Все мы знаем, что есть плохо, что есть хорошо. Учились как-никак. Хорошо следовать закону, хорошо знать свое место. Только вот если закон дурной, то хорошо ему следовать ли нет? А? Пока я тебя не знал, я не знал покоя, но я убежал себя, что все, что со мной случилось, — верно, правильно, и иного пути нет. А узнав тебя, узнав твои видения, вот о скажу — все неправда. Если у каждого деяния может быть множество исходов, то нет смысла ни для «дурного», ни для «доброго». И доброе, и дурное не само по себе, а зависит от того, кто и как смотрит. И как тогда судить о добре и зле?
Или мне стоит плюнуть на все и судить самому? А? Нет покоя, нет покоя…
Вспомнились что-то мне слова Тао Печального:
Нет покоя ни в небе, ни на земле,
Ни в сердце людском.
Мы кружимся листвой на осеннем ветру.
Но откуда тоска, если все уже решено и записано
На скрижалях Предопределения?
Оттого, что записано — но не нами…
Не нами! Вот в чем суть. Боги играют нами, как фигурками на доске «четырех основ». И ради этого мы созданы? Ради игры бессмертных?
Не сочти меня святотатцем, Ономори-ан-Мори. Я не верю в это. Есть что-то еще.
Когда я был совсем юн и мне было наплевать на игры богов, на правильные и неправильные мысли, когда я знал, что знаю все, и все было дозволено, как всегда бывает в юности, я любил плясать на лезвии ножа. Сейчас понимаю — мне просто везло. Или тоже — предопределено? Твой отец тоже был таким. И тот, кто зовется теперь Золотым Государем… Неужто так было? Было, было…
Твой отец тогда рассказывал о легендах твоего рода — у каждого рода есть свои легенды. Он говорил о древнем боге-отступнике, который пожалел людей и восстал против собратьев, дав людям Дар — возможность вырваться из кругов Предопределенности. Кругов Перерождения. Имя его забыто и проклято, но Дар остался, однако лишь немногие умеют увидеть и открыть его в себе. Взгляд наш закрыт. И потому мы — пленники Предопределенности и игрушки богов. Знаешь, что это значит?
Ономори, что с тобой?!
А, знаешь… Боишься? Ну так я вместо тебя скажу.
Твой Дар — это оно и есть. Ты видишь все, что может быть. А это значит, что предопределенности-то нет. А значит, нет раз и навсегда данных правил, и когда нам говорят — «это благо, потому что так сказали боги», то это ничего не значит. И добро есть что-то не то, что мы сейчас зовем добром. И зло — не то, что мы зовем злом. Потому что ничто не предопределено. Потому что надо лишь решиться. И тогда не кто-то другой, а ты сам будешь решать, что есть добро и зло, что есть справедливость и несправедливость, потому что у тебя есть Дар.
Да пей, пей. Я-то долго думал об этом, а ты как щенок в воду…
Ладно, молчи. Нет, вот что мне ответь.
Я был молод, как ты, когда вместе с твоим отцом и… Хунду… Золотым Государем мы вместе учились писать в управе захолустного городишки с саманными стенами, где улицы — сплошная истолченная в пыль засохшая грязь да куриный помет. В дождь развозит так, что по колено хлюпаешь… Мечтали мы о подвигах, конечно же. Читали о деяниях божественных героев древности, повергавших племена и воевавших с огнеглазыми демонами севера. И тогда твой отец сказал — вот, слава предков, слава предков, а мы сидим в курином помете, и княжества воюют, а варвары на злых маленьких коньках приходят из западных степей и северных лесов и берут что хотят. И зачем нам память о предках, если самим нечем гордиться?
С тех слов и началось… Двадцать лет назад я вонзил свой драгоценный железный черный меч с двенадцатью кольцами, меч по имени Усмиритель, в глотку поверженного князя Амгу Тахая…
Мы стояли лицом к степному ветру, мы трое, а за нами солнце поднималось из-за гор, и мы хохотали и обнимались, потому что все было правильно. И твой отец орал — нет ничего предопределенного, есть то, что мы делаем! И есть лишь наш закон, потому что мы правы!
Ох, как мы плакали тогда… Плакали от счастья на победном пиру и плакали от горя по погибшим, потому что река окон, мелкая степная речка, текла кровью, и мне казалось — от горя и счастья наши слезы потекут второй рекой, зеленой и прозрачной. А Тохон была соленой и красно-мутной и пахла железом.
Мы были полны восторга и надежды. Мы обрели славу. Теперь мы хотели счастья и справедливости для всех. Мы трое были как один, и потому я радостно отдал первенство Хунду и склонился перед ним. Ведь мы были друзья, а править из нас троих подобало именно ему. Я — воин, твой отец был всегда мудрецом, а Хунду был прирожденный правитель. В тот день я был готов умереть за него, так я его любил.
Но вот думаю сейчас — почему он, почему не твой отец? Ведь именно у него была хара — священная сила истинных владык, это он мог лечить скорбных разумом прикосновением рук…
Да, мудр был твой отец, отказавшись от власти. Потому что он получил жизнь и спокойствие. А я получил унижение и забвение…
Вот потому я и говорю — мы ошиблись, мы свершили не то, что предопределено, мы заняли не свое место в круге жизни. Иначе мы жили бы в покое и благости — как все те, кто идет правильным путем.
Но тогда мы плакали от счастья.
А Хунду улыбался нам, он поднял нас и обнял, и я был готов жизнь за него отдать.
А он уже знал, что сошлет меня на границу. Вроде почет — защищать новорожденное Срединное Государство, Средоточие Мира… Я все пытался оправдать его — надо же следить за варварами, а кто усмирит их лучше полководца, лучше меня? Но потом он трижды пытался меня убить. Он, больше некому. А потом он обвинил меня в измене, и спасся я, лишь уйдя в монастырь и сбрив волосы. Но и тогда я пытался оправдывать его. Я сам согласился на его закон. Я сам создал эти правила игры…
А потом он, видать, ради пущей безопасности взял мою дочь в наложницы. Другие скажут — великая честь! Вторую же дочь мою выдали замуж за варварского царька… И все во благо! И никто ничего не сказал! Все справедливо, ибо это дела государя, а он не может быть неправеден!
Я и сам себя убеждал в этом. Только напрасно. А теперь пришел ко мне ты, и я снова вижу — я терплю из-за того, что не нашел своего пути. Теперь я его найду. Нет неизменных правил. Нет необходимости покоряться тому, что есть. Теперь я знаю, как надо.
Что ты скажешь мне, Ономори? Что ты видишь, Зрячий? Красный Дракон призывает тебя, Поводырь Справедливости!
Наставник, кряжистый, как горный дуб, стоял над ним. Ономори смотрел на него снизу вверх. Небо светлело. Восходы в это время года красные — от ветра из степей.
Вот, значит, суть Дара? Его Дара? Поводырь?
А почему нет? Ведь это правильно, он давно это знал…
В ушах у него болезненно звенели невесть откуда прилетевшие слова. Он никогда не слышал их, но они грохотали так, словно он помнил их от рождения. Или до рождения? Или не он?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});