть они и комедианты, но люди в высшей степени порядочные, и я прошу вас проявить к ним участие, если они когда-нибудь окажутся в нужде. Им я в большой мере обязана тем, что могу, не краснея, подставить вам лоб для поцелуя и во всеуслышание назвать себя вашей дочерью. Мне только горько, что я явилась невольной причиной несчастья, постигшего вашего сына, я желала бы войти в вашу семью при более благоприятных обстоятельствах.
Вам не в чем себя упрекнуть, дорогая моя дочь, ведь не могли вы предугадать тайну, раскрытую внезапно при стечении обстоятельств, которое всякий счел бы неправдоподобным, прочитав о нем в книге; и сознание, что вы вернулись ко мне столь же достойной меня, как если бы не подвергались случайностям кочевой жизни и не принадлежали к сословию, где строгие правила не в чести, это сознание дает мне великую радость, искупающую скорбь от тяжелой раны, нанесенной моему сыну. Выживет он или погибнет, винить вас за это я не стану. Как бы то ни было, ваша добродетель оградила его от преступления. Так не будем же больше говорить об этом. Но скажите, среди ваших спасителей кто был тот молодой человек, который, кажется, руководил нападающими и ранил Валломбреза? Конечно, тоже актер, хотя он и поразил меня благородством осанки и незаурядной отвагой.
— Да, отец, он актер, — ответила Изабелла, и щеки ее стыдливо зарделись. — Но, я думаю, мне позволено выдать его тайну, благо она уже известна герцогу, и сказать вам, что под маской фанфарона скрывается человек благородный, а под его театральным прозвищем — капитан Фракасс — скрыто прославленное имя.
— В самом деле, я что-то слышал об этом, — подтвердил принц. — Да и странно было бы, чтобы актер осмелился пойти наперекор герцогу де Валломбрезу и вступить с ним в единоборство. Для такого дерзновенного поступка нужна доблестная кровь. Лишь дворянин может победить дворянина, подобно тому как алмаз режется лишь алмазом.
Родовую гордость принца отчасти утешала мысль, что сын его пострадал не от руки простолюдина. Таким образом, все становилось на свои места. Схватка превращалась в дуэль между людьми одного звания, и повод был вполне уважительным; светские правила не потерпели ни малейшего урона.