«...По жалобе, принесенной на вас секретарем Святского райкома РКП (б) товарищем Туляковым, произведена проверка. Ваши действия правильны».
А еще через пару дней в камере появился сам Туляков. Он... сиял.
– Ну, дорогой товарищ, и дали же мне из-за тебя жару! Оказывается – ты был прав! Забудь! И знаешь что? Есть у меня идея одна... Сможешь сделать для районного актива доклад о революционной законности? Ну что там к чему и так дале... Кому, что и за что положено и прочее...
– И кому чем положено заниматься?
– Само собой! Только шибко функционалку не разводи. Райком есть райком! Понимаешь?
– Понимаю... Попробую справиться...
– Справишься! Законник! Вас бы с Пахомовым спарить, предриком нашим.
– Тут – другое дело, Семен Петрович...
– Да я просто так! Думаешь, секретарь райкома совсем из ума выжил? Значит, приготовь тезисы доклада. Обсудим на бюро и – давай!
Мне хочется улыбнуться: все-таки получается – «твой, дескать, верх, а моя макушка».
Вскоре в селе Святском состоялся первый от сотворения мира доклад: «Революционная законность и ее классовая сущность». А Туляков после доклада сказал:
– Здорово! Я тебя с первого взгляда наскрозь понял: этот не подведет!
Милый человек и превосходный коммунист все же не мог обойтись без «макушки». Скоро его послали учиться в краевую совпартшколу...
Самоубийство Никодимова
Весна тысяча девятьсот двадцать восьмого обрушила свое тепло на Святское как-то сразу, вдруг.
Еще стояли холодные дни, за селом резала глаз все та же, надоевшая за зиму, исполосованная следами зверья снежная целина, еще не потемнели дороги и утренники были морозны совсем по-зимнему, но однажды ночью прилетел в село теплый ветер-южак.
Прилетел и начал озоровать: гремел железом крыш, по-разбойному свистал в водостоках каменных хоромин больницы и РИКа, оторвал несколько ставен, повалил подгнившие ворота у дома вдовы Ремешковой и с рассветом ринулся дальше на север.
А в полдень заполыхало в небе ярчайшее солнце.
Не прошло и трех дней, как ощеренные иглами, грязно-серые кучи снега стали оседать и расплываться голубыми лужами, и понеслись по улицам мутные потоки, унося с собой разный, выброшенный за ненадобностью, житейский хлам.
Большущий оконный «реомюр» больницы вымахал синюю жидкость высоко над красной чертой.
Рощу облепили крикливые орды грачей.
И стало ясно: пришла весна. Пришла окончательно и бесповоротно!
Ночью над селом свистели в небе тысячи крыл, и журавлиное курлыканье перекликалось с лебедиными фанфарами. Но всех перекрывает деловитый говор гусей.
– Как ко-го? Его! Ко-го? Га-га! А ты кого?
Наверное, гусихи договариваются о выборе мужей, но охотник, вышедший ночью послушать пролет, весело-угрожающе кричит ввысь невидимым птицам:
– Ага! Кого? Тебя, тебя! Ужо доберусь!
Сегодня воскресенье и, попитавшись пирожками у квартирохозяйки, можно задержаться до полудня дома. Я оторвал календарный листок, распахнул створки окна и хватил полной грудью теплого воздуха.
Ну вот и вторая моя весна в Святском! Как-то пройдет этот год?
Зима была относительно спокойной, но я, по давнему опыту работы в уголовном розыске, хорошо знаю: весна – тяжелое время для следователя. Скоро лягут на мой стол письма о «подснежниках».
Это – не сообщения натуралистов и цветоводов.
Подснежники – трупы, вытаявшие весной из-под белой пелены.
Разные бывают «подснежники».
Бабенка с расколотым черепом, глухой ночью вывезенная убийцей-мужем из деревни в снега. Дескать: «Ушла ночевать к подружке в соседнюю деревню и не воротилась... Уж я с ног сбился! Искал, искал, и все без толку! Ума не приложу – куда Настя пропала? И заявление в милицию сделал и сам искал – нет!»
Незадачливый любовник, с лицом искромсанным волчьей картечью из дробовика. «Как выехал сосед Сеньша со двора той неделей, так и не воротился. Конишка-то пришел, а Сеньши нет как нет! Неначе волки загрызли!»
Заготовитель сельпо, ехавший с крупной суммой денег и выслеженный на проселочном зимнике предприимчивым ямщиком. «А как же, встрелся, встрелся... Мы у Федосихи посидели, выпили по косушке и поехали. Он – на Гусевку, сказывал, а я – в обрат, на Журавлиху... Вот такое дело».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
«Подснежники» разные, а расчет любого убийцы всегда один: сунул труп в сугроб и дело с концом, весной голодное зверье растащит пo частям.
Никто из убийц не читал римского права и не знает юридического постулата древних: «Нет трупа – нет преступления», но каждый думает именно так.
Только так не получается. Волки охотно жрут мертвечину поздней осенью, но зимой и весной предпочитают свежую баранину.
И безгласные «подснежники», хорошо сохраненные морозами, для следователя разговорчивы...
Я стою у окна, смотрю на стайку дерущихся воробьев – почему у них такая подлая манера: все на одного? Самосуд, по всей форме! И забивают насмерть! Как иной раз люди...
– Разреши ворваться?
В дверях Дьяконов.
– Заходи! Садись! Сейчас пирожков притащу.
– Не надо. О чем задумался?
– О смерти...
– Нашел время! В природе жизнь! Смотри, как наша Картас-река бушует! Ну, прочитал Хаджи-Мурата Мугуева? Крепко?
– Здорово написано!
– Петухов сказал: следующий номер нашей программы – Лидия Сейфуллина. «Милость генерала Дутова». И журнал «Сибирские огни». Ну, начнем заниматься? – спросил Дьяконов. – Во вторник Петухов будет принимать. И с нас, брат, спрос в первую очередь.
Дело в том, что новый секретарь райкома «протащил на бюро» вопрос о «самообразовании райпартактива». И теперь мы два раза в неделю прорабатываем русскую и советскую литературу. Это в районе небывалое новшество, и бывшим партизанам, занявшим сейчас районные высоты, приходится нелегко... Нам с Дьяконовым легче. Оба мы – книголюбы и оба – слушатели ВЮК – Высших юридических курсов...
– Не хочу, Павлыч... Нет настроения... Вот Желтовский зачем-то бежит... Наверное, на охоту звать...
– Все вы охотники – блажные. Дурью маетесь!
Секретарь моей камеры, семнадцатилетний Игорь Желтовский влетел в комнату без стука и выпалил с передышками:
– Никодимов... только что... покончил... с собой!
– Ты что болтаешь?!
– Кто тебе сказал?!
Игорь шмыгнул носом. Когда он волновался или злился – всегда шмыгал. Эту привычку он сохранил до седых волос и прокурорских вершин.
– Никто не сказал... Вернее, все сказали. Они все у предрика в кабинете... Вас вызывают. И к вам, товарищ райуполномоченный, на квартиру послали. Утопился… Бросился в Картас.
Утопился Аркадий Ильич Никодимов! Наш веселый, остроумный, добродушный и отзывчивый секретарь президиума райисполкома. Сама мысль об этом была чудовищно нелепой. Спокойный, уравновешенный человек лет тридцати пяти. Женат на хорошей, интеллигентной женщине-учительнице. Жили душа в душу! Считался отличным работником... Собирался вступить в партию. Да что за чертовщина!
...В кабинете предрика Пахомова собрался весь районный актив. Уполномоченный угрозыска докладывает:
– Рано утром жительницы вышли полоскать белье...
– Что ж их, ради воскресенья на реку понесло? – перебивает хмурый Пахомов, хотя это совершенно не относится к делу.
– Завтра опять праздник, – поясняет Дьяконов, – какой-то Егорий вешний...
– Так вот, – продолжает уполномоченный, – Аркадий Ильич прошел в конец мостков. Там свайные мостки, знаете, где летом лодки стоят? Женщины окликнули, предупредили, чтобы не упал в реку. Вода бешеная, весенняя. Аркадий Ильич обернулся, махнул прачкам рукой и бросился в воду, как был в одежде. Женщины рассказывают, что два раза видали, как из воды поднялась рука Никодимова, а затем он скрылся из глаз за поворотом реки, там, где наш мост...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Уполномоченного розыска дополнил Шаркунов:
– Меры приняты. Тело ищем. По берегам поехали конные милиционеры.